Огнёв, Николай Васильевич

Никола́й Васи́льевич Огнёв
Дата рождения:	26 ноября 1864(1864-11-26)
Место рождения:	Пермь
Дата смерти:	20 августа 1918(1918-08-20) (53 года)
Место смерти:	Вятка
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Вероисповедание:	православный
Партия:	Конституционно-демократическая партия
Род деятельности:	священник, депутат Государственной думы I созыва, адвокат
Автограф

Никола́й Васи́льевич Огнёв (26 ноября 1864, Пермь — 20 августа 1918, Вятка) — священник Русской Церкви, депутат I Государственной думы, затем адвокат.

Священник

Сын магистра богословия, священника Василия Ивановича Огнёва. Окончил Вятскую духовную семинарию (1886), Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия (1891).

С сентября 1891 — псаломщик Троицкой церкви села Даровского Котельнического уезда на территории Вятской епархии. В 1891—1904 служил в храмах Елабужского, Сарапульского, Орловского уездов в той же епархии.

26 марта 1895 рукоположен в сан иерея. Совмещал служение в церкви с преподавательской деятельностью.

С 1902 года — протоиерей, настоятель Казанско-Богородицкого собора города Орлова, председатель Орловского уездного отделения Вятского епархиального училищного совета, депутат от духовенства в городской думе.

Назначение достаточно молодого образованного священника соборным протоиереем может быть связано с деятельностью в Вятской епархии её правящего архиерея в 1901—1904, энергичного епископа Никона (Софийского), который, по воспоминаниям современников, проводил весьма решительную кадровую политику, так что под его крепкой рукой летели вниз поваленные кумиры службы и всходили наверх иерархической лестницы незначительные лица, но хороших дарований.

С октября 1904 года — настоятель Троицкого собора в Яранске.

Общественно-политическая деятельность

В августе 1905 году председательствовал на епархиальном съезде духовенства, на котором призвал участников высказывать свои мнения по общецерковным вопросам. В своём выступлении высказал тревожные чувства в связи с тем, что «интеллигенция относится в общем индифферентно к Церкви, частию враждебно… Сами пастыри часто дело своё ведут робко и вяло». Заявил, что за приходским священником установлен «многоразличный надзор в лице благочинных, миссионеров, наблюдателей школ и проч. Всё это налагает на духовенство печать рабства, приниженности, забитости, робости». Выступил за упрочение правового положения духовенства и привлечение мирян к «широкому деятельному участию в церковной жизни».

12-13 декабря 1905 организовал в Яранске первое в истории епархии пастырско-мирянское собрание, на котором рассматривались вопросы об упадке церковной жизни и необходимости обновления церковного строя, об отношении к политическому освободительному движению. Собрание закончилось пением российского гимна, многолетием императору и «благородным борцам за освободительное движение», вечной памятью «борцам за свободу».

В январе 1906 года — инициатор второго такого собрания, за что был привлечён к суду гражданской и духовной властью. Был выдвинут вятским духовенством кандидатом в члены Государственного совета. Организатор и председатель Яранского отдела Конституционно-демократической партии (Партии народной свободы). Публицист. В августе 1906 по распоряжению вятского епископа Филарета не был допущен на очередной епархиальный съезд духовенства.

В 1906 году — член I Государственной думы от Вятской губернии, был членом кадетской фракции. Выступил с речью против смертной казни, изданной затем отдельной брошюрой. Подписал Выборгское воззвание с призывом не платить налоги и бойкотировать призыв в армию, Запрещён в служении после опубликования воззвания. В ноябре 1906 прихожане Троицкого собора Яранска (331 человек) ходатайствовали о снятии запрещения. В 1907 был выслан из Вятской губернии в административном порядке. Святейшим Синодом за подписание Выборгского воззвания был лишён священного сана, а гражданским судом 18 декабря 1907 года приговорён к трём месяцам лишения свободы — это привело к лишению политических прав.

Адвокат

После лишения сана решил профессионально заняться юриспруденцией. Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета, занимался адвокатской деятельностью, был присяжным поверенным Вятского окружного суда. В 1917 был помощником вятского губернского комиссара Временного правительства, с июня 1917 — гласный Вятской городской думы от кадетской партии. В 1917 — член президиума Вятского временного комитета Партии народной свободы. Редактировал вятскую кадетскую газету, после прихода к власти большевиков находился к ним в оппозиции.

Как присяжный поверенный, в 1918 был юрисконсультом Спасо-Преображенского женского монастыря в Вятке. В том же году писал о северных женских монастырях: …Эти монастыри уже давно представляют собой своеобразное разрешение женского вопроса в наших северных деревнях, когда лишние члены крестьянских семей при скудном крестьянском наделе должны уходить на посторонние заработки в поисках труда и пропитания. Монастыри являются для них приютом, где эти добровольные изгнанницы, «лишние рты» находят для себя и школу труда и приложение рабочей силы, и пищу, и кров, и призрение на случай болезни или старости…

Арест и гибель

20 февраля 1918 был арестован большевистскими властями, находился в заключении в подвале бывшей Вятской духовной консистории. В августе 1918 расстрелян.

Вместе с ним были расстреляны:

• Щурович Пётр Александрович. Член вятского губернского комитета кадетской партии с 1905, заместитель его председателя. Участник русско-турецкой войны 1877—1878, отличился при взятии Карса. В течение многих лет — гласный Вятской городской думы и Вятского губернского земского собрания. Являлся членом губернской земской управы, председателем кассы мелкого кредита, учрежденной губернским земством.
• Жирнов Иосиф Михайлович. Секретарь и активный деятель губернского комитета кадетской партии. Из крестьян Уржумского уезда Вятской губернии, в молодости был народным учителем. Избирался главным Уржумского уездного и Вятского губернского земского собрания. Переселившись в Вятку, работал в кассе мелкого кредита, был постоянным сотрудником «Вятского пчеловодного листка».

Семья

• Отец — Василий Иванович Огнёв (19 декабря 1837 — 2 июля 1884). Окончил Вятскую духовную семинарию, Казанскую духовную академию. Магистр богословия. Преподавал в Пермской духовной семинарии, из которой уволен за «содействие вольнодумству». С 1873 — священник Вятской епархии, служил в Вятке (в Александро-Невском, кафедральном соборах, Предтеченской церкви), затем в Казанско-Богородицком соборе в Орлове. Сотрудничал в Вятском статистическом комитете, автор ряда статей по истории, книги «Страницы из истории книги на Руси. Церковно-исторические опыты» (Вятка, 1880), написанной на материалах библиотеки Соловецкого монастыря.
• Жена — Татьяна Ивановна, в семье было 6 детей, в момент лишения сана на попечении Огнёва была и престарелая мать.
  • Дочь — Мария Николаевна Огнёва. Окончила высшие женские Бестужевские курсы, Вятский педагогический институт. Преподавала литературу, русский язык и историю в школах Вятки (Кирова). Была награждена орденом Ленина.
  • Сын — Гавриил Николаевич Огнёв (1895—1942). Окончил в 1920 году физико-математический факультет Петроградского университета. Затем работал ассистентом при кафедре геологии и минералогии в Вятском педагогическом институте, с 1921 года — научным сотрудником при кафедре агрономии ЛГУ, а с 1925 года — научный сотрудник Алданского отряда Комиссии по изучению Якутской ССР. Скончался в эвакуации.
  • Также Евдокия, Иван, Василий (род. 1902) и ещё 1 ребёнок.

Библиография

• Государственная Дума Российской империи. 1906—1917. М., 2006. С. 442.
• Сухих А., протоиерей. Вспомним поимённо. Книга 7. Киров (Вятка), 2006. С. 42-44.
• Очерки истории Вятской епархии (1657—2007). Киров (Вятка), 2007. С. 315—316, 320, 324.
• Памяти погибших / Ред. Н. И. Астров, В. Ф. Зеелер, П. Н. Милюков, кн. В. А. Оболенскнй, С. А. Смирнов и Л. Е. Эльяшев. П., 1929. С. 57.
• Высокопреосвященный Никон, архиепископ Карталинский и Кахетинский, Экзарх Грузии (1861—1908). СПб, 1909.

Ссылки

• [www.herzenlib.ru/almanac/number/detail.php?NUMBER=number9&ELEMENT=gerzenka9_3_3 Библиотека династии священнослужителей Огнёвых]
• [www.herzenlib.ru/almanac/number/detail.php?NUMBER=number6&ELEMENT=gerzenka6_2_2 «Месяцеслов» семейства Огневых. К генеалогии вятской интеллигенции]
• [gaspiko.ru/html/nelegalmon О Спасо-Преображенском монастыре в Вятке]

Отрывок, характеризующий Огнёв, Николай Васильевич

После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.