Однополые браки в Калифорнии

Каждый американский штат до 2015 года мог самостоятельно решать вопрос о статусе однополых браков и других форм однополых гражданских союзов на своей территории. Положение с однополыми браками в Калифорнии долгое время оставалось очень запутанным. В этом штате такие браки вводились и отменялись несколько раз. С 1999 года однополые пары (а также некоторые разнополые пары, один из членов которых не моложе 62 лет) в Калифорнии имеют право на заключение так называемого «домашнего партнёрства» (англ. domestic partnership). Такие партнёрства, однако, неравнозначны браку и дают зарегистрированной паре многие, но не все права, защиту и льготы, а также не все обязательства, которыми наделены традиционные разнополые супруги.

В феврале 2004 года однополые браки заключались в калифорнийском городе Сан-Франциско по самовольной инициативе городской мэрии. Позже в том же году все заключённые там браки были признаны недействительными, как нарушающие Конституцию штата. Позднее 16 июня 2008 года однополые браки, однако, были легализованы на территории всего штата. Вскоре, согласно проведённому 4 ноября 2008 года референдуму, в штате регистрация однополых браков была запрещена, однако все однополые браки, залючённые в период с 16 июня по 4 ноября 2008 года, в том числе и за пределами Калифорнии, по-прежнему признавались штатом.

После многочисленных судебных процессов в различных инстанциях 26 июня 2013 года Верховный суд США оставил в силе решение Девятого окружного апелляционного суда, постановившего ранее, что штат не может отнять у однополых пар право регистрировать свои отношения, если это уже было разрешено. 29 июня 2013 года заключение однополых браков в Калифорнии было возобновлено. В июне 2015 года решением Верховного суда США по делу «Обергефелл против Ходжеса» однополые браки были легализованы на всей территории США.

Ситуация до 1999 года

Ещё в 1977 году в Калифорнии был принят акт 67, поясняющий § 4100 и § 4101 калифорнийской «Книги гражданских законов» (англ. California Civil Code), уточняя, что заключение брака возможно лишь между мужчиной и женщиной. Оба параграфа в 1992 году были без изменения включены как § 300 и § 301 в Семейный кодекс Калифорнии.

Уже в 1980-е годы в обществе дискутировалось о признании однополых сожительств в различных коммунальных и бытовых вопросах, в вопросах страхования и т. д. В середине 80-х годов некоторые крупные города (Западный Голливуд, Беркли, Санта-Круз) дали некоторые минимальные права однополым парам.

В 1989 году в Сан-Франциско был принят закон Board of Supervisors, который приравнивал гомосексуальные пары к гетеросексуальным бракам.

В последующие годы калифорнийским парламентом были предприняты несколько попыток принятия похожих законов на уровне штата, однако ни один из законопроектов не прошёл:

• Assembly Bill 627 (1995) — не представлен на утверждение парламенту;
• Assembly Bill 54 / Murray-Katz Domestic Partnership Bill (1997) — не принят;
• Assembly Bill 1059 (1997) — наложено губернаторское вето;
• Senate Bill 75 (1999) — наложено губернаторское вето.

Закон о домашних партнёрствах

В 1999 году при губернаторе Грее Дэвисе (англ. Gray Davis) был принят закон о «домашних партнёрствах» (закон получил название Assembly Bill 26). Это был первый закон о «домашних партнёрствах» в истории США. Первоначальный закон охватывал лишь самый минимальный спектр прав, который в последующие годы был значительно расширен. Однако, даже сегодня (по состоянию на март 2009 года) домашние партнёрства во многом отличаются от браков.

Для подачи заявления на заключения домашнего партнёрства заявители должны удовлетворять определённым требованиям. Заявители должны достигнуть 18 лет, проживать совместно и не состоять в браке или другом домашнем партнёрстве. Они не должны состоять в кровном родстве, быть одного пола или разного пола (в этом случае один из них должен быть не моложе 62 лет и один или оба из них должны отвечать установленным критериям, предусмотренным Законом о социальном обеспечении).

Хотя домашние партнёрства дают зарегистрированным партнёрам множество прав и взаимных обязанностей, они отличаются от брака по многим пунктам:

• Пары, подающие заявление для регистрации домашнего партнёрства, должны проживать вместе; для желающих пожениться это не обязательно.
• Лица, желающие заключить домашнее партнёрство, должны быть старше 18 лет; брак с согласия родителей возможен и до 18 лет.
• В отличие от браков, партнёрства не могут заключаться «конфиденциально» без свидетелей.
• Партнёры дискриминированы в некоторых вопросах, связанных с страхованием.
• Процесс прекращения домашнего партнёрства является более сложным и дорогим, чем развод.

Различные формы однополых партнёрств, заключённых в других штатах США и других государствах признаются в Калифорнии как домашние партнёрства, если они по существу эквивалентны калифорнийским партнёрствам. Однополые браки, заключённые в юрисдикциях, признающих такие браки, также признаются в Калифорнии, если они были заключены до принятия Поправки 8 (то есть в период с 16 июня по 4 ноября 2008 года включительно) и как домашние партнёрства, если брак был заключён после принятия поправки.

Референдум 2000 года

§§ 300—301 Семейного кодекса Калифорнии разрешали в штате заключение браков лишь между мужчиной и женщиной. Однако, согласно § 308, Калифорния признавала все браки, заключённые в других штатах и государствах, согласно действующему в них брачному законодательству. Хотя на тот момент однополые браки не были признаны ни в одной стране мира и ни в каком из штатов США, противники «гомо-браков» уже тогда видели возможную угрозу в этой «дырке» в калифорнийском законодательстве. В 2000 году в результате референдума с 61,4 % голосов (против 38,6 %) был принят дополнительный параграф § 308A, признающий в Калифорнии лишь гетеросексуальные браки, заключённые за пределами штата (так называемая «поправка 22» — Proposition 22).

Сан-Франциско

3 января 2004 года мэром калифорнийского города Сан-Франциско был избран Гэвин Ньюсом (англ. Gavin Newsom), который уже с 12 февраля самовольно начал практиковать выдачу свидетельств о браке однополым парам.

В ответ на это активисты Фонда защиты брака (англ. Alliance Defense Fund) подали на мэра жалобу в Верховный суд штата Калифорния, так как подобная практика противоречила законодательству штата, по которому в брачные отношения могли вступать лишь один мужчина и одна женщина.

Однако Верховный судья отказался удовлетворить запрос генерального прокурора штата Билла Локиера (англ. Bill Lockyer) о запрещении однополых браков и об отзыве брачных лицензий, уже выданных однополым парам с 12 февраля, не усмотрев в них непосредственного вреда.

Со своей стороны, власти Сан-Франциско во главе с мэром в феврале 2004 года подали иск против штата Калифорния, требуя пересмотреть брачное законодательство. Действующие калифорнийские законы определяли брак как «союз между мужчиной и женщиной», лишая тем самым однополые пары возможности узаконить свои отношения. Подача иска состоялась через неделю после того, как мэр Гэвин Ньюсом приказал секретарю округа начать выдачу свидетельств о браке однополым парам, чем и воспользовалось к моменту подачи иска уже более 3 тысяч однополых пар.

Губернатор штата Калифорния Арнольд Шварценеггер выступил с резкой критикой подобной практики и заявил о намерении противодействовать попыткам узаконивания в штате гомосексуальных браков.

Вскоре примеру мэра Сан-Франциско последовал Джейсон Уэст (англ. Jason West), мэр города Нью-Пальц в штате Нью-Йорк: 27 февраля 2004 года он торжественно поженил 21 однополую пару. Позиция мэра вызвала возмущение губернатора штата Нью-Йорк Джорджа Патаки. Против мэра прокуратурой было возбуждено уголовное дело. Уже в начале марта стало известно, что суд штата Нью-Йорк признал Уэста невиновным. Мэр пообещал продолжить регистрации однополых пар. Уже в июне суд признал все заключённые Уэстом браки законными и непротиворечащими ни Конституции штата, ни Конституции США.

В марте 2004 года губернатор Шварценеггер пересмотрел свою позицию и в прямом эфире популярного телешоу Джея Лено заявил, что не считает необходимым внесение конституционных поправок, направленных против однополых браков. Tакже он отметил, что «не против однополых семей, если большинство готово голосовать за них».

11 марта 2004 года Верховный суд Калифорнии всё-таки удовлетворил запрос генерального прокурора штата Билла Локиера и приостановил дальнейшую регистрацию однополых браков в Сан-Франциско на время проверки законности такой регистрации. Вопрос о статусе более 4150 уже заключённых в Сан-Франциско браков был перенесён в суды низших инстанций. Позднее в августе 2004 года Верховный суд всё-таки аннулировал более 4 тысяч браков, заключённых в Сан-Франциско в 2004 году.

В ответ на это город Сан-Франциско и 15 однополых пар подали жалобу в суд первой инстанции. 14 марта 2004 года суд удовлетворил жалобу истцов, признав действия мэра Сан-Франциско законными. Решение суда было обжаловано властями штата Калифорния. Верховный суд Сан-Франциско в лице судьи Ричарда Крамера постановил, что запрет на однополые браки нарушает права геев и лесбиянок. Но 10 июля 2006 года Апелляционный суд Калифорнии обжаловал решение Верховного суда Сан-Франциско и вынес постановление о запрете однополых браков. В ответ город Сан-Франциско обратился с апелляцией в Верховный суд штата Калифорния.

Легализация однополых браков на уровне штата

Ранние инициативы (2004—2007)

В сентябре 2004 года губернатор Калифорнии Арнольд Шварценеггер подписал закон, дающий гомосексуалам право на страховку вместе с их постоянными партнёрами. Закон вступил в силу в начале следующего года.

В январе 2005 года демократами был предложен новый законопроект AB19, предлагавший изменить определение брака в «союз между любыми двумя людьми». Обе палаты Парламента штата Калифорния с очевидным большинством утвердили законопроект, на который было наложено вето губернатором Шварценеггером. Он отмечал: «Этот закон вносит только неясность. Если запрет однополых браков противоречит Конституции, то в этом законе нет необходимости. Если же запрет конституционен, то этот закон не имеет силы». По словам Шварценеггера, решение о конституционности однополых браков должно быть принято судом или в результате народного референдума.

В 2006—2007 годах калифорнийский Парламент нового созыва снова разработал законопроект о легализации однополых браков. Шварценеггер снова наложил на законопроект своё губернаторское вето, объясняя своё решение всё теми же причинами, что и двумя годами ранее.

Легализация однополых браков (2008)

15 мая 2008 года Верховный суд Калифорнии 4 голосами «за» и 3 голосами «против» постановил, что утверждение о признании браков только между представителями разных полов нарушает конституционное право граждан на равенство перед законом. Таким образом, Верховный суд Калифорнии отменил запрет на однополые браки. Регистрация однополых браков по всему штату началась 16 июня 2008 года.

К моменту принятия решения лишь власти штата Массачусетс признавали однополые браки. Кроме того, законы штатов Калифорния, Нью-Джерси и Вермонт предоставляли геям и лесбиянкам возможность заключения однополых гражданских союзов.

Первой зарегистрированной парой стали Дэл Мартин и Филлис Лайон — лесбийская пара, прожившая вместе 55 лет и стоявшая у истоков движения за права ЛГБТ и феминистского движения, основавшая первую в США социально-правозащитную организацию лесбиянок «Дочери Билитис».

Референдум 2008 года

После вердикта Верховного суда Калифорнии власти штата решили вновь вынести вопрос о законности заключения однополых браков на референдум 4 ноября 2008 года. По данным референдума за запрет однополых браков высказались 52 % жителей Калифорнии, против были 48 % (разница составила немногим менее 600 тысяч голосов). Таким образом, в конституции Калифорнии была утверждена так называемая «Восьмая поправка» (англ. Proposition 8), определяющая брак как «союз между мужчиной и женщиной». Таким образом, заключение однополых браков было отменено.

На следующий день, 5 ноября 2008 года противники «Восьмой поправки» возбудили три судебных процесса в Верховном суде Калифорнии с целью признания итогов референдума не имеющими силу по причине того, что принятое решение изменяет действующую Конституцию (а не уточняет её), на что имеют право лишь органы законодательной власти, а не народ. Подобные прецеденты в прошлом имели место, и Верховный суд Калифорнии уже отменял итоги двух референдумов по причине того, что они вели к изменению Конституции штата. Юристы придерживаются разных мнений о том, является ли «Поправка 8» изменением или уточнением Конституции.

Реакцией на запрет однополых браков стали также массовые акции протеста в Лос-Анджелесе, Сан-Диего и других крупных городах Калифорнии. Судьба примерно 18 тысяч однополых пар, успевших оформить брак в период с 16 июня 2008 года вплоть до 4 ноября 2008 года включительно, оставалась окончательно не ясна.

Верховный суд штата Калифорния принял к рассмотрению иски от различных организаций, выступающих против запрета однополых браков, среди них: Калифорнийский совет церквей, Генеральный синод Объединённой церкви Христа, Прогрессивный еврейский альянс, Унитарианская универсалистская ассоциация общин, Американский союз гражданских свобод (ACLU), правозащитная организация Lambda Legal, Национальный центр прав лесбиянок.

Генеральный прокурор штата Джерри Браун в марте 2009 года заявил, что проведённый референдум является ущемлением большинством прав меньшинств, поэтому противоречит Конституции.

Постановление Верховного суда Калифорнии от 26 мая 2009 года 6 голосами «за» и 1 голосом «против» оставило в силе результаты референдума, по которым брак определяется как «союз между мужчиной и женщиной». Тем не менее суд постановил, что все 18 тысяч однополых браков, заключенных на территории штата до ноябрьского референдума, будут считаться действительными и законными.

В ходе судебных разбирательств возник также вопрос о статусе однополых браков, заключённых в период с 16 июня по 5 ноября 2008 года за пределами Калифорнии. 11 октября 2009 года губернатор Арнольд Шварценеггер подписал закон, утверждённый калифорнийским Сенатом, придающий законную силу всем заключённым за пределами Калифорнии в указанный период однополым бракам.

Последующие судебные процессы

Разбирательства в Федеральном окружном суде

11 января 2010 года Федеральный окружной суд в Сан-Франциско приступил к рассмотрению иска двух однополых пар о конституционности запрета на однополые браки в Калифорнии. Процесс получил название «Перри против Шварценеггера» (англ. Perry vs. Schwarzenegger).

В результате многомесячного процесса 4 августа 2010 года судья Северного федерального окружного суда Калифорнии Вон Уокер (англ. Vaughn R. Walker) признал референдум 2008 года нарушающим конституционные права истцов. «Белый дом» поддержал отмену «Восьмой поправки».

Разбирательства в Федеральном апелляционном суде

Решение судьи Уокера не вступило в силу незамедлительно, так как оно было обжаловано сторонниками запрета однополых браков и передано в Апелляционный суд. Начало слушаний обжалования было назначено на 6 декабря 2010 года в Апелляционном суде по девятому округу (которому подюрисдикционен штат Калифорния).

Тем временем 12 августа 2010 года судья федерального окружного суда Уокер принял решение, согласно которому запрет на заключение однополых браков должен был бы снят 18 августа 2010 года. Несмотря на это, 17 августа 2010 года Федеральный апелляционный суд удовлетворил жалобу противников однополых браков и продлил на неопределенный срок действие запрета на заключение однополых браков в Калифорнии. К этому моменту однополые браки были легализованы в пяти штатах США: Массачусетсе, Коннектикуте, Айове, Вермонте, Нью-Гэмпшире и в Федеральном округе Колумбия.

Однако 4 января 2011 года Апелляционный суд девятого округа США определил, что не может принять окончательное решение о конституционности запрета однополых браков до тех пор, пока Верховный суд Калифорнии не вынесёт вердикт о том, есть ли у сторонников «Поправки 8» полномочия отстаивать действующий запрет. Коллегия из трёх судей призвала Верховный суд Калифорнии решить, могут ли сторонники запрета однополых браков оспорить в апелляционном порядке решение нижестоящего суда, признавшего отказ истцам (нескольким однополым парам) в доступе к браку противоречащим Конституции США, в условиях, когда высшие должностные лица штата не желают этого сделать.

7 февраля 2012 года Федеральный апелляционный суд девятого округа США признал «Поправку 8» неконституционной, так как она нарушает права проживающих в штате Калифорния однополых пар. Таким образом, судьи поддержали постановление судьи Уокера, председательствующего в Северном федеральном окружном суде Калифорнии в 2010 году. Решение было принято двумя голосами против одного. В мотивационной части вердикта отмечается, что хотя, согласно Конституции, и разрешается введение законов, которые граждане считают желательными, однако Конституция требует легитимного обоснования введения законов, применяющих к разным категориям населения разные правила. В случае же «Поправки 8» такое обоснование отсутствует.

Решение Верховного суда США

Противники однополых браков оспорили решение Федерального апелляционного суда в Верховном суде США. В марте 2013 года Верховный суд заслушал два дела по вопросу о конституциональности статуса однополых браков (дело США против Виндзор, касающееся федерального закона «О защите брака» и дело Холлингсуорт против Перри, касающееся калифорнийской «Поправки 8»).

26 июня 2013 года по второму иску, изначально инициированному двумя однополыми парами, успевшими зарегистрировать брак в Калифорнии до принятия «Поправки 8», Верховный суд оставил в силе решение Апелляционного суда девятого округа, признавшего ранее, что штат не может отнять у однополых пар право регистрировать свои отношения, если ранее это было разрешено. Пятью голосами против четырёх Верховный суд США отклонил апелляцию защитников «Поправки 8», мотивируя это тем, что у них нет правовых оснований (англ. standing) для того, чтобы оспаривать решение суда более низшей инстанции против данного запрета, который больше не пользуется поддержкой губернатора и генерального прокурора штата.

Федеральный апелляционный суд по девятому округу в Сан-Франциско следом за решением Верховного суда США также снял запрет на заключение однополых браков, и уже 29 июня 2013 года их заключение в Калифорнии было возобновлено.

Противники однополых браков снова попытались оспорить возобновление регистрации однополых пар теперь уже в Верховном суде штата Калифорния, куда 30 июня 2013 года ими была подана апелляция. Однако суд не принял к рассмотрению апелляцию, требующую вернуть запрет на регистрацию однополых браков.

Интересные факты

• Эпизод «Поправка бесконечность» мультсериала «Футурама» иронизирует по поводу Поправки 8. (Как известно, символ бесконечности <math>\infty</math> изображается как лежащая на боку восьмёрка). В мультсериале хотят пожениться робот и человек, но «робосексуальные» браки между людьми и роботами запрещены.
• Судья Вон Уокер в прошлом участвовал в качестве адвоката обвинителя в судебном процессе против оргкомитета Гей-игр, в ходе которому ответчику было запрещено использовать слово «олимпийские».

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Однополые браки в Калифорнии
• [www.supremecourt.gov/opinions/12pdf/12-144_8ok0.pdf Текст решения Верховного Суда США от 26 июня 2013 года] (англ.)

Отрывок, характеризующий Однополые браки в Калифорнии

– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.