Одзава, Дзисабуро
| Одзава Дзисабуро | |
 адмирал Одзава Дзисабуро | |
| Прозвище |
Горгулья (Онигавара) |
|---|---|
| Псевдоним |
Горгулья (Онигавара) |
| Дата рождения | |
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Принадлежность | |
| Род войск | |
| Годы службы |
1909—1945 |
| Звание | |
| Командовал |
Такэ |
| Сражения/войны | |
Дзисабуро Одзава (яп. 小沢治三郎 Одзава Дзисабуро:?, 2 октября 1886 — 9 ноября 1966) — адмирал японского императорского флота во Вторую мировую войну. Он был последним командиром Объединённого флота. Многие военные историки считают его самым способным японским главнокомандующим.[кто?]
Содержание
Биография
Одзава родился в сельской провинции Кою, префектуры Миядзаки, на острове Кюсю. Он был очень высокого роста - около 2 метров, что значительно больше роста среднего японского мужчины.
Одзава закончил Императорскую Военно-Морскую Академию (1909) и начал свою службу мичманом на крейсерах «Сойя», «Касуга» и линкоре «Микаса».
В ранге прапорщика Одзава служил на эсминце «Араре», линкоре «Хиэй» и крейсере «Читозе», а в ранге лейтенанта на «Кавати» и «Хиноки». Он специализировался на торпедных атаках и после окончания Военно-Морского Колледжа в 1919 и повышении до старшего лейтенанта, ему был передан под командование эсминец «Такэ». Впоследствии он командовал «Симакадзе» и «Асакадзе». В 1925 он служил старшим торпедным офицером на линкоре «Конго».
В 1925—1933 Одзава служил на различных командных должностях, за исключением 1930-го года, когда он был отправлен с визитом в США и Европу. 15 ноября 1934, он был назначен командиром крейсера «Майя» и через год — командиром линкора «Харуна».[1]
1 декабря 1936 он был повышен в звании до контр-адмирала. Он продолжал служить на различных командных должностях, вплоть до главнокомандующего Объединенным Флотом в 1937 и директора императорской военно-морской академии(с 6 сентября 1941). Он был повышен до вице-адмирала 15 ноября 1940.
Начало войны
После налета на Перл-Харбор Одзаве было поручено (18 октября 1941) командовать военно-морскими операциями в Южно-Китайском море в качестве командира Южного Экспедиционного флота, которые прикрывал сухопутные силы во время малайской операции. Под его руководством морская авиация принимала участие в уничтожении линейного крейсера «Рипалс» и линкора «Принц Уэльский». В начале 1942 года (январь-март), его флот поддерживал десанты на Яву и Суматру[2].
Одзава был одним из главных сторонников привлечения авиации в операциях флота. Он был первым высшим офицером, который рекомендовал объединить всю морскую авиацию в один флот для совместных тренировок и боевых вылетов.
В апреле, во время рейда Нагумо на Цейлон, соединение Одзавы вышло в Бенгальский залив, чтобы нанести удар по судоходству у восточных берегов Индии и по ряду портов. Согласно британским источникам с 4 по 9 апреля японцы потопили 23 грузовых судна общим водоизмещением 32404 тонны. Естественно, это на несколько месяцев остановило переходы судов без сопровождения. В то же время японцы укрепили западный обвод своего оборонительного периметра от Бирмы до Сингапура.[3]
Сражения в Филиппинском море
В июне 1944 года американское авианосное соединение начало бомбардировки Марианских островов. В это время Одзава командовал 1-м мобильным и 3-м флотом, который находился на якорной стоянке Тави-Тави в море Сулу. Адмирал Тоёда приказал Одзаве атаковать вражеский флот.
Одзава командовал самым крупным соединением в истории Японии, под его командованием было 73 корабля, в их числе 9 авианосцев[4]. И тем не менее американский флот превосходил его по численности почти вдвое. На стороне американцев было техническое превосходство авиации и более высокий уровень подготовки летного состава. Одзава рассчитывал на поддержку базовой авиации вице-адмирала Какуты (более 1000 самолетов), и до самого конца сражения не знал, что авиация Какуты уже уничтожена американцами. В результате Одзава потерял около 400 самолетов и несколько авианосцев. В сражении была уничтожена практически вся японская морская авиация.
После сражения Одзава вернулся на Окинаву и подал в отставку, которая не была принята.
17 октября 1944 американцы высадились на острове Лейте. Авианосное соединение Одзавы уже не имело самолетов и было решено использовать его в качестве приманки для американского флота.
Адмирал Одзава хорошо понимал свою задачу — отвлечь ОС 38 адмирала Хэлси подальше от Куриты. Его Мобильное Соединение, Главные силы (Северное Соединение) имело 1 тяжелый и 3 легких авианосца, 2 линкора-авианосца, 3 легких крейсера и 8 эсминцев. Более важно то, что 2 дивизии авианосцев, вместе взятые, имели всего 108 самолетов, а на гибридных линкорах-авианосцах «Исэ» и «Хьюга» самолетов не было вообще. Одзава должен был принести себя в жертву, став приманкой, и он знал это.[3]
25 октября несколько сотен американских самолетов атаковали соединение Одзавы. Были уничтожены 4 авианосца, лёгкий крейсер и 3 эсминца, только 9 кораблей сумели добраться до японских портов, в их числе крейсер «Оёдо», куда Одзава перешёл после гибели флагмана «Дзуйкаку»).
После войны
Напишите отзыв о статье "Одзава, Дзисабуро"
Примечания
- ↑ Залесский К. А. Кто был кто во Второй мировой войне. Союзники Германии. — М.: АСТ, 2004. — Т. 2. — 492 с. — ISBN 5-271-07619-9.
- ↑ Самуэль Элиот Морисон. [militera.lib.ru/h/morison_s1/index.html Американский ВМФ во Второй мировой войне. Восходящее солнце над Тихим океаном, декабрь 1941 — апрель 1942]. — М.: АСТ, 2002. — Т. 3. — 640 с. — (Военно-историческая библиотека). — 5000 экз. — ISBN 5-7921-0572-3.
- ↑ 1 2 Пол Стивен Далл. [militera.lib.ru/h/dull/index.html Боевой путь Императорского японского флота] / Перевод с английского А.Г. Больных. — Екатеринбург: Сфера, 1997. — 384 с. — (Морские битвы крупным планом).
- ↑ М. Окумия Японская авиация во второй мировой войне М.2000, стр. 333
Отрывок, характеризующий Одзава, Дзисабуро
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
