Ода Нобунага

Ода Нобунага
織田信長
Портрет Оды Нобунаги из коллекции храма Тёкодзи в городе Тоёта (преф. Айти)
Годы жизни
Период	Сэнгоку — Адзути-Момояма
Дата рождения	23 июня 1534(1534-06-23)
Место рождения	Нагоя
Дата смерти	21 июня 1582(1582-06-21) (47 лет)
Место смерти	Киото
Могилы и места почитания	Хоннодзи, Дайтокудзи, Мёсиндзи, замок Адзути
Имена
Детское имя	Кицубоси (吉法師)
Взрослое имя	Сабуро (三郎) Нобунага
Посмертный титул	Тайган Сонги (泰巌尊儀)
Должности
Сёгунат	Муромати
Титулы	Главнокомандующий (1573—1582), правый министр (1577—1578)
Сюзерен	Асикага Ёсиаки (до 1573)
Род и родственники
Род	Ода
Отец	Ода Нобухидэ
Мать	Дота Годзэн (土田御前)
Братья	Ода Нобухиро, Ода Нобуюки, Ода Нагамасу
Сёстры	Оити
Преемник	Ода Нобутада
Жёны
Законная жена	Но Химэ (濃姫)
Наложницы	Икома Кицуно (生駒吉乃) Набэ (鍋) и др.
Дети
Сыновья	Всего 12 сыновей: Ода Нобутада, Ода Нобукацу, Ода Нобутака и др.
Дочери	Всего 10 дочерей

О́да Нобуна́га (яп. 織田 信長, Ода Нобунага ; 23 июня 1534 года — 21 июня 1582 года) — военно-политический лидер Японии периода Сэнгоку, один из наиболее выдающихся самураев в японской истории, посвятивших свою жизнь объединению страны.

Краткая справка

Ода Нобунага родился в 1534 году в семье небольшого военного предводителя из провинции Овари (в данный момент префектура Айти). После смерти отца он начал войну с родственниками за наследство и в конце концов победил, став главой рода Ода. После объединения провинции Овари, Нобунага разбил в локальных войнах роды Имагава (1560) и Сайто (1567) и, получив поддержку сёгуна-беженца Асикаги Ёсиаки, завладел столицей Японии, городом Киото (1568). Потом, из-за конфликта с сёгуном, был вынужден воевать против «антинобунагской коалиции», в состав которой входили роды Адзаи, Асакура, Такэда, а также буддийские монастыри Энряку-дзи и Исияма Хонган-дзи. Нобунаге удалось победить силы коалиции и ликвидировать её мозговой центр — сёгунат (1573). До конца своей жизни Ода реализовывал план объединения Японии. Ему удалось подчинить все земли центральной Японии и провести в них ряд революционных реформ (ликвидация внутренних таможен, открытие рынков свободной торговли, составление кадастра земель и т. д.). Однако завершить свои замыслы Нобунаге не удалось. В 1582 году он погиб в храме Хонно-дзи от руки своего лучшего военачальника Акэти Мицухидэ.

Нобунага признавал только свою власть и не считался ни с политическими (сёгун и император), ни с религиозными (буддийские общины) силами в стране. Он проводил эффективную кадровую политику как в армии, так и в экономике, не обращая внимания на социальное происхождение нанимаемых им профессионалов. Для воплощения своих планов Нобунага активно сотрудничал с португальскими торговцами и иезуитскими миссионерами. За это он получал скидки во время покупки европейского огнестрельного оружия, доход с восточноазиатской торговли и армию верных его слову японских христиан. За суровый нрав, а особенно за сожжение храма Энряку-дзи, который был одним из древнейших буддийских центров страны, его называли «Демон-повелитель Шестого Неба» (яп. 第六天魔王 Дайроку Тэмма-о:, в буддизме хозяин шестого неба в Мире Желаний, одно из воплощений зла).

Биография

Молодые годы

Ода Нобунага родился в 1534 году (3-м году эры Тэмбун) в семье Оды Нобухидэ, военного предводителя (даймё) из провинции Овари. Нобунага был третьим сыном своего отца, но благодаря тому, что он был первенцем, рождённым от законной жены, его считали наследником рода Ода. Именно поэтому он был назначен хозяином замка Нагоя уже в два года. С детства Нобунага любил диковинные вещи и вёл себя очень странно и эксцентрично, за что получил кличку «большой дурак из Овари» (яп. 尾張の大うつけ Овари но о:уцукэ).

В 1546 году (15-м году эры Тэмбун) он прошёл церемонию совершеннолетия в замке Фуруватари и получил имя Ода Сабуро Кадзусано́сукэ Нобунага. Через два года, при посредничестве своего наставника Хиратэ Масахидэ, он женился на дочери Сайто Досана, правителя соседней провинции Мино (современная префектура Гифу). В 1549 году Нобунага встретился со своим тестем в храме Сётоку-дзи, где учредил с ним союз. Согласно сказаниям, во время этой встречи Сайто Досан был настолько впечатлён Нобунагой, что предрёк погибель собственного рода от рук своего зятя.

В 1551 году (20-м году эры Тэмбун) отец Нобунаги, Ода Нобухидэ, умер. Его сын унаследовал титул главы рода, но реального влияния на родственников Нобунага почти не имел. Многие старейшины и вассалы рода отошли от него особенно из-за имиджа «дурака», который усилился после диковинной выходки на похоронах отца.

Борьба за провинцию Овари

Большинство старейшин во главе с Хаяси Митикацу и Сибатой Кацуиэ перешли на сторону младшего брата Нобунаги, Оды Нобуюки, в борьбе за пост главы рода. С другой стороны, ряд влиятельных самураев, среди которых были Мори Ёсинари, Сасса Наримаса и Кавадзири Хидэтака, поддержали Нобунагу.

Открытая война между двумя группировками началась в 1556 году (2-м году эры Кодзи). В этом году погиб тесть и союзник Нобунаги, Сайто Досан. Решив, что это благоприятный момент для захвата власти, Нобуюки и его соучастники атаковали силы Нобунаги. Но в битве при Ино (яп.) повстанцы потерпели поражение. Нобунага собирался покончить с ними, но благодаря прошению матери помиловал своего младшего брата и его вассалов. В следующем году Нобуюки второй раз решил поднять войска, однако его судьбу решил один из полководцев — Сибата Кацуиэ. Убедившись в военном мастерстве Нобунаги, которое тот проявил в битве при Ино, Сибата решил перейти на сторону законного главы рода Ода и донёс ему про намерения Нобуюки. Узнав про попытку нового восстания, Нобунага заманил младшего брата в свою резиденцию и убил его. Позже, в 1559 году (2-м году эпохи Эйроку), уничтожив последних противников, Нобунага закрепил за собой титул главы рода и фактически объединил земли провинции Овари.

Битва при Окэхадзаме

В мае 1560 года (3-го года эпохи Эйроку), после того, как Нобунага завершил объединение земель провинции Овари, в его владения вторглась 25-тысячная армия Имагавы Ёсимото, которая по количеству превышала силы Оды в 5, а по другим источникам — в 10 раз. Имагава был главой провинции Суруга (современная префектура Сидзуока). Силы Оды оказывали сопротивление, но их общее количество не превышало 5 тысяч человек. Авангард армий врага под командованием Мацудайры Мотоясу (позднее известного как Токугава Иэясу) захватил ряд пограничных фортов.

Во время этой смертельной опасности Нобунага сохранял хладнокровие. Получив тайное сообщение о том, что главнокомандующий вражеской армии Имагава Ёсимото остановился передохнуть на холме Окэхадзама, он мгновенно собрал все имеющиеся силы, под прикрытием внезапного дождя обошёл основные силы Имагавы и атаковал центральный штаб противника. Войска Имагавы не были готовы к бою и начали отступать. Войска Нобунаги продолжали бить отступающих. Во время погони гвардейцы Хатори Сёхэйта и Мори Си́нсукэ добыли голову Имагавы Ёсимото. Узнав о гибели главнокомандующего, остальные части войск противника поспешно отступили к провинции Суруга. Таким образом, силы Оды одержали блистательную победу, прославив его имя.

После этой битвы род Имагава сильно ослабел. От его владений откололась провинция Микава (современная префектура Айти) во главе с Токугавой Иэясу. В 1562 году последний заключил союз с Нобунагой и начал войну с родом Имагава, постепенно поглощая западные владения бывшего сюзерена. В свою очередь, подписание договора с Иэясу сняло военное напряжение в южных землях провинции Овари и предоставило возможность Нобунаге сосредоточиться на войне с родом Сайто, который владел провинцией Мино.

Война за Мино

Поводом войны между родами Ода и Сайто была гибель Сайто Досана, главы рода Сайто и союзника Нобунаги. Собираясь передать свои владения Оде, Досан вступил в конфликт со своим сыном, Сайто Ёситацу, и был убит им в 1556 году. Перед смертью Досан успел передать Нобунаге завещание, в котором официально признавал его своим наследником и поручал ему провинцию Мино. Первые годы войны за Мино были безуспешными. Лишь после смерти Сайто Ёситацу в 1561 году (4-м году эпохи Эйроку), когда его бездарный сын Сайто Тацуоки стал главой рода и во вражеском стане случился раскол между старейшинами, ситуация для Оды изменилась к лучшему.

В 1564 году Нобунага заключил союз с Адзаи Нагамасой, властителем северных земель провинции Оми (в настоящее время — префектура Сига), выдав за него замуж свою сестру Оити. С этой поры род Сайто вынужден был вести войну на два фронта. В 1566 году Нобунаге удалось завладеть местностью Суномата, ключевой позицией для взятия главной резиденции врага. Кроме того, разуверившись в силах своего сюзерена Сайто Тацуоки, на сторону Оды перешли трое основных военачальников противника: Инаба Ёсимити (яп.), Удзииэ Наомото (яп.) и Андо Моринари (яп.), а также главный стратег Такэнака Хамбэй.

В 1567 году (10-м году эпохи Эйроку) Нобунага захватил вражескую цитадель, замок Инабаяма, изгнал из него Сайто Тацуоки и завладел провинцией Мино. Он перенёс свою резиденцию в этот замок, переименовав его в «Гифу». С момента захвата провинции Мино Нобунага стал использовать печать с надписью «Тэнка фубу» (яп. 天下布武, распространение военного владычества по всей земле), которая стала девизом его политики объединения Японии.

Поход на Киото

В 1565 году (8-м году Эйроку) в результате борьбы за власть между влиятельными родами столичной области Кинай был убит 13-й правитель сёгуната Муромати — Асикага Ёситэру. Убийцы, возглавленные родом Миёси, поставили на место правителя марионеточного сёгуна Асикагу Ёсихидэ. Кроме того, для полного контроля над сёгунатом они решили убрать потенциального претендента на пост сёгуна — Асикагу Ёсиаки. Но тот, узнав о недобрых намерениях в отношении него, бежал из столицы в провинцию Этидзэн (в настоящее время префектура Фукуи), владения рода Асакура.

Асакура Ёсикагэ, глава рода, вопреки обещанию помочь беглому сёгуну, не стал двигать свои войска на столицу. Поэтому в 1568 году Ёсиаки отправился в провинцию Мино, владения Нобунаги, который сразу же согласился предоставить помощь, планируя расширить свою сферу влияния на столицу и её окрестности. Благодаря стараниям Ёсиаки, Нобунага заключил союз с родом Такэда, агрессивным восточным соседом, и в сентябре 1568 года выступил с большой армией в поход на Киото под предлогом освобождения города от мятежников.

Менее чем за полмесяца Нобунага завладел городом. Заговорщики из рода Миёси бежали в провинцию Ава (в настоящее время префектура Токусима). Те, кто пытался сопротивляться, были уничтожены (род Роккаку). Практически вся знать столичной области признала власть Нобунаги. Асикага Ёсиаки был назначен 15-м сёгуном и в благодарность за помощь предложил Нобунаге пост своего заместителя. Однако тот отказался, не желая связывать себя с сёгунской системой власти, поскольку собирался держать всю полноту власти в своих руках. После похода Нобунага вернулся в свою резиденцию, замок Гифу.

Род Миёси попробовал взять реванш и в январе 1569 года, воспользовавшись отсутствием Нобунаги, атаковал киотский замок сёгуна. Однако это наступление было отбито расквартированными в столице силами Оды под командованием Акэти Мицухидэ и войсками союзника Адзаи Нагамасы. После поражения Миёси окончательно утратили все позиции в столице, а Нобунага получил возможность контролировать один из крупнейших торговых центров Японии того времени — город Сакаи. В том же году Нобунага завершил завоевание провинции Исэ (в настоящее время префектура Миэ), приняв капитуляцию рода Китабакэ и расширив свою власть на весь столичный район Кинай (теперешние префектуры Киото, Сига, Нара, Миэ и Осака).

Коалиция противников Нобунаги

В 1569 году (12-м году Эйроку) Нобунага послал Асикаге Ёсиаки «дворцовые положения» из 16 статей, которые существенно ограничивали полномочия сёгуна. Ёсиаки признал эти положения, однако они послужили началом конфронтации между двумя политиками.

В апреле 1570 года (1-го года эры Гэнки), под предлогом наказания Асакуры Ёсикагэ, отказавшего сёгуну в помощи во время захвата Киото кланом Миёси и пренебрёгшего приказом явиться в столицу после её освобождения, Нобунага вместе с союзными силами Токугавы Иэясу начал поход на провинцию Этидзэн. Когда силы Оды и Токугавы вторглись на вражескую территорию, Нобунага получил известие об измене своего союзника и родственника Адзаи Нагамасы. Чтобы не быть окружёнными войсками Асакуры и Адзаи одновременно, Нобунага принял решение немедленно отступить в столицу. В арьергарде остались Киносита Хидэёси (позднее ставший известным как Тоётоми Хидэёси) и Токугава Иэясу, успешно отбившие все атаки противника. Нобунаге удалось ускользнуть от врагов и вернуться в Киото. Этот неудачный поход привёл к ещё большему обострению отношений между Одой и сёгуном. Последний выслал тайные письма главам родов Асакура, Адзаи, Такэда, Мори и Миёси, а также буддийским монастырям Энряку-дзи и Исияма Хонган-дзи с призывом свергнуть Нобунагу. Образовалась «антинобунагская коалиция», которой фактически управлял сёгун Ёсиаки. Тем не менее, несогласованность планов членов коалиции и блестящие действия Нобунаги по нейтрализации оппонентов привели к её скорому распаду.

В августе 1570 года союзные силы Оды и Токугавы встретились в решающей битве при Анэгаве c 13-тысячным войском Адзаи Нагамасы и Асакуры Кагэтакэ. Мощная атака противников разбила первые ряды войска Нобунаги, но удары в тыл и фланги вражеских сил изменили ход битвы в пользу союзников. В конце лета того же года Нобунага двинул свои войска против сил рода Миёси, которые закрепились в провинции Сэтцу (современная префектура Осака). Ему пришлось вести тяжёлые бои, так как противники получили поддержку со стороны монастыря Энряку-дзи и остатков войск Асакуры и Адзаи. Чтобы окончательно расправиться с врагами в тылу, Ода отступил из Сэтцу и перебросил войска в район их действий. Однако Адзаи и Асакура бежали за стены монастыря Энряку-дзи, и Нобунага был вынужден тратить время на его осаду. В это время настоятель монастыря Хонган-дзи провозгласил Нобунагу «врагом Закона Будды» и приказал своим монахам-воинам поднять восстание в крепости Нагасима.

В этой ситуации Нобунага решил задействовать императорский двор, чтобы на некоторое время обезвредить противников. При посредничестве Императора Огимати Ода заключил временный союз с Асакурой и Адзаи. В июне 1571 года (2-м году Гэнки), накопив сил для дальнейшей борьбы, Нобунага атаковал монастырь Энряку-дзи и сжёг его дотла, около трёх тысяч монахов, женщин и детей, находившихся в монастыре, были безжалостно перебиты. С падением Энряку-дзи силы Адзаи и Асакуры сильно ослабели, и в следующем году несколько их военачальников перешли на сторону Нобунаги. Чувствуя угрозу распада коалиции, сёгун обратился за срочной помощью к Такэде Сингэну, властителю провинции Каи (современная префектура Яманаси). Род Такэда славился своими воинами на всю Японию, и сёгун с нетерпением ожидал их в столице. Сингэн разорвал старый союз с Нобунагой и вторгся в его восточные владения, где лежала провинция Мино, одновременно напав на земли Токугавы Иэясу в провинциях Тотоми и Микава (современные префектуры Айти и Сидзуока).

В январе 1573 года войска Сингэна разбили союзные силы Токугавы и Оды под командованием Токугавы Иэясу в битве на плато Микатагахара. Иэясу, потеряв почти всё войско, едва сумел вырваться из окружения и бежать в свой замок. Успехи Такэды на восточном фронте подбодрили внутренних врагов Нобунаги: несколько феодалов столичного округа во главе с сёгуном Асикагой Ёсиаки подняли против Оды войска. Нобунага попытался уладить отношения с Ёсиаки через императора, но этот план потерпел неудачу.

Распад коалиции. Конец сёгуната Муромати

В апреле 1573 года (4-го года эры Гэнки) Такэда Сингэн, самый опасный враг Нобунаги, умер от болезни на полпути до столицы. Войска Такэды, потеряв лидера, сразу же повернули обратно в провинцию Каи, оставив других участников «антинобунагской коалиции» один на один с мощными силами Оды. Нобунага нанёс свой первый удар по мятежному сёгуну, в августе того же года захватив его замки Нидзё в Киото и Макиносима около Удзи. Капитуляция Ёсиаки в Макиносиме 15 августа 1573 года, изгнание его из Киото и пострижение в монахи ознаменовало конец сёгуната Муромати. Чтобы обозначить завершение эпохи, Нобунага обратился к императорским чиновникам с просьбой изменить девиз правления с «Гэнки» на «Тэнсё» («Небесная справедливость»). Эта просьба была удовлетворена.

В августе 1573 года (1-го года эры Тэнсё) Нобунага вторгся во владения рода Асакура, разгромив его войска в битве за замок Итидзиодани и вынудив Асакуру Ёсикагэ совершить сэппуку. Таким образом, род Асакура был истреблён. После этого Ода бросил все силы на устранение рода Адзаи, который был уничтожен с падением своей главной крепости Одани. По рассказам, Нобунага сделал из черепов Асакуры Ёсикагэ и Адзаи Нагамасы золотые чаши.

В конце сентября 1573 года Ода решил усмирить монахов, восставших в Нагасиме. Месяц тяжёлых боёв не дал результата, и Нобунага, потеряв значительное число воинов и понеся существенные убытки, отступил от крепости. План покорения повстанцев был отложен на следующий год. В ноябре того же года перепуганные действиями Оды старейшины клана Миёси убили своего сюзерена, собиравшегося выступить против Нобунаги, и тем самым положили конец существованию собственного рода. Таким образом, менее чем за год «антинобунагская коалиция» была разгромлена.

Штурм Нагасимы

С наступлением 1574 года (2-го года эры Тэнсё) монахи монастыря Исияма Хонган-дзи подняли восстание в завоёванной Нобунагой провинции Этидзэн, перебили всю прибывшую администрацию и захватили власть в свои руки. С другой стороны, новый глава рода Такэда, Такэда Кацуёри, собираясь реализовать планы покойного отца по захвату столицы, атаковал восточные владения Нобунаги. Между тем, в марте того же года Нобунага был назначен советником императора, что сильно подняло его авторитет в стране. С этих пор война против Нобунаги становилась войной против императорского дома. Авторитет императора среди самураев был достаточно большим, и всё меньше и меньше родов отваживались бороться с Одой.

В июле Нобунага повёл 30-тысячное войско на мятежную Нагасиму, располагавшуюся на островах в речной дельте, что делало её природным укреплением. Ода, планируя взять бунтовщиков измором, окружил силы повстанцев, прочно занявших островные укрепления. На протяжении месяца монахи отсиживались в крепости без подвоза провизии и отчаянно боролись против вражеских войск, убив двух братьев Нобунаги. Но с середины августа, когда пищи хватать перестало, силы повстанцев начали угасать. Ценой больших потерь войска Нобунаги взяли штурмом центральное укрепление Нагасимы — замок Отори.

К концу сентября большинство монахов решили сдаться, с условием, что им будет позволено отступить в монастырь Хонган-дзи в Осаке. Нобунага притворно принял это предложение, но как только бунтовщики открыли ворота своих укреплений, воины Оды бросились на них и перебили всех без исключения. У монахов осталось только два укрепления, которые отказались сдаваться. Их оцепили и сожгли вместе с защитниками, число которых составляло около 20 000 человек. Методы подавления восстания были жёсткими, но эффективными, отбивая у многих недовольных охоту поднимать бунт во внутренних владениях Оды.

От битвы при Нагасино до завоевания провинции Этидзэн

В мае 1575 года (3-го года эры Тэнсё) 15-тысячное войско рода Такэда вторглось во владения союзника Нобунаги Токугавы Иэясу и подошло под замок Нагасино. Сразу захватить замок не удалось, и нападающие были вынуждены осаждать его, тратя на это время. В том же месяце на помощь Токугаве прибыло 30-тысячное войско Нобунаги. 29 июня между войсками Такэды Кацуёри и армиями союзников состоялась битва при Нагасино. Элитная конница Такэды была наголову разбита аркебузирами Нобунаги и Токугавы. Это было первое сражение в истории междоусобных феодальных войн Японии, победа в которой была добыта благодаря огнестрельному оружию. Род Такэда, потеряв две трети войска и многих выдающихся военачальников, больше не смог восстановить силы.

В августе, после битвы при Нагасино, Нобунага атаковал восставшую провинцию Этидзэн. На тот момент между бунтовщиками произошёл раскол из-за злоупотреблений их высокопоставленных лиц, и часть недовольных перешла на сторону Нобунаги. Войска Оды уничтожили около 12 тысяч монахов-повстанцев, а ещё 40 тысяч захватили в плен и превратили в рабов, продав их японским и европейским работорговцам. Провинция Этидзэн снова стала владением Нобунаги. Он поручил управление ею одному из своих выдающихся командиров, Сибате Кацуиэ.

Вторая коалиция против Нобунаги

В декабре 1575 года (3-го года Тэнсё) Нобунага передал титул главы клана Ода и замок Гифу своему сыну Оде Нобутаде, но оставил за собой все реальные рычаги власти. Нобунага построил себе новый замок в Адзути (яп.), моделью для которого послужила европейская средневековая крепость с высокой главной башней в центре. Новый замок стал символом «новой власти» Нобунаги.

В это время изгнанный из Киото бывший сёгун Асикага Ёсиаки снова разослал письма с призывами свергнуть режим Оды родам Мори, Такэда и Уэсуги, а также монастырю Хонган-дзи. Сформировалась так называемая «вторая антинобунагская коалиция».

В начале 1576 года против Нобунаги восстал Хатано Хидэхару, хозяин провинции Тамба (часть современной префектур Киото и Хёго). Военачальники Оды отправились на подавление восстания, но их кампания против Хатано закончилась неудачей. Кроме того, монастырь Хонган-дзи тоже начал наступление. Монахи разбили силы Оды, державшие монастырь в осаде, и, загнав противников в соседние форты, окружили их. Чтобы спасти ситуацию, Нобунага лично повёл свои отряды в район Осаки. В ожесточённом бою при Тэнно-дзи он получил пулевое ранение в бедро, но само его присутствие подбодрило войска, и им удалось заставить монахов отступить обратно в Хонган-дзи, осада которого возобновилась. Один из адмиралов Оды, Куки Ёситака, получил приказ блокировать монастырь с моря, однако эту блокаду вскоре прорвали силы рода Мори, которые разбили флот Оды в бою и доставили в Хонган-дзи новые запасы продовольствия и оружия. Кроме того, у северных границ владений Нобунаги начал активные действия «северный тигр» из провинции Этиго (современная префектура Ниигата) — Уэсуги Кэнсин.

Нобунага принял решение нейтрализовать сначала ближайшего противника — монахов в Хонган-дзи. Он разбил их союзников, феодалов из провинции Кии (современная префектура Вакаяма), и таким образом сумел окончательно блокировать монастырь с суши. Против Уэсуги он выслал армию под руководством Сибаты Кацуиэ, которая, однако, потерпела поражение. Обнадёженные победой Кэнсина, во внутренних владениях Оды восстали его враги под руководством Мацунаги Хисахидэ (англ.). Бунт быстро удалось подавить, но поражение, нанесённое Оде Кэнсином, усилило позиции Хонган-дзи и родов Мори и Хатано. Оду постепенно окружало кольцо врагов.

Однако Нобунаге снова повезло. В марте 1578 года Уэсуги Кэнсин умер от болезни, и армия Сибаты Кацуиэ взяла реванш, захватив провинцию Ното (современная префектура Исикава). В ноябре того же года окованные железом корабли Оды разбили флотилию рода Мори и восстановили морскую блокаду монастыря Хонган-дзи. Кроме того, в 1579 году военачальник Акэти Мицухидэ сумел завоевать все владения рода Хатано. В том же году, благодаря находчивости Тоётоми Хидэёси, на сторону Нобунаги перешёл род Укита, давний союзник рода Мори, а мятежные феодалы Араки (англ.) и Бэссё (англ.) были разбиты. Новая «антинобунагская коалиция» фактически распалась.

Ода разделил свои армии на несколько фронтов. Завоевание северных провинций он поручил Сибате Кацуиэ, а войну с ослабленным родом Такэда возложил на Такигаву Кадзумасу (англ.) и Токугаву Иэясу. Надзирать за порядком в столичной области было поручено Акэти Мицухидэ. За кампанию против рода Мори отвечал Тоётоми Хидэёси, а за осаду монастыря Хонган-дзи — Сакума Нобумори (англ.). Усмирение восстаний на острове Сикоку должны были проводить Нива Нагихидэ и Ода Нобутака.

В 1580 году, благодаря вмешательству императора, монахи Хонган-дзи капитулировали и оставили укрепления Осаки, перебравшись в провинцию Кии. Таким образом, Нобунаге удалось нейтрализовать своего злейшего врага. В 1581 году силы Оды вторглись в провинцию Ига, один из главных центров диверсантов-ниндзя, которые с давних пор работали на врагов Нобунаги. Его 60-тысячное войско атаковало Игу с шести направлений сразу, опустошив практически всю провинцию и вырезав большую часть населения. В марте 1582 года было покончено с родом Такэда. В руки Нобунаги перешли провинции Кодзукэ, Синано и Каи.

Смерть

29 мая 1582 года (10-го года Тэнсё) в ходе подготовки кампании против рода Мори Нобунага остановился в Киото, в храме Хонно-дзи. Он собирался лично возглавить войска, часть которых уже вела затяжные бои с противником. На подмогу им были высланы силы военачальника Акэти Мицухидэ. Однако ночью 2 июня войска, посланные на помощь, вместо выступления на фронт прибыли в Киото и окружили храм Хонно-дзи, где находился Нобунага со своей свитой. Солдаты Акэти Мицухидэ взяли храм штурмом, и Нобунага, охраняемый только небольшим числом телохранителей и слуг из числа свиты, проиграл битву и был вынужден совершить сэппуку.

Существует несколько гипотез по поводу того, что именно побудило Акэти восстать против своего сюзерена. Наиболее аргументированным является предположение, что Акэти, будучи одним из выдающихся военачальников Нобунаги, терпел от него побои и притеснения. Ода не проникался японской стариной и традициями, которые уважал Акэти. Стремление Нобунаги подчинить своей власти императора, ликвидация сёгуната и, главное, конфискация Одой всех земель Акэти вынудили его выступить против деспотичного сюзерена. Таким образом, считается, что Акэти убил Оду, руководствуясь личными мотивами. По другой версии, Акэти выполнял заказ врагов Оды, которые давно хотели его убить. Среди них называют императора, бывшего сёгуна Ёсиаки и преемников Нобунаги — Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу.

Реформаторская деятельность

Военные реформы

1. Перешёл к комплектованию армии из простого народа (в частности, для обучения навыкам обращения с огнестрельным оружием и его применением в бою), а также пикинёров и стрелков из лука — асигару. Это позволило в конечном счёте справиться со всеми его соперниками.
2. Ввёл в употребление 5-6 метровые пики для защиты от самурайской тяжёлой кавалерии. При этом ряды пикинёров должны были в бою прикрывать аркебузиров и стрелков из лука.
3. Ввёл в массовое употребление огнестрельное оружие (в бою при Нагасино 10 тысяч аркебузиров — 30 % войска Оды Нобунаги решили исход боя в его пользу).
4. Наряду с корейцами под командованием Ли Сун Сина впервые в мире применил бронированные корабли в морской войне против княжества Сацума, которое современники называли «империей в империи».

Налоговые реформы

1. Ликвидировал все местные налоги и таможенные заставы, установленные на границах провинций, на дорогах и перекрёстках.
2. Отменил привилегии ремесленных цехов и купеческих гильдий, в особенности богатого купечества, на производство и продажу изготовленных товаров.
3. Разрешил в крупных городах свободно открывать рынки, в частности, у своего замка Адзути Ода построил призамковый город (в котором уже в 1582 году насчитывалось 5000 жителей) и объявил его свободным рынком.
4. Запретил облагать налогами купцов и покупателей за перевозку ими товаров.
5. Запретил облагать налогами жителей городов за принадлежащие им строения.

Финансовые реформы

1. Урегулировал денежное обращение (запрет обменных операций, в которых рис выступал в качестве единицы обмена).
2. Ввёл в обращение единую систему золотых, серебряных и медных монет.
3. Право выпуска монет переходило только правительству сёгуна.
4. Установил соотношение между золотом, серебром и медью.

Прочие реформы

1. Реорганизовал и упорядочил систему судопроизводства, сделав её единой для всей страны.
2. Строительство дорог и мостов для поддержания внутренних торговых связей и развития местных рынков.

Значение и итоги реформ Оды Нобунаги

Основной задачей реформ Оды Нобунаги был подрыв материальной базы и соответственно сепаратизма феодалов и провинций Японии, а также развитие внешней и внутренней торговли. Реформаторская деятельность Оды Нобунаги способствовала политическому объединению и обеспечению экономического единства страны.

Хронология

Дата	Событие
1534	Рождение Оды Нобунаги в провинции Овари (современная префектура Айти).
1549	Женитьба на дочери Сайто Досана, предводителя соседней провинции Мино. Союз с Мино (современная префектура Гифу).
1551	Смерть отца Оды Нобухидэ.
1556	Смерть Сайто Досана. Начало войны за провинцию Мино.
1557	Убийство брата-мятежника Оды Нобуюки. Захват власти в половине провинции Овари.
1559	Объединение провинции Овари.
1560	Война с родом Имагава. Битва при Окэхадзаме.
1562	Союз с Токугавой Иэясу против рода Имагава.
1564	Союз с Адзаи Нагамасой против рода Сайто.
1567	Завоевание провинции Мино. Начало использования печати «Тэнка фубу».
1568	Поддержка сёгуна Асикаги Ёсиаки. Поход на Киото.
1570	Создание первой анти-нобунагской коалиции. Битва при Анэгаве.
1571	Сожжение монастыря Энряку-дзи.
1572	Поражение союзных войск Токугавы и Оды в битве при Микатагахаре.
1573	Ликвидация сёгуната Муромати, родов Адзаи и Асакура.
1574	Подавление повстанцев в Нагасиме.
1575	Битва при Нагасино. Уничтожение повстанцев в провинции Этидзэн (современная префектура Фукуи).
1576	Создание второй анти-нобунагской коалиции. Бой при Тэнно-дзи.
1579	Завоевание провинции Тамба (современная префектура Киото) силами Акэти Мицухидэ.
1580	Капитуляция монастыря Хонган-дзи.
1581	Истребление оплота враждебных ниндзя из провинции Ига (современная префектура Миэ).
1582	Уничтожение рода Такэда. Гибель Нобунаги в храме Хонно-дзи.

Литература

• История стран зарубежной Азии в средние века / Отв. ред. А. М. Голдобин, Д. И. Гольдберг, И. П. Петрушевский. — М. : Наука, 1970. — 640 с.</span>
• Ламерс Й. П. Японский тиран : Новый взгляд на японского полководца Ода Нобунага / Пер. с англ. Р. В. Котенко. — СПб. : Евразия, 2012. — 352 с. — (Clio). — 3000 экз. — ISBN 978-5-91852-015-4.</span>
• Прасол А. Ф. Объединение Японии : Ода Нобунага. — М. : ВКН, 2015. — 432 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-9906061-2-8.</span>
• 太田牛一. 信長公記 / 太田牛一 ; 桑田忠親校注. — 新人物往来社; 新訂版, 1997. — 396頁. — ISBN 4-404-02493-2.
• 岡本良一. 織田信長のすべて / 岡本良一. — 新人物往来社, 1980. — 287頁. — ISBN 4-404-01040-0.

Ссылки

• [www.samurai-archives.com/nobunaga.html Биография Оды Нобунаги] (англ.)
• [www.sengoku.ru/archive/library/history/personality/214007.htm Статья об Оде Нобунаге на сайте Ассоциации реконструкторов феодальной Японии «Сэнгоку Дзидай»] (рус.)
• [ciwar.ru/dalnij-vostok/samurai-1577-1638/samurajskij-polkovodec-oda-nobunaga-1534-1582/ Самурайский полководец Ода Нобунага 1534—1582 гг.]

Отрывок, характеризующий Ода Нобунага

В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.
– Ah, je suis vraiment au desespoir de ce qui vient d'arriver, [Ах, я, право, в отчаянии от того, что случилось,] – быстро говорил Пьер, совершенно забыв свою роль. – C'est un fou, un malheureux qui ne savait pas ce qu'il faisait. [Это несчастный сумасшедший, который не знал, что делал.]
Офицер подошел к Макару Алексеичу и схватил его за ворот.
Макар Алексеич, распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене.
– Brigand, tu me la payeras, – сказал француз, отнимая руку.
– Nous autres nous sommes clements apres la victoire: mais nous ne pardonnons pas aux traitres, [Разбойник, ты мне поплатишься за это. Наш брат милосерд после победы, но мы не прощаем изменникам,] – прибавил он с мрачной торжественностью в лице и с красивым энергическим жестом.
Пьер продолжал по французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида, и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически нежное выражение, и он протянул руку.
– Vous m'avez sauve la vie! Vous etes Francais, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз,] – сказал он. Для француза вывод этот был несомненен. Совершить великое дело мог только француз, а спасение жизни его, m r Ramball'я capitaine du 13 me leger [мосье Рамбаля, капитана 13 го легкого полка] – было, без сомнения, самым великим делом.
Но как ни несомненен был этот вывод и основанное на нем убеждение офицера, Пьер счел нужным разочаровать его.
– Je suis Russe, [Я русский,] – быстро сказал Пьер.
– Ти ти ти, a d'autres, [рассказывайте это другим,] – сказал француз, махая пальцем себе перед носом и улыбаясь. – Tout a l'heure vous allez me conter tout ca, – сказал он. – Charme de rencontrer un compatriote. Eh bien! qu'allons nous faire de cet homme? [Сейчас вы мне все это расскажете. Очень приятно встретить соотечественника. Ну! что же нам делать с этим человеком?] – прибавил он, обращаясь к Пьеру, уже как к своему брату. Ежели бы даже Пьер не был француз, получив раз это высшее в свете наименование, не мог же он отречься от него, говорило выражение лица и тон французского офицера. На последний вопрос Пьер еще раз объяснил, кто был Макар Алексеич, объяснил, что пред самым их приходом этот пьяный, безумный человек утащил заряженный пистолет, который не успели отнять у него, и просил оставить его поступок без наказания.
Француз выставил грудь и сделал царский жест рукой.
– Vous m'avez sauve la vie. Vous etes Francais. Vous me demandez sa grace? Je vous l'accorde. Qu'on emmene cet homme, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз. Вы хотите, чтоб я простил его? Я прощаю его. Увести этого человека,] – быстро и энергично проговорил французский офицер, взяв под руку произведенного им за спасение его жизни во французы Пьера, и пошел с ним в дом.
Солдаты, бывшие на дворе, услыхав выстрел, вошли в сени, спрашивая, что случилось, и изъявляя готовность наказать виновных; но офицер строго остановил их.
– On vous demandera quand on aura besoin de vous, [Когда будет нужно, вас позовут,] – сказал он. Солдаты вышли. Денщик, успевший между тем побывать в кухне, подошел к офицеру.
– Capitaine, ils ont de la soupe et du gigot de mouton dans la cuisine, – сказал он. – Faut il vous l'apporter? [Капитан у них в кухне есть суп и жареная баранина. Прикажете принести?]
– Oui, et le vin, [Да, и вино,] – сказал капитан.


Французский офицер вместе с Пьером вошли в дом. Пьер счел своим долгом опять уверить капитана, что он был не француз, и хотел уйти, но французский офицер и слышать не хотел об этом. Он был до такой степени учтив, любезен, добродушен и истинно благодарен за спасение своей жизни, что Пьер не имел духа отказать ему и присел вместе с ним в зале, в первой комнате, в которую они вошли. На утверждение Пьера, что он не француз, капитан, очевидно не понимая, как можно было отказываться от такого лестного звания, пожал плечами и сказал, что ежели он непременно хочет слыть за русского, то пускай это так будет, но что он, несмотря на то, все так же навеки связан с ним чувством благодарности за спасение жизни.
Ежели бы этот человек был одарен хоть сколько нибудь способностью понимать чувства других и догадывался бы об ощущениях Пьера, Пьер, вероятно, ушел бы от него; но оживленная непроницаемость этого человека ко всему тому, что не было он сам, победила Пьера.
– Francais ou prince russe incognito, [Француз или русский князь инкогнито,] – сказал француз, оглядев хотя и грязное, но тонкое белье Пьера и перстень на руке. – Je vous dois la vie je vous offre mon amitie. Un Francais n'oublie jamais ni une insulte ni un service. Je vous offre mon amitie. Je ne vous dis que ca. [Я обязан вам жизнью, и я предлагаю вам дружбу. Француз никогда не забывает ни оскорбления, ни услуги. Я предлагаю вам мою дружбу. Больше я ничего не говорю.]
В звуках голоса, в выражении лица, в жестах этого офицера было столько добродушия и благородства (во французском смысле), что Пьер, отвечая бессознательной улыбкой на улыбку француза, пожал протянутую руку.
– Capitaine Ramball du treizieme leger, decore pour l'affaire du Sept, [Капитан Рамбаль, тринадцатого легкого полка, кавалер Почетного легиона за дело седьмого сентября,] – отрекомендовался он с самодовольной, неудержимой улыбкой, которая морщила его губы под усами. – Voudrez vous bien me dire a present, a qui' j'ai l'honneur de parler aussi agreablement au lieu de rester a l'ambulance avec la balle de ce fou dans le corps. [Будете ли вы так добры сказать мне теперь, с кем я имею честь разговаривать так приятно, вместо того, чтобы быть на перевязочном пункте с пулей этого сумасшедшего в теле?]
Пьер отвечал, что не может сказать своего имени, и, покраснев, начал было, пытаясь выдумать имя, говорить о причинах, по которым он не может сказать этого, но француз поспешно перебил его.
– De grace, – сказал он. – Je comprends vos raisons, vous etes officier… officier superieur, peut etre. Vous avez porte les armes contre nous. Ce n'est pas mon affaire. Je vous dois la vie. Cela me suffit. Je suis tout a vous. Vous etes gentilhomme? [Полноте, пожалуйста. Я понимаю вас, вы офицер… штаб офицер, может быть. Вы служили против нас. Это не мое дело. Я обязан вам жизнью. Мне этого довольно, и я весь ваш. Вы дворянин?] – прибавил он с оттенком вопроса. Пьер наклонил голову. – Votre nom de bapteme, s'il vous plait? Je ne demande pas davantage. Monsieur Pierre, dites vous… Parfait. C'est tout ce que je desire savoir. [Ваше имя? я больше ничего не спрашиваю. Господин Пьер, вы сказали? Прекрасно. Это все, что мне нужно.]
Когда принесены были жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба, которое с собой привезли французы, Рамбаль попросил Пьера принять участие в этом обеде и тотчас сам, жадно и быстро, как здоровый и голодный человек, принялся есть, быстро пережевывая своими сильными зубами, беспрестанно причмокивая и приговаривая excellent, exquis! [чудесно, превосходно!] Лицо его раскраснелось и покрылось потом. Пьер был голоден и с удовольствием принял участие в обеде. Морель, денщик, принес кастрюлю с теплой водой и поставил в нее бутылку красного вина. Кроме того, он принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне. Но так как у капитана было вино, добытое при переходе через Москву, то он предоставил квас Морелю и взялся за бутылку бордо. Он завернул бутылку по горлышко в салфетку и налил себе и Пьеру вина. Утоленный голод и вино еще более оживили капитана, и он не переставая разговаривал во время обеда.
– Oui, mon cher monsieur Pierre, je vous dois une fiere chandelle de m'avoir sauve… de cet enrage… J'en ai assez, voyez vous, de balles dans le corps. En voila une (on показал на бок) a Wagram et de deux a Smolensk, – он показал шрам, который был на щеке. – Et cette jambe, comme vous voyez, qui ne veut pas marcher. C'est a la grande bataille du 7 a la Moskowa que j'ai recu ca. Sacre dieu, c'etait beau. Il fallait voir ca, c'etait un deluge de feu. Vous nous avez taille une rude besogne; vous pouvez vous en vanter, nom d'un petit bonhomme. Et, ma parole, malgre l'atoux que j'y ai gagne, je serais pret a recommencer. Je plains ceux qui n'ont pas vu ca. [Да, мой любезный господин Пьер, я обязан поставить за вас добрую свечку за то, что вы спасли меня от этого бешеного. С меня, видите ли, довольно тех пуль, которые у меня в теле. Вот одна под Ваграмом, другая под Смоленском. А эта нога, вы видите, которая не хочет двигаться. Это при большом сражении 7 го под Москвою. О! это было чудесно! Надо было видеть, это был потоп огня. Задали вы нам трудную работу, можете похвалиться. И ей богу, несмотря на этот козырь (он указал на крест), я был бы готов начать все снова. Жалею тех, которые не видали этого.]
– J'y ai ete, [Я был там,] – сказал Пьер.
– Bah, vraiment! Eh bien, tant mieux, – сказал француз. – Vous etes de fiers ennemis, tout de meme. La grande redoute a ete tenace, nom d'une pipe. Et vous nous l'avez fait cranement payer. J'y suis alle trois fois, tel que vous me voyez. Trois fois nous etions sur les canons et trois fois on nous a culbute et comme des capucins de cartes. Oh!! c'etait beau, monsieur Pierre. Vos grenadiers ont ete superbes, tonnerre de Dieu. Je les ai vu six fois de suite serrer les rangs, et marcher comme a une revue. Les beaux hommes! Notre roi de Naples, qui s'y connait a crie: bravo! Ah, ah! soldat comme nous autres! – сказал он, улыбаясь, поело минутного молчания. – Tant mieux, tant mieux, monsieur Pierre. Terribles en bataille… galants… – он подмигнул с улыбкой, – avec les belles, voila les Francais, monsieur Pierre, n'est ce pas? [Ба, в самом деле? Тем лучше. Вы лихие враги, надо признаться. Хорошо держался большой редут, черт возьми. И дорого же вы заставили нас поплатиться. Я там три раза был, как вы меня видите. Три раза мы были на пушках, три раза нас опрокидывали, как карточных солдатиков. Ваши гренадеры были великолепны, ей богу. Я видел, как их ряды шесть раз смыкались и как они выступали точно на парад. Чудный народ! Наш Неаполитанский король, который в этих делах собаку съел, кричал им: браво! – Га, га, так вы наш брат солдат! – Тем лучше, тем лучше, господин Пьер. Страшны в сражениях, любезны с красавицами, вот французы, господин Пьер. Не правда ли?]