Огнёв, Сергей Иванович

Сергей Иванович Огнёв
Фотография 1914 года
Дата рождения:	5 (17) ноября 1886(1886-11-17)
Место рождения:	Москва, Российская империя
Дата смерти:	20 декабря 1951(1951-12-20) (65 лет)
Место смерти:	Москва, СССР
Страна:	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Научная сфера:	биология, зоология
Альма-матер:	Московский университет
Награды и премии:

Систематик живой природы

Исследователь, описавший ряд зоологических таксонов. Для указания авторства, названия этих таксонов сопровождают обозначением «Ognev».

Серге́й Ива́нович Огнёв (5 [17] ноября 1886 — 20 декабря 1951) — русский и советский биолог, зоолог, глава московской школы териологии, профессор, заслуженный деятель науки РСФСР (1947).

Биография

Родился в 1886 году в Москве в семье Ивана Флоровича Огнёва, ботаника и гистолога, профессора Московского университета. Мать — Софья Ивановна Киреевская, дальняя родственница славянофилов Киреевских. Семья Огнёвых дружила домами с семьёй российского философа Павла Флоренского.

После гимназии, в 1905 году, Сергей Иванович поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, который окончил в 1910 году с дипломом первой степени, и был оставлен при кафедре зоологии для подготовки к профессорскому званию. Руководил кафедрой профессор Г. А. Кожевников, один из ведущих зоологов того времени. В те годы Университет был единым целым с Зоологическим музеем, и Сергей Иванович сразу и целиком окунулся в преподавательскую и музейную работу. Свою преподавательскую деятельность С. И. Огнёв начал в 1910 году, а десять лет спустя читал ряд самостоятельных курсов в МГУ и МГПИ. В этот период им был написан учебник «Зоология позвоночных», предназначенный для студентов вузов и выдержавший пять изданий. В 1926 году С. И. Огнёв получил звание доцента, в 1928 году ему без защиты диссертации была присвоена учёная степень доктора наук.

Сергей Иванович не был блестящим оратором, но, несмотря на это, он был прекрасным педагогом. Он привлекал студентов и аспирантов доброжелательностью и готовностью незамедлительно откликнуться на любую просьбу, врожденной культурой, глубокими и разносторонними знаниями, широтой и смелостью мышления, своим особым, добродушным юмором и, конечно же, своим отношением к работе и науке. Он создал школу териологов, вырастил поколение российских зоологов.

В самостоятельную научную работу Сергей Иванович включился в студенческие годы, опубликовав несколько небольших статей. С самого начала университетской деятельности объектом изучения он бесповоротно избрал млекопитающих, а в качестве долгосрочной задачи определил создание полной систематической сводки по млекопитающим, обитающим на территории России, а позже — и сопредельных стран. Жизнь и научное творчество профессора Сергея Ивановича Огнёва — веха в становлении и развитии отечественной териологии в целом. Его по праву следует назвать основоположником этой науки, ибо именно он своей многотомной монографией заложил научный фундамент наших знаний в области фауны, систематики, географии, экологии такого важного класса позвоночных, как млекопитающие.

Важным шагом на пути к созданию монографической сводки стала публикация первой крупной работы С. И. Огнёва «Млекопитающие Московской губернии» (часть I, 1913), заметно опередившей, несмотря на молодость автора, своё время и по объёму исследованных материалов, и по тщательности их обработки. В последующие годы Сергей Иванович напряжённо и очень целеустремленно трудился над сбором материалов для задуманной сводки по млекопитающим нашей страны. Будучи в принципе кабинетным ученым, он в этот период довольно много выезжал в экспедиции: работал в Воронежской губернии вместе с К. А. Воробьёвым, совершил поездки в Наурзумский заповедник, на Урал, на Кавказ, в горы Средней Азии. Помимо собственных сборов, привезённых из этих экспедиций, Сергей Иванович интенсивно обрабатывал коллекционные фонды других зоологических учреждений России. Результатом этих работ стало написание ряда статей и нескольких крупных региональных сводок.

Рукопись первого тома монографии С. И. Огнёва, содержащая характеристики отрядов насекомоядных и рукокрылых, была полностью готова к изданию в 1922 году. Однако в связи с большим объёмом и непредвиденными финансовыми затруднениями издание было отложено, и том вышел в свет под названием «Звери восточной Европы и Северной Азии» только в 1928 году, то есть практически через семь лет после завершения рукописи. Важно подчеркнуть, что именно в предисловии к этому тому С. И. Огнёв впервые ввёл в употребление термин «териология».

Всего увидели свет восемь томов монографии, из них семь, посвящённых насекомоядным и рукокрылым, хищным, зайцеобразным и грызунам (почти всем; осталось не обработанным семейство мышиных и хомяки) были написаны самим Сергеем Ивановичем. А это 4848 страниц текста (написанных пером и сразу набело, без черновиков!), десятки карт и сотни рисунков, и, разумеется, в основе всего этого — многие сотни и тысячи обработанных и промерянных шкурок и черепов. Восьмой (а по номеру — девятый) том был написан по просьбе С. И. Огнёва одним из лучших знатоков морских млекопитающих, А. Г. Томилиным и посвящён описанию китообразных (вышел в свет в 1957 году).

Похоронен на Пятницком кладбище в Москве.

Этапы биографии

• В 1899 году поступил в московскую гимназию Л. И. Поливанова, окончил её в 1905 году
• В 1902 году ещё школьником 5-го класса познакомился с орнитологом М. А. Мензбиром
• В 1905 году поступил на естественное отделение Физико-математического факультета Московского университета. Учителя: М. А. Мензбир, Г. А. Кожевников, Б. М. Житков
• В 1909 году Сергей Иванович работал по фауне зверей Орловской губернии
• В 1910 году по окончании университета оставлен Г. А. Кожевниковым при кафедре зоологии для подготовки к профессорскому званию (в штате Зоомузея)
• С 1911 по 1918 год преподавал зоологию в гимназии Флёрова
• С 1911 года преподавал на кафедре зоологии Московского университета
• В 1913 году опубликовал первую крупную работу «Млекопитающие Московской губернии» (в то время автору было лишь 27 лет) по результатам обработки более 3000 коллекционных экземпляров
• С 1914 году — штатный ассистент Зоологического музея Московского университета
• С 1917 по 1927 год курировал коллекции позвоночных или млекопитающих
• В 1920—1923 годах числился профессором Ташкентского университета, находясь в Москве, так как выехать в Ташкент не мог
• С 1923 года — научный сотрудник 1-го разряда НИИЗ
• С 1926 года — доцент МГУ
• С 1928 по 1935 год — профессор и заведующий кафедрой зоологии во Втором Московском университете (Московский пединститут им. В. И. Ленина, ныне Московский педагогический университет, МГПУ),
• С 1928 года — действительный член Института Зоологии (соответствовало званию профессора).
• С 1932 года — профессор МГУ. После смерти Г. А. Кожевникова возглавил Комиссию по изучению фауны Московской губернии.
• С 1941 по 1950 год — заведующий кафедрой зоологии в Московском городском педагогическом институте им. В. П. Потёмкина, практически жил в музее во время войны, когда многие сотрудники университета и Зоомузея были эвакуированы в Среднюю Азию
• Умер в 1951 году

Труды

Участник экспедиций в разные регионы страны, собрал значительную зоологическую коллекцию, опубликовал сводки по млекопитающим (Крыму, Воронежской губернии, Северному Кавказу, Северо-Восточной Сибири, Копетдагу, Шантарским о-вам, Тянь-Шаню (1916—1940).

Главный труд жизни С. И. Огнёва — многотомное издание «Звери Восточной Европы и Северной Азии» (1928—1954 гг.), включающее 4878 страниц, описания почти 900 форм млекопитающих (видов и подвидов), с рисунками А. Н. Формозова, В. В. Ватагина, Н. Н. Кондакова, А. Н. Комарова, К. К. Флёрова.

Будучи прекрасным популяризатором науки опубликовал такие книги как «Экология млекопитающих», «Жизнь степей» и «Жизнь леса».

Зоологическая коллекция С. И. Огнёва продана в музей: первая партия в 1937 г., потом — в конце 1950-х гг. его вдовой И. Е. Огнёвой (около 7000 экз., с многочисленными типами).

Фактически создал московскую школу териологов, воспитав целую плеяду отечественных зоологов: Н. А. Бобринский, В. Г. Гептнер, Л. Б. Бёме, И. А. Волчанецкий, К. А. Воробьёв, Л. А. Портенко, А. Н. Формозова, Н. В. Шибанов, Н. М. Дукельская, К. К. Флёров, В. И. Цалкин, Б. А. Кузнецов, С. П. Наумов, С. У. Строганов, А. Г. Банников, А. П. Кузякин, А. Г. Томилин, В. В. Кучерук, Т. Н. Дунаева…

Вклад в систематику отдельных отрядов млекопитающих

Рукокрылые

Занимаясь всеми млекопитающими России и сопредельных стран, Сергей Иванович уделил внимание и рукокрылым. В 1911 и 1913 годах им были опубликованы статьи с описанием коллекции млекопитающих из Уссурийского края. В них по экземплярам, собранным Н. Ф. Иконниковым, были описаны два новых вида рукокрылых — Myotis ikonnikovi и Murina ussuriensis. (Примечательно, что оба этих вида были впоследствии отождествлены с видами из тропической Азии, их бесспорный статус был подтверждён только ближе к концу XX века). В 1927 году вышла статья Огнёва «Synopsis of Russian Bats» (J. Mammal., 8(2): 140—157), в которой впервые на иностранном языке был дан полный обзор рукокрылых фауны СССР и описаны несколько новых таксонов различного ранга. Ещё несколько подвидов было описано им в частных региональных сводках.

Финалом же взаимоотношений С. И. Огнёва с рукокрылыми стал упомянутый первый том «Зверей…». Летучим мышам в нем посвящено 248 страниц текста, иллюстрированных 71 оригинальным рисунком (ещё 3 изображения внешних обликов летучих мышей выполнены А. Н. Формозовым). Эта сводка (как, пожалуй, и вся монография) значительно опережает своё время и по объёму обработанного материала (не будет, видимо, неверным сказать, что Сергей Иванович обработал ВСЕ имевшиеся на тот момент в СССР коллекции по рукокрылым), и по тщательности его обработки. Подробные описания практически всех видов и подвидов рукокрылых России и сопредельных территорий не теряют актуальности по сей день.

Следует отметить, что целый ряд форм, приведённых Огневым в этой сводке, был позже «закрыт» различными авторами. Однако самостоятельный статус многих из этих видов и подвидов сейчас находит или уже нашёл своё подтверждение. Интерпретация Огнёвым многих межвидовых отношений тоже выглядит более «современной», чем во многих позднейших работах. В целом, не считая тех таксонов, которые С. И. Огнёву на момент написания монографии были просто неизвестны, его труд до сих пор может считаться лучшей сводкой по рукокрылым северной Палеарктики (широко известные «Летучие мыши» А. П. Кузякина, содержащие более новые сведения по целому ряду видов и заметно более полные данные по естественной истории рукокрылых, в части таксономии труду Огнёва, несомненно, уступают).

Награды

• Сталинская премия второй степени (1942) — за многотомное издание «Звери Восточной Европы и Северной Азии» (1942 год)
• Сталинская премия второй степени (1951) — за научно-популярный труд «Жизнь леса», 5 издание (1950)
• Награждён орденом Ленина и медалями.

Литература

• Мазурмович Б. Н., Выдающиеся отечественные зоологи, М., 1960, с. 305—310.
• Флинт В. Е., Сергей Иванович Огнёв (1886—1951). Московские териологи. — М.: Изд. КМК.

Ссылки

• Огнёв, Сергей Иванович — статья из Большой советской энциклопедии.
• [files.school-collection.edu.ru/dlrstore/8ec0fd0f-c754-4e35-b88a-6e6376185db3/ognev.htm Биография на school-collection.edu.ru]
• [zmmu.msu.ru/bats/person/ognev.html Огнев Сергей Иванович — на сайте рабочей группы по рукокрылым]
• [zmmu.msu.ru/hs_osi.htm На сайте Зоологического музея МГУ]

Отрывок, характеризующий Огнёв, Сергей Иванович

– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.