Огнивцев, Александр Павлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Александр Огнивцев
Основная информация
Полное имя

Александр Павлович Огнивцев

Дата рождения

27 августа 1920(1920-08-27)

Место рождения

посёлок Петрово-Красноселье, Боково-Хрустальненский уезд
Донецкая губерния, Украинская ССР

Дата смерти

8 сентября 1981(1981-09-08) (61 год)

Место смерти

Москва, СССР

Страна

СССР СССР

Профессии

камерный певец, оперный певец

Певческий голос

бас

Коллективы

Большой театр

Награды

Алекса́ндр Па́влович О́гнивцев (27 августа 19208 сентября 1981) — русский советский оперный певец (бас). Народный артист СССР (1965). Лауреат Сталинской премии первой степени (1951)[1].





Биография

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Александр Огнивцев родился в посёлке Петрово-Красноселье (в настоеящее время город Петровское Луганской области, Украина), окончил Харьковский техникум и был направлен работать на Дальний Восток в Уссурийск. В 1944 году восстанавливал телефонные линии на освобождённых станциях Украины и Молдавии.

В 1949 году Огнивцев окончил Кишиневскую консерваторию (класс В. Г. Долева) и принял участие во Всесоюзном смотре студентов-вокалистов в Москве, где произошла знаменательная встреча начинающего певца с Антониной Неждановой. По её совету Огнивцев окончил два оставшихся курса за один год и прошёл прослушивание в Большом театре. В 1949 году он был принят в труппу и оставался солистом Большого театра до 1981 года.

На сцене Большого Огнивцев дебютировал в одной из труднейших партий русского оперного репертуара — партии Досифея в «Хованщина» М. П. Мусоргского, и был удостоен Сталинской премии I степени.

Важное место в творчестве Огнивцева занимало камерное исполнительство.Он исполнял различные по жанру и стилю произведения, среди которых произведения Ф. Листа, Ф. Шуберта, Р. Штрауса, Э Грига, И. Брамса, Р. М. Глиэра, Д. Б. Кабалевского, Д. Д. Шостаковича и Г. В. Свиридова.

Умер Александр Огнивцев 8 сентября 1981 года; похоронен в Москве, на Новодевичьем кладбище.

Об А. П. Огнивцеве

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
«Замечательно, что у Александра Павловича Огнивцева голос, внешность, актёрская сущность находятся в полной гармонии, создавая в комплексе образ русского богатырского склада, исполненного душевного величия, благородства и красоты».

— Б. Э. Хайкин

«Это был совершенно уникальный по силе и красоте бас... В нём удивительно гармонично слилась и духовная, и физическая человеческая красота!».

— Г. П. Вишневская

«Огнивцев действительно был прекрасный исполнитель... Роли, исполненные им, говорят о больших возможностях певца. Красивый, выразительный голос и хорошая сценическая внешность позволили ему создать яркие вокально-сценические образы».

— Е. В. Иванов

«Он был выдающимся певцом, великим артистом, человеком, в котором преданность театру жила до последней секунды, в котором жила атмосфера нескольких поколений артистов, уже ушедших из театра, из жизни».

— И. К. Архипова

Репертуар

Фильмография

  • «Большой концерт»
  • «Алеко» фильм-опера, режиссёр — Григорий Рошаль и Сергей Сиделёв. Алеко — А. Огнивцев, Земфира — Инна Зубковская, отец Земфиры — Марк Рейзен, молодой цыган — Святослав Кузнецов, старая цыганка — Бронислава Златогорова. 1953 год.
  • «Римский-Корсаков» режиссёр Григорий Рошаль и Геннадий Казанский. Александр Огнивцев — Фёдор Шаляпин.
  • «Поёт Александр Огнивцев»

Дискография

Звания и награды

Напишите отзыв о статье "Огнивцев, Александр Павлович"

Примечания

  1. Огнивцев — статья из Большой советской энциклопедии.

Литература

  • Андреев В. Певец, актер, человек, «Культура и жизнь», 1967, № 7.

Ссылки

  • [operaclass.com/catalogo/cantante.asp?idioma=&idCantante=3564&idCat=oc Оперная дискография А. Огнивцева]
  • [www.tvkultura.ru/news.html?id=58238&cid=366&iid=27006 Передача к 85-летию А.Огнивцева на канале «Культура»]
  • [www.gtrf.ru/document.asp?ob_no=246315 Записи А. Огнивцева на сайте Гостелерадиофонда РФ]


Отрывок, характеризующий Огнивцев, Александр Павлович

– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая: