Один-Два-Два

Публичный дом
Один Два Два One Two Two
Здание борделя на Рю де Прованс в 2009 году
Страна	Франция
Париж	Рю де Прованс, 122

«Один Два Два» (англ. One Two Two, фр. Un Deux Deux ) — один из самых роскошных и известных борделей Парижа в 1920—1940-х годах.

Его название происходит от номера дома 122, где он располагался. По настоянию владельцев, цифры (и название борделя) произносились на английском, чтобы облегчить поиск публичного дома для туристов, не знающих французского языка.

«Один Два Два» располагался на правом берегу, на улице Рю де Прованс в VIII округе Парижа, недалеко от знаменитого магазина «Printemps»</span>^ru_fr («Весна») и бульвара Осман. В настоящее время в здании находится штаб-квартира французской федерации кожевенных заводов.

Бордель до Второй мировой войны

Бордель открыли в 1924 году по адресу Рю де Прованс, 122, в бывшем особняке маршала Наполеона, князя Иоахима Мюрата.

Инициатором открытия борделя выступила мадам Дориан, бывшая проститутка самого популярного и роскошного на тот момент парижского публичного дома Ле-Шабане. Основным инвестором и директором проекта стал её муж Марсель Жаме.

Первоначально бордель умещался в оригинальном трехэтажном здании, однако в 1933 году, в связи с возросшей популярностью этого «дома свиданий», к особняку были пристроены ещё четыре этажа. Эта конфигурация здания сохранилась по сей день.

Внутреннее устройство

Бордель был создан в стиле «путешествия по миру». Каждая из 22 комнат публичного дома должна была создать для клиента полную иллюзию переноса в другую страну и эпоху. Причем делалось это не только с помощью картин, но и с помощью механических приспособлений.

Например, в так называемой «Пиратской комнате» кровать была стилизована под большую лодку, которая слегка покачивалась, давая клиенту ощущение секса в волнующемся море. В комнате «Восточный экспресс» была воссоздана атмосфера купе знаменитого поезда. Кроме того, имитировалась тряска движения по железной дороге, а все время «сеанса» в комнате звучал характерный звук движущегося поезда. Дополнительно клиент мог заказать личного кондуктора, который бы встречал и провожал бы его в «купе».В «Египетском холле» клиент мог почувствовать себя римским консулом, которого ждет обнажённая Клеопатра.

В дополнение к «историческим комнатам» клиент мог выбрать: амбар, наполненный соломой (для тех случаев, если занятие любовью на шерсти не приносило ему уже нужных ощущений), эскимоское иглу, индейское типи, деревенский дом, комнату с кривыми зеркалами, комнату пыток и другие «локации».

Согласно данным, представленным Фабьен Жаме в своей книге воспоминаний, в конце 1930-х годов в борделе работали 50 постоянных девушек, а также 40 человек обслуживающего персонала. Они стригли девушек, делали им педикюр и маникюр. Раз в две недели всех девушек осматривал врач.

Следует отметить также, что «Один Два Два» был, вероятно, первым борделем с системой льгот. Так, каждый четверг, в нём устраивались так называемые «вечера разбитых лиц», во время которых в борделе бесплатно обслуживались изувеченные ветераны Первой мировой войны.

Кроме того, бордель «Один Два Два» был соединен с «Le Boeuf à la Ficelle», знаменитым рестораном, в числе посетителей которого были Эдит Пиаф, Кэри Грант и Марлен Дитрих, Жан Габен, Чарли Чаплин, Хамфри Богарт, Кэтрин Хепберн. Ресторан также был выдержан в эротическом стиле — прислуга ходила на высоких каблуках, а их наготу прикрывали лишь фартуки.

Бордель во время и после Второй мировой войны

В 1939 году вдохновительница и первая управляющая борделем мадам Дориан сбежала с одним из клиентов — богатым дипломатом. Вскоре после её отъезда, место управляющей заняла 21-летняя Жоржетт Пелажи, по прозвищу Фабьен. В 1942 году она вышла замуж за бывшего мужа мадам Дориан — Мишеля Жаме.

Во время немецкой оккупации бордель «Один Два Два», наряду с некоторыми другими парижскими борделями класса люкс, был рекомендован для посещения немецким офицерам, чтобы ограничить их контакты с местным населением.

По этой причине, после освобождения Парижа от оккупации, мадам Фабьен и её девушки были обвинены в коллаборационизме, побриты налысо и с позором проведены по улицам Парижа. Вскоре перестал функционировать и сам бордель. 13 апреля 1946 года во Франции был принят «закон Марты Ришар», запрещающий занятие проституцией и предписывающий закрыть все публичные дома страны в полугодовой срок. В октябре 1946 года, «Один Два Два», как и все остальные бордели Франции, прекратил своё существование.

После закрытия дома свиданий, его последняя владелица, Фабьен Жаме, написала книгу воспоминаний. В 1978 году на основании её мемуаров был снят фильм «Один, Два, Два: 122, улица Прованс» (реж. Кристиан Гийон). Также мадам Фабьен в 1976 году снялась в документальном фильме «Поющие во времена оккупации» (фр. Chantons sous l’Occupation).

Знаменитые посетители

• Султан Мухаммад-шах Ага-хан III
• Король Бельгии Леопольд III
• Александр Ставиский, знаменитый аферист

Фильмы

• «Один, Два, Два: 122, улица Прованс» — фильм 1978 года (реж. Кристиан Гийон, сценаристы Альбер Кантофф, Фабьен Жаме, Кристиан Уоттон, композитор — Эннио Морриконе)

Другие парижские бордели 1920—1940-х годов

• Ле-Шабане
• Ле-Флёр-Бланше (салон на Рю де Мулинс) ([fr.wikipedia.org/wiki/La_Fleur_blanche фр.].), стены которого были расписаны Тулуз-Лотреком
• Сфинкс
• Ле-Монтион

Литература

• Fabienne Jamet, «One Two Two — 122 rue de Provence», Olivier Orban, 1975.
• Marc Lemonier et Alexandre Dupouy, «Histoire(s) du Paris libertin», la Musardine, 2003

• Véronique Willemin, «La Mondaine — Histoire et archives de la Police des Mœurs», Hoëbeke, 2009

Ссылки

• [www.atlasobscura.com/places/one-two-two-wartime-brothel ATLAS OBSCURA: THE ONE-TWO-TWO].
• [www.insenses.org/chimeres/lieux/one_two_two.html Le One-Two-Two].
• [www.messynessychic.com/2012/12/11/inside-the-paris-brothels-of-the-belle-epoque/ Le One-Two-Two].
• [parisisinvisible.blogspot.ru/2009/04/one-two-two-rue-de-provence.html Invisible Paris: ONE-TWO-TWO RUE DE PROVENCE].

Отрывок, характеризующий Один-Два-Два

Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».