Один, два, три

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Один, два, три
One, two, three
Жанр

комедия

Режиссёр

Билли Уайлдер

Продюсер

Билли Уайлдер

Автор
сценария

Билли Уайлдер
И. А. Л. Даймонд

В главных
ролях

Джеймс Кэгни
Хорст Буххольц
Лизелотта Пульвер

Оператор

Дэниел Фэпп

Композитор

Андре Превин

Кинокомпания

United Artists

Длительность

108 мин.

Бюджет

3 млн $

Страна

США США

Год

1961

IMDb

ID 0055256

К:Фильмы 1961 года

«Один, два, три» (англ. One, two, three) — американская комедия из жизни в Западном и Восточном секторах Берлина во время холодной войны, ещё до постройки Берлинской стены. Фильм снят Билли Уайлдером по сценарию И. А. Л. Даймонда, написанному по одноимённой пьесе Ференца Мольнара.

Фильм о Берлине в самом Берлине вызвал неоднозначную реакцию. После возведения Берлинской стены комедия не вызывала смеха у оказавшихся в изоляции жителей Западного Берлина, в оскорблённых чувствах они покидали зрительные залы кинотеатров. В отличие от других фильмов Билли Уайлдера картина не имела успеха[1].





Сюжет

Макнамара — высокопоставленный сотрудник компании «Кока-кола», глава представительства компании в Западном Берлине. Он мечтает возглавить всё европейское управление компании и переселиться в Лондон. Его босс, мистер Хэзелтайн, просит позаботиться о своей 17-летней дочери Скарлетт, которая приезжает в Берлин. Проходит два месяца, и вдруг выясняется, что она тайно вышла замуж за коммуниста из Восточного Берлина. Теперь Макнамара должен сделать всё, чтобы расстроить их брак. Но тут выясняется одна деталь: Скарлетт беременна. Поэтому Макнамаре предстоит вытащить Отто Людвига Пифля (мужа Скарлетт) из восточногерманской тюрьмы и сделать из него капиталиста.

В ролях

Награды и номинации

Напишите отзыв о статье "Один, два, три"

Примечания

  1. [www.chronik-der-mauer.de/index.php/opfer/Start/Detail/id/612206/page/18 Ганс Георг Леман: Жить со Стеной? Отношение к Берлинской стене меняется  (нем.)]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Один, два, три

Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.