Однажды летом
| Однажды летом | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях |
Игорь Ильинский |
| Композитор |
Вячеслав Волков |
| Кинокомпания | |
| Длительность |
71 мин. |
| Страна |
|
| Год | |
| IMDb | |
«Одна́жды ле́том» — советский художественный фильм, снятый в 1936 году режиссёрами Хананом Шмаиным и Игорем Ильинским на Киевской киностудии. Авторы сценария — Илья Ильф и Евгений Петров.
Сюжет
Два товарища — Телескоп (Игорь Ильинский) и Жора (Леонид Кмит) — собирают в мастерской автомобиль и отправляются в путешествие. Их мечта — добраться до Москвы. В дороге молодые люди знакомятся с респектабельным господином, называющим себя профессором Сен-Вербудом (Игорь Ильинский), и его племянницей Феней (Елена Савицкая). Девушка производит приятное впечатление на водителя и бортмеханика, однако разговоры с нею не одобряет профессор, заявляющий, что он торопится на лекцию.
Прибыв в клуб небольшого городка, Сен-Вербуд показывает заведующему несложный фокус и предлагает развесить афиши, извещающие о том, что вечером состоится лекция индусского профессора — известного разоблачителя чудес и суеверий. Новость о приезде иностранного мага моментально облетает город, в зале — аншлаг. Перед сеансом заведующий напоминает Сен-Вербуду, что тот должен отдать четверть вырученной от продажи билетов суммы в пользу клуба. Профессор заверяет, что расчёт будет произведён сразу после выступления, однако своего обещания не выполняет. Не дождавшись закрытия занавеса, он убегает вместе с Феней. Во дворе клуба маг видит своих знакомых — Жору и Телескопа. Молодые люди, не подозревая, что имеют дело с мошенником, соглашаются спасти профессора и его спутницу от погони.
Конец деяниям Сен-Вербуда наступает, когда сотрудник уголовного розыска узнаёт в нём «третьего сына лейтенанта Шмидта», «племянника Карла Маркса», «богатого жениха из Аргентины». Профессора уводят в отделение, а Фене её спутники предлагают ехать с ними в столицу. Перед въездом в Москву их автомобиль смешивается с колонной всесоюзного автопробега и на самом финише разваливается на части. В финале фильма герои, стоящие в спецовках у ворот автозавода, интересуются у Фени, любит ли она кого-нибудь из них. Девушка начинает отвечать, но её слова заглушает гул заводской трубы.
История фильма
Сценарий фильма «Однажды летом» Ильф и Петров написали в 1932 (по другим данным — в 1928[1]) году. Произведение, напоминавшее сюжетом «Золотого телёнка» и наполненное курьёзными эпизодами, было напечатано в журнале «Красная новь» (1932, № 8)[2]. Как вспоминал впоследствии Игорь Ильинский, после получения предложения об участии в картине он познакомился с авторами сценария. Доработка шла легко и естественно; некоторые сцены изымались из первоначальной версии, другие, напротив, включались. Одна из просьб Ильфа и Петрова была связана с максимальной приближённостью декораций к жизни: соавторы наотрез отказались от рекомендации руководства студии «устроить» сеансы Сен-Вербуда в стенах помпезного Дворца культуры и отстаивали своё представление о месте действия — скромном клубе с обветшалой оградой[3].
Несмотря на добротный сценарий и хорошую актёрскую игру (Ильинскому в ленте досталось сразу две роли), экранизация, по словам литературоведа Лидии Яновской, была признана неудачной; речь шла прежде всего о «технике съёмок»:
Критика настойчиво отмечала невнятность фотографии, её тусклость и расплывчатость. Особенно убивало фильм то, что снимался он очень долго и вышел на экраны лишь в 1936 г. — в год значительных технических достижений[4].
Игорь Ильинский позже писал, что в тот период «счастье и удача решительно изменили» ему. Сценарий, кочуя по кинофабрикам, успел к 1936 году утратить свою актуальность: «Многое воспринималось как анахронизм». Вторая оплошность, по признанию режиссёра, была связана с отрывом главных героев — Жоры и Телескопа — от конкретной реальности: создатели ленты стремились создать некую вневременную сказку, однако эта задумка придала фильму «ненужную слащавость, а также наивность». Пресса откликнулась на картину жёсткими рецензиями: так, газета «Правда», сравнив «Однажды летом» с вышедшим в том же году фильмом «Цирк», сценарий к которому писали Ильф, Петров и Катаев, признала постановку Григория Александрова более качественной[1].
В ролях
| Актёр | Роль |
|---|---|
| Игорь Ильинский | Телескоп председатель автомобильного клуба |
| Игорь Ильинский | профессор Сен-Вербуд |
| Леонид Кмит | Жора единственный член автомобильного клуба |
| Елена Савицкая (в титрах А. Савицкая) | Феня племянница Сен-Вербуда |
| Иван Коваль-Самборский | сотрудник уголовного розыска |
| Иван Твердохлеб (в титрах Твердохлиб) | эпизод |
Создатели фильма
- Илья Ильф, Евгений Петров — авторы сценария
- Ханан Шмаин, Игорь Ильинский — режиссёры
- А. Лаврик, В. Филиппов — операторы
- А. Прахов — звукооператор
- Вячеслав Волков — композитор
Напишите отзыв о статье "Однажды летом"
Примечания
- ↑ 1 2 Ильинский, И. В. [www.e-reading.by/chapter.php/103717/59/Il'inskiii_-_Sam_o_sebe.html Сам о себе]. — М.: АСТ, Зебра Е, ВКТ, 2008. — (Актёрская книга). — ISBN 978-5-17-053287-2.
- ↑ Яновская, Л. М. Почему вы пишете смешно? Об И. Ильфе и Е. Петрове, их жизни и их юморе. — М.: Наука, 1969. — С. 176.
- ↑ Ильинский И. В. «Однажды летом» // [www.e-reading.by/chapter.php/127490/33/Munblit,_Raskin_-_Vospominaniya_ob_Il'e_Il'fe_i_Evgenii_Petrove.html Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове] / Мунблит Г., Раскин А.. — М.: Советский писатель, 1962.
- ↑ Яновская, Л. М. Почему вы пишете смешно? Об И. Ильфе и Е. Петрове, их жизни и их юморе. — М.: Наука, 1969. — С. 177.
Ссылки
- [old.russiancinema.ru/template.php?dept_id=3&e_dept_id=2&e_movie_id=9621 Страница фильма «Однажды летом» в Энциклопедии отечественного кино]
Отрывок, характеризующий Однажды летом
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.
На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
