Одриа, Мануэль
| Мануэль Аполинарио Одриа Аморетти Manuel Apolinario Odría Amoretti | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 29 октября, 1948 — 1 июня, 1950 | |||
| Предшественник: | Хосе Бустаманте | ||
| Преемник: | Зенон Норьега | ||
| |||
| 28 июля, 1950 — 28 июля, 1956 | |||
| Предшественник: | Зенон Норьега | ||
| Преемник: | Мануэль Прадо | ||
| Рождение: | 26 ноября 1896 Тарма | ||
| Смерть: | 18 февраля 1974 (77 лет) Лима | ||
| Награды: |
| ||
Мануэль Аполинарио Одриа — (исп. Manuel Apolinario Odría; 26 ноября 1896, Тарма — 18 февраля 1974, Лима) — перуанский военный и политический деятель. Президент Перу с 29 октября 1948 по 28 мая 1950 и с 28 июля 1950 по 28 июля 1956.
Одриа родился в городе Тарма 26 ноября 1897 года. В 1915 году окончил Военную Академию и поступил на службу в вооружённые силы Перу. Участвовал в войне с Эквадором в звании подполковника, вскоре после войны Одриа получил звание генерала.
Государственный переворот
В 1945 году, при поддержке АПРА, к власти пришёл Хосе Бустаманте и Риверо у которого вскоре случился серьёзный конфликт с лидером АПРА Виктором Айя де ла Торре. Бустаманте назначил Мануэля Одриа на пост министра полиции, поскольку он был одним из главных противников этой организации.
В октябре 1948 года часть военно-морских офицеров и моряков убили высших офицеров и захватили пять военных кораблей, после чего высадились на берег и захватили военно-морское училище, склады с оружием, а также Крепость короля Филиппа. После того как лояльные президенту войска подавили восстание, Хосе Бустаманте существенно ограничил гражданские права.
В организации восстания Бустаманте обвинил АПРА, по его указанию правительственные войска заняли штаб этой организации, захватили имущество и газеты принадлежащие АПРА, также были арестованы несколько лидеров организации. Эти шаги оказались недостаточными, многие военные оставались недовольными президентом и требовали полного запрещения АПРА, но президент Бустаманте на это не пошёл, и 29 октября 1948 года Мануэль Одриа организовал государственный переворот, в результате которого пришёл к власти.
Президентство
Правление Одриа в Перу сравнивается с политикой Перона в Аргентине. Одриа успешно подавил действия АНРА, и был поддержан перуанской олигархией. Как и Перон он проводил популистскую политику с целью завоевать благосклонность низшего класса перуанского общества, что благодаря успехам в экономике ему удалось.
В то же время в годы его правления были существенно ограничены гражданские права. Население Перу опасалось, что его режим продлится долгое время, и Одриа вынужден был под давлением организовать свободные выборы, в которых принял решение не выставлять свою кандидатуру. На прошедших выборах победил экс-президент Мануэль Прадо и Угартече.
Одним из главных достижений Одриа считается предоставление женщинам избирательного права, состоявшееся 7 сентября 1955 года.
После президентства
В 1962 году баллотировался на пост президента от Национального Союза Одристов — партии получившей название по его фамилии. На выборах ни один из трёх основных кандидатов — Одриа, Айя де ла Торре, Белаунде — не набрал необходимой трети голосов. После выборов планировалось, что Одриа, заключивший союз с де ла Торре, победит на выборах в Конгрессе и станет президентом, но за несколько дней до окончания срока Мануэля Прадо против него был совершён государственный переворот, и это нарушило планы Одрия и де ла Торре. Несмотря на осуждение переворота со стороны мирового сообщества, и разрыв дипломатических отношений с рядом государств, Перу возглавил председатель комитета начальников штабов Рикардо Перес Годой.
В 1963 году были назначены новые выборы, на которых победил Белаунде, набрав 36 % голосов. Одриа вошёл в оппозицию к правительству Белаунде.
Мануэль Одриа скончался в Лиме 18 февраля 1974 года в возрасте 77 лет. Его останки покоятся в мавзолее кафедрального собора его родного города Тармы
Напишите отзыв о статье "Одриа, Мануэль"
Отрывок, характеризующий Одриа, Мануэль
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
