Костюм Великого княжества Литовского

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Костюм Великого княжества Литовского — совокупность стилей одежды, распространённых в Великом княжестве Литовском и отражающих социальную, этническую и региональную принадлежность человека.





Материалы

В крестьянской среде основными материалами для изготовления одежды служили шерсть, кожа, мех диких и домашних животных, льняные и пеньковые ткани. Крестьянами одежда изготавливалась в домашних условиях, в городах её изготовлением занимались ремесленники[1].

В первой половине XVI века благодаря росту ремесленного производства, развитию торговли и активизации межэтнических связей наблюдается возникновение новых видов одежды, в том числе появляются кабат, саян, армяк, доломан и контуш. Некоторые из этих видов одежды были восприняты жителями Великого княжества Литовского как заимствованные из Турции, Венгрии и других стран[1].

Со второй половины XVII века богатые шляхтичи и магнаты активно перенимали западноевропейскую моду (в основном французскую), в то время как одежда мелкой шляхты и мещан по-прежнему носила преимущественно традиционные черты. В этот же период происходит становления городского костюма, объединявшего традиционные и новые элементы одежды. В первую очередь новые элементы проникали в праздничный костюм, богато украшенный и изготавливавшийся из дорогих тканей. Домашняя одежда при этом оставалось весьма скромной даже у представителей богатых слоёв населения[1].

Одежда служила социальным маркером, показывающим богатство и положения носящего её человека. При этом учитывалась и дороговизна ткани и меха, и сама форма одежды. Статусная роль одежды закреплялась в постановлениях Сейма Речи Посполитой 1613, 1620 и 1665 годов, согласно которым лица нешляхетского происхождения не имели права на ношение одежды из шёлка, аксамита, дорогого меха и тканей пурпурного цвета. Кроме того, простолюдинам запрещалось носить оружие типа «ордынки», саблей, мечей, украшения из серебра, золота и жемчуга. За нарушение запрета налагался штраф[1].

Во второй половине XVIII века в Великом княжестве Литовском начинается собственное мануфактурное производство сукна. Наиболее известные суконные мануфактуры (фолюши) находились в Несвиже и Ружанах и принадлежали, соответственно, Радзивиллам и Сапегам. Продукция этих мануфактур в основном реализовывалась в пределах Великого княжества Литовского. Значительное количества сукна ввозилось из-за границы. Такое сукно обычно называлось по месту его производства: английское, чешское, фроленское, французское, гданьское, гамбургское, моравское, немецкое, оттоманское, влошское и так далее. Из дешёвого привозного сукна и сукна местного производства одежду шили мелкие шляхтичи, мещане и богатые крестьяне. Дорогое сукно (в первую очередь английское), объём ввоза которых был значительно меньшим, шло в основном на удовлетворение потребностей магнатов и богатой шляхты[2].

Разное по качеству сукно имело свои названия. Сукно среднего качества, пользовавшееся большим спросом среди мелкой шляхты, называлось фалундыш или лундыш. Ткань из козьей шерсти, шедшая в основном на пошив женской одежды, называлась мухояр. Толстое сукно для верхней одежды, с XVII века использовавшееся и крестьянами, называли кир. Шерстяная ткань, иногда пополам с шёлком, называлась камлот или чамлет. Колтраш, хаба — виды грубого сукна, также как и сермяга, изготавливавшаяся крестьянами в основном для пошива сермяг и свит. Ткань из шерсти и льна, распространённая среди крестьян и мелкой шляхты, называлась шарак. Хабой называли толстое белое сукно. Другими видами сукна были кала-майка, капица и сибирка и так далее[2][3].

Ткани из шёлка стоили дорого, поэтому одежда из них была доступна только магнатам. Мещане и мелкая шляхта использовали шёлк только для украшения праздничной одежды, пошитой из более дешёвой ткани. Наиболее распространённой шёлковой тканью был адамашек (адамашок) — одноцветная или узорчатая ткань с двумя лицевыми сторонами, производившаяся в Дамаске, откуда и пошло её название. В среде магнатов и монарших особ широко распространён был аксамит. Чрезвычайно дорого стоил атлас, даже для монархов поставлявшийся в ограниченном количестве. Королевские и княжеские плащи шили из пурпурной паволоки. В документах XVI века часто упоминается плотно перетканая золотом или серебром ткань — алтабас, известная также как златоглов или серебреглов. Более дешёвым материалом был французский брокат, в котором золотые или серебряные нити были более редкими[2].

Полотно было неотъемлемой частью приданого женщин всех сословий, в связи с чём в документах XVI—XVIII веков встречаются упоминания больших запасов тканей. В качестве приданого использовалось полотно как местное, так и импортное. Местное полотно, зачастую даже домотканое, высшие сословия использовали как подкладку для верхней одежды, для изготовления постельного белья и скатертей. К импортному полотно относилось так называемое коленское (из немецкого Кёльна или чешского Колина) и камбра (тонкое качественное полотно). По качеству полотно делилось на кужельное, произведённое из хорошо обработанного льна; сребное — из льна плохого качества с примесью пакли или пеньки; и наиболее грубое — из полученных при обработке льна отходов[2].

Элементы костюма

Обязательным элементом и мужского, и женского костюма была рубашка или сорочка. Богатые сословия использовали для её пошива импортное полотно, бедные (мещане и крестьяне) — домотканое. Иногда крестьяне делали воротник, манжеты и верхнюю часть сорочки из кужельного, а низ — сребного полотна. Рубашки шили длинные, поверх них одевалась плечевая и поясная одежда. Мужчины-крестьяне носили рубашки и как повседневный, и как праздничный элемент одежды. Представители более обеспеченных сословий носили сорочки в качестве нижнего белья. хотя иногда они и украшались вышивкой, золотом и серебром. Украшенные сорочки шляхтичи носили как элемент праздничного костюма. О том, украшались ли женские сорочки, данных нет. Крестьяне часто носили две рубашки, при этом вторая была короче первой[2].

Другим обязательным элементом, но уже исключительно мужского костюма, были порты, портки или сподни. Шляхтичи носили исподние штаны из домотканого полотна, поверх которых одевали верхние штаны (в основном из сукна), или шаровары — широкие штаны из адамашка или другой ткани. Крестьяне в качестве поясной одежды носили только портки[2].

Одним из элементов женского костюма были длинные просторные платья с рукавами и воротом, шившиеся в основном из сукна, а также шерсти, шёлка и аксамита. В документах они упоминаются как платья верхние и исподние[4].

В XVI—XVIII веках среди шляхты было очень распространено ношение саяна (от итал. saione — кафтан), при этом однозначных данных об этом виде одежды нет. Отдельно в документах выделяется «женский саян». Саяном называли плечевую одежду сродни куртке, солдатское платье с поясом и женский плащ, шившиеся из фалундыша, аксамита, фаи, лунского сукна и других материалов. Иногда саян делали с лифом из аксамита с двумя подтяжками для поддержки платья на плечах. В более позднее время крестьяне называли саяном женскую юбку с пришиваемым лифом, близкую по типу к русскому сарафану[4].

Представительницы привилегированных сословий носили довольно узкие юбки — андараки (от нем. unterrock — нижняя юбка), бывшие элементом женской поясной одежды. Андараки шили из дорогих импортных шерстяных тканей, в основном адамашка и мухояра. Иногда их подшивали мехом или украшали золотом. Среди других видов женской поясной одежды известны простицы, представлявшие собой юбки из домотканого сукна или полотна, но встречались также и довольно дорогие, ценившиеся дороже рубашек и сермяг. Название «простица», вероятно, связано с тем, что они имели более простой крой, нежели сложные юбки представителей шляхты. Из домотканого или коленского полотна шили фартуки, также бывшие видом женской поясной одежды[4].

С XVII века элементом как мужского, так и женского костюма стали безрукавные типы одежды, распространившиеся в Западной Европе с XIV века, откуда проникшие на территорию Великого княжества Литовского и закрепившиеся среди богатых слоёв населения, а в XVIII—XIX веках и среди крестьян. Безрукавки имели множество видов и названий: кафтаник, жупица, кабат, шнуровка и гарсет, камизелька[5]. При этом кабатом в XVI веке называли как длинную одежду с рукавами, так и женскую безрукавку. Безрукавные типы одежды шили из сукна, адамашка, а также меха; женская одежда имела шнуровку спереди и иногда производилась из златоглова[4].

В XVI—XVIII веках из женской плечевой одежды упоминаются летник и юпка. Летник представлял собой длинное платье с воротом, изготовленное из адамашка или другой ткани, причём летником называли и юбку. Одежда с рукавами до локтей или кистей, приталенная или с фалдами сзади и застёгивающаяся спереди на пуговицы, называлась юпой или юпкой. Юпы носили в одном комплекте с юбкой и шили из той же ткани. В зависимости от поры года их могли подшивать полотном или горностаевым (а также беличьим) мехом. В XVIII веке суконные юпы, иногда с меховым воротом, получили распространение среди крестьян[4].

Наиболее популярным видом мужской одежды среди шляхетского сословия был жупан, кроившийся двубортным, прямым или с приталенной спиной, собиравшимися в декоративные складки узкими длинными рукавами, большим откладным или стоячим воротником. Дополнительными украшениями служили цветные шнурки и пояса. Основными материалами для пошива жупанов было дорогое сукно, атлас, а также аксамит жёлтого, красного, голубого и других цветов. Жупан застёгивался на пуговицы, которые обычно были серебряными или позолоченными, а иногда и на крючки[4].

В XVII веке среди знати распространилось ношение доломанов (долманов) — военные плащи, распространившиеся в Европе через венгерских гусар от турецких янычар. Доломан представлял собой очень длинную одежду с узкими собранными в локтях рукавами. Летний вариант шили из атласа, зимний — сукна. Военные доломаны были короткими, носились поверх доспехов и напоминали жупаны[4].

В середине XVII века в моду вошло ношение жупанов с кунтушами. Этот обычай сохранялся в среде шляхты до середины XIX века. Кунтуш заимствован из Венгрии, куда в свою очередь принесён с Востока, где кунтушами называли одежду турецких сановников. Этот преимущественно праздничный вид одежды шили ниже колена, при этом в середине XVIII веке имели некоторое распространение укороченные кунтуши — чехманы. Материалами для производства кунтушей служили шёлк, аксамит и сукно ярких цветов (но при этом темнее цвета жупана). Зимний вариант одежды подбивали мехом[4].

Знатные особы, в том числе и женщины, носили кунтуш особым образом: его рукава разрезались до плеча и сзади закладывались за пояс. Сам кунтуш носили нараспашку, чтобы был виден одетый под ним жупан. В качестве украшений использовались серебряные, золотые или шёлковые шнуры. Поверх кунтуша повязывали специальный пояс, в XVIII веке в моду вошли слуцкие пояса, что способствовало росту их производства. В этом же столетии кунтуши перестали носить в качестве военных мундиров, заменив их на катанку (от венг. katona — солдат), бывшую также элементом гражданской одежды обоих полов[6].

Напишите отзыв о статье "Костюм Великого княжества Литовского"

Примечания

  1. 1 2 3 4 Махоўская І. Адзенне. — С. 91.
  2. 1 2 3 4 5 6 Махоўская І. Адзенне. — С. 92.
  3. Улащик Н. Н. Одежда белорусов XVI—XVIII вв.
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 Махоўская І. Адзенне. — С. 93.
  5. Віннікава M. М. [www.alesyamag.by/?p=398 Гарсэт, камізэлька, каптан…] // Алеся: часопіс. — 15.10.2011.
  6. Махоўская І. Адзенне. — С. 94.

Литература

  • Барвенава Г. [kamunikat.fontel.net/www/knizki/historia/castrum/04.htm Гатычны косцюм Вялікага княства Літоўскага канца XIII — пачатку XVI ст.] // Сastrum, urbis et bellum. Сборник научных статей. — Барановичи, 2002.
  • Белявіна В. М., Ракава Л. В. Жаночы касцюм на Беларусі. — Минск, 2007.
  • Віннікава M. М. Гарсэт, кабат, шнуроўка: безрукаўка у беларускім народным адзенні: практ. дапам. — Мн.: Медысонт, 2010. — 64 с.
  • Древняя одежда народов Восточной Европы. — М., 1986.
  • Историко-этнографический очерк Прибалтики: одежда. — Рига, 1986.
  • Махоўская І. Адзенне // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т. — Мн.: БелЭн, 2005. — Т. 1: Абаленскі — Кадэнцыя. — С. 91—97. — 684 с. — ISBN 985-11-0314-4.
  • Молчанова Л. А. Очерки материальной культуры белорусов XVI—XVIII вв. — Мн., 1981.
  • Улащик Н. Н. [pawet.net/library/v_ethnography/ulas/Одежда_белорусов_XVI-XVIII_вв..html Одежда белорусов XVI-XVIII вв.] // Древняя одежда народов Восточной Европы. — М., 1986. — С. 133—145.
  • Bartkiewicz M. Polski ubiór do 1864 roku. — Wrocław, 1979.
  • Matušakaitė M. Apranga XVI–XVIII a. Lietuvoje. — Vilnius, 2003.

Ссылки

  • Шаменков С. [временаиэпохи.рф/2012/data/manuals/polsky_kostyum.pdf Польский костюм первой половины XVII века] // Фестиваль «Времена и эпохи».

Отрывок, характеризующий Костюм Великого княжества Литовского

– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.