Оженин
Село
|
Оженин (укр. Оженин) — село, центр Оженинского сельского совета Острожского района Ровненской области Украины.
Население по переписи 2001 года составляло 4777 человек. Почтовый индекс — 35822. Телефонный код — 3654. Код КОАТУУ — 5624286401.
Местный совет: 35820, Ровненская обл., Острожский р-н, с. Оженин, ул. Школьная, 1. Тел.: +380 (3654) 28-2-68.
Содержание
География
Расположен на склонах оврага, по дну которого протекает небольшой безымянный ручей. Шоссейная дорога соединяет его с райцентром — г. Острогом (в 14 километрах к югу от села) и областным центром. С Ровно село связано также железной дорогой. Население 5000 человек. Сельсовету подчинены сёла Броды, Краев, Стадник.
В двух километрах от Оженина протекает река Горыни, по обеим сторонам которой зеленеют широкие луга. С севера и запада село окружают леса.
История
По одним преданиям, название происходит от того, что в окрестных лесах было много ежевики (по украински — ожини). Другая рассказывает о том, что у пана, который владел селом был сын (или дочь), которому долгое время на удавалось ни на ком жениться. И вот когда это событие произошло отец на радостях, подарил молодожёнам которое и назвал Оженин.
Впервые Оженин упоминается в акте, датированном 1 июля 1534 года. В нём говорится, что князь Андрей Юрьевич Заславский отписал князю Илье Острожскому часть своих имений в сёлах Верхове и в Оженине «с людьми и полями, и сенокосами, с лесами и борами и дубравами, и озёрами, и данинами денежными и медовыми и куничными, и с бобровыми гоном, и с ловами звериными и птичьими, и с прудами, и со всеми пожитками». В то время Оженин входил в состав Великого княжества Литовского. Позже, по Люблинской унии 1569 года отошёл к Польше. Положение крестьян значительно ухудшилось. Усилилось их социальный и национальный гнёт. Особенно невыносимым он стал со второй половины XVI века, Когда Оженин стал принадлежать князьям Заславским. Кроме этого тяжёлое положение крестьян ухудшали опустошительные набеги татар и феодальные междоусобицы.
Так в 1583 году Оженин был заложен его владельцем Михаилом Заславским за несколько тысяч литовских грошей Яну Комницкому. Но в этом же году Заславский силой отнял назад имение Оженин. Дело дошло до судебного разбирательства. Так что Заславский не подчинился решению суда и не вышел из Оженина, на село, защищая интересы Комницького, двинулась уездная шляхта вместе с Луцким наместником. Однако Заславский встретил их выстрелами. В это дело вмешался польский король Стефан Баторий, который своим указом 20 июня 1583 обязал Кременецкого, Владимирского и Луцкого старост ополчить шляхту всего Волынского воеводства и двинуться на имение Заславского, чтобы силой оружия вернуть Оженин Яну Комницкому. Через несколько месяцев, а именно 29 сентября 1583 князь Михаил Заславский продал Оженин вместе с селом Стадник Христофору Риминскому, а этот 10 июля 1590 года в Луцке подписал акт продажи Оженина и Стадника Ивану Одинец-Соколовскому. Последний 30 июля 1629 года перепродал эти села Даниилу Боженец-Еловицкому — подкоморию Кременецкому, последующие поколения потомков которого владели Оженином до 1939 года.
В это время Оженин был сравнительно небольшим селом, в нем насчитывалось всего 51 дым и население его составляло чуть более 300 человек. Формы эксплуатации населения владельцами села была подобна тем, которые в в это время господствовали на Волыни. Поэтому в селе началась острая антифеодальная борьба. Особую остроту она приобрела в период войны под руководством Богдана Хмельницкого. В районе Оженина действовали отряды повстанцев, которые расправлялись со шляхтой. Так подкоморий Еловицкий обратился 13 апреля 1649 года к городским властям Владимира с заявлением, в котором рассказывал, что крестьяне Хорова и мещане Острога во главе с Любко Коновалом «покозачились» и напали на его имения — Стадник и Оженин, уничтожили барский архив документы на владение землей, всё его имущество. Крестьянское же имущество не пострадало.
В конце XVIII века был разрушен и Оженинский замок.
После освободительной войны Оженин остался в составе Польши. Крестьяне не мирились с жестоким гнётом. Они нападали на помещичьи имения, рубили барский лес, уничтожали помещичьи посевы. Наряду с экономическим закабалением польские власти вместе с католическим духовенством пытались окатоличить местное население. Так в 1728 году помещик Францишек Еловицкий, которому принадлежал тогда Оженин приобрёл в Риме икону Божьей Матери и установил её в униатскому костеле, куда заставлял ходить местное население, которое этому сопротивлялось.
Когда население жило в чрезвычайно тяжелых условиях, то владелец села Станислав Еловицкий в первой половине XVIII века строит в селе дворец в с классическим фациатом, который опирался на дорийские колонны.
После третьего раздела Польши в 1795 году Оженин вместе со всей Западной Волынью вошёл в состав Российской империи. В конце XVIII века Оженин оставался небольшим селом. В нём в 1798 году насчитывалось 63 двора и 451 человек населения.
Местное крестьянство продолжало жить в нищете и бесправии. Крепостных, несмотря на многочисленные жалобы в земского суда, жестоко эксплуатировали польские помещики, сохранившие свои имения и многие свои привилегии. Феодальное государство, её правовые учреждения защищали интересы шляхты, не ограничивали произвола барских управляющих, арендаторов и экономов. Так, в Оженине 17 февраля 1840 эконом из дворян Николая Дидковский держал раздетого, за непокорность в колоду крепостного крестьянина Прокопчука на холоде, бил его плетью, палкой, кулаками и ногами, угрожал убить или сослать в Сибирь. От жестоких пыток Прокопчук умер.
В 1855 году крепостной Иван Стецюк жаловался губернатору Волынской губернии на издевательства помещика Еловицького над крестьянами в Оженино. Не произошло заметных изменений в экономическом положении крестьян и после отмены крепостного права в 1861 году, которое дало толчок для развития капиталистических отношений в Российской империи.
Выкупные платежи тяжелым бременем легли на плечи обнищавших крестьян. Цены же на рабочую силу в Острожском уезде, в который входил и Оженин в 1886 году, были: во время посева хлебов рабочему с лошадью платили 60 копеек, без коня — 30 копеек в день. По 20 копеек получали женщины. Некоторые крестьяне нанимались на предприятия, которые в то время начали возникать на Волыни. Часть их находила заработок на строительстве железной дороги Киев-Брест, которая прокладывалась через Оженин. В 1873 году была построена железнодорожная станция, получившая название села, в 1973 году она переименована в станцию Острог.
Через неё вывозили лесоматериал, пшеницу, сахар, в Оженин прибывали соль, железо, сталь, табак, уголь, орудия земледелия. Построение железной дала новый толчок для развития экономики села. С 1879 по 1883 год с Оженино в среднем ежегодно отправлялось более 244 тыс. пудов грузов, прибывало — более 112 тыс. пудов; выехал 12501 пассажир.
20 октября 1884 года в селе открылась и работала церковно-приходская школа в общественном помещении. На содержание учителя ежегодно крестьяне собирали по 100 рублей. В школе тогда учились 25 мальчиков и 2 девочки.
В декабре 1905 года рабочие станции Острог поддержали Всероссийский забастовка железнодорожников. Революционными настроениями были охвачены и крестьяне. Село Оженин тогда входило в Острожского уезда Хоровской волости и насчитывало 132 двора и 674 жителя.
В 1914 году в селе Оженин насчитывалось 300 мелких крестьянских хозяйств. Большое хозяйство Еловицкого насчитывало более 600 гектаров пахотной земли, 400 гектаров лугов, пастбищ и леса. В то же время крестьянские хозяйства имели 531 га, или в среднем 0.5 га на душу. К тому же, эта земля неравномерно распределялась среди крестьянских хозяйств. Наиболее состоятельные, имели по 12 га. Но таких было мало. Основная масса вовсе не имела земли, или обрабатывала по одному-два гектара. Плохие орудия обработки — плуг и деревянная борона, низкая агротехника не могли обеспечить высоких урожаев. Кроме того более половины хозяйств не имели лошадей.
Первая мировая война принесла большое горе и беды жителям Оженина. Более половины трудоспособных мужчин было мобилизовано на фронт.
В 1917 году усилиями революционно настроенных солдат, возвращавшихся по железной дороге через Оженин домой, в селе создается ревком, который возглавил крепостных бедняк Назар Игнатьевич Горбатюк. В числе других мероприятий, которые проводил ревком, было распределение помещичьей земли.
Но приход в марте 1918 года немецко-австрийских и польских захватчиков прервал деятельность комитета, члены которого были арестованы и брошены в тюрьмы.
В мае 1919 года в районе Оженина происходили столкновения между петлюровцами и Первой Украинской Советской армией. В августе 1919 года село было захвачено польскими войсками. Летом 1920 Оженин стал ареной боёв буденновцев и поляков.
В итоге территория Западной Волыни, в том числе и Оженин, отошли с осени 1920 года в состав Польши. Село относилось к Хоровской гмины Острожского повята Волынского воеводства. В селе 30 сентября 1921 было 155 жилых домов и проживало 865 жителей.
Как и на всех западнорусских землях, крестьяне Оженина испытывали национального и религиозный гнет. О обнищание основной массы крестьян свидетельствуют сведения об их землепользования. Большинство крестьянских хозяйств Оженина имело небольшие земельные участки в 1-2 га. Купить ещё крестьянин не мог, потому что 1 га стоил 1100—1200 злотых, а один центнер зерна — всего 13-15 злотых. Цены же на сельскохозяйственные продукты все время падали. Так в 1932 году цена малой свиньи составляла от 50 грошей до 4 злотых, большой — 30 злотых, коровы — 60-75 злотых, воз моркови стоил 4 злотых, литр масла — 3 злотых, одно яйцо — 6 грошей. К тому же донимали крестьян и чрезмерным количеством налогов, которые насчитывали до 70 видов.
Кроме поземельного налога, из них взимали на самоуправление, усадебный, сравняли, облагалась каждая голова скота, каждое плодоносящее дерево. Крестьяне платили также многочисленные пошлины: за въезд в город, за пользование мостом, получение того или иного свидетельства, за право забивать скот. Тяжёлым бременем ложились на плечи трудящихся различные штрафы, дорожная повинность и другие принудительные работы. Все это крайне разоряли крестьянские хозяйства. Польский сейм установил ещё и такие новые налоги: кризисный налог 5-4 %, отмена прогрессии и дегрессии, увеличение гербовых оплат на 40 %, почтовых платежей, налог на освобождение от военной службы, налог по 4 кг картофеля и 1 кг зерна для безработных, увольнения в промышленности всех, кто происходит из села (если они имеют только несколько квадратных метров земли).
За неуплату крестьянами налога пан мог конфисковать их имущество. Хозяйства постепенно разорялись, безземелья, низкая производительность хозяйств приводило к тому, что большинство селян не доедала, а иногда и просто голодали. После уплаты всех налогов и повинностей большинстве крестьян хлеба не хватало до нового урожая.
Не выдерживая нищеты и голода, некоторые крестьяне бросали свои хозяйства и в поисках лучшей доли эмигрировали за границу — преимущественно в США и Канаду. Так из Оженина выехало несколько семей.
Низкой была оплата крестьян. Батрак получал 100—120 злотых ежегодно. Подёнщики зарабатывали ещё меньше. Их денежная заработная плата колебалась, в зависимости от категории работников, от 70 грошей до 2 злотых в день.
Социальный гнёт дополнялся и политическим бесправием и национально-религиозным угнетением. Получить квалифицированную работу украинец не мог, не приняв католичество. Украинцев не принимали на работу, их беззаконно увольняли. Особенно много уволили железнодорожников украинского происхождения весной 1921 года, если железнодорожная линия Радзивиллов-Здолбунов-Оженин отошла из Львовской в Радзивиловскую дирекцию железных дорог. В апреле этого года администрация железной перед выдачей заработной платы заставила железнодорожников дать расписки в том, что они не будут иметь никаких претензий в случае их увольнения по сокращению штатов. И как следствие — из 40 семей которые работали на станции Оженин, украинских было всего пять.
Многие жители работали на строительстве шоссейной дороги Оженинн-Острог. Оплата труда была низкой, из-за чего дорога строилась медленно. С 1923 по 1927 год проложено было всего 75 километров. На её строительство местном самоуправлении отпустило 90000 злотых. С 1928 года начал курсировать автобус Оженин-Острог. Но им могли пользоваться только богатые потому оплата за проезд была высокой. В 1928 году в Оженино начали работать почта и телеграф.
В мае 1924 года в Оженине, как и в других селах Острожского уезда, побывала карательная экспедиция в составе 40 полицейских и военного отряда улан. Экспедиция искала тайный склад оружия и военные вещи. Село окружили солдаты, никого из него не выпускали, задержанных невинных били.
В окрестностях Оженин действовали партизанские отряды, которые боролись против польского засилья. Так в 1924 году партизанский отряд совершил налёт на село Стадник.
Не беспокоились польско-шляхетские власти и о развитии культуры и образования в селе. Клуба не было, библиотеки тоже. В школьной библиотеке можно было взять книги, но на польском языке. Некоторое время в селе действовала читальня «Просвиты». В ней насчитывалось несколько десятков книг украинских и русских писателей. Но её вскоре закрыли.
В 1936 году в Оженино было 150 хозяйств и 832 жителя.
В 1939 году на западноукраинские земли пришла Красная армия. В селе был создан временный комитет, который возглавил безземельный крестьянин Иван Францевич Сорочинский. Состоялись выборы в Народное Собрание Западной Украины. Депутатом от села Оженин была бывшая крестьянка-наймичка из села Стадник Ульяна Васильевна Ефимчук-Дячук. Она выступала на Народном собрании во Львове, а позже на внеочередной сессии Верховного Совета СССР.
В январе 1940 года в Оженине был образовано сельсовет. В декабре 1940 года состоялись выборы в местные советы. В этом году образовалась комсомольская организация, секретарём которой был избран Александра Юрченко.
В селе было роздано 332 га помещичьей земли 182 малоземельным и безземельным дворам, а на 5 декабря 1940 года в селе 182 двора имели в своем пользовании 529.5 га земли, в том числе 419.6 га — пахотной.
В феврале 1941 года 20 хозяйств насильно объединили в колхоз, названный именем Ворошилова. В марте 1941 года в колхозе был 161 га земли 12 пар лошадей. Поля помогали засевать тракторы Оженинской МТС, организованной в 1940 году в бывшем имении Еловицкого.
На 1 января 1941 МТС имела 9 тракторов, 1 автомашину, 20 тракторных плугов, 4 тракторных сеялки, 4 жатки 7 молотилок. К концу 1941 года в колхозе было засеяно 63 % площадей, отведённых под яровые.
В Оженине начала работать семилетняя школа. В сельском клуба, открывшемся в начале 1940 года, в одном из бывших помещений имении Еловицкого, начали работать кружки художественной самодеятельности. Но нападение фашистской Германии вновь принес в деревню войну.
В конце июня 1941 года в районе Оженино советские войска вели ожесточенные бои с немецкими войсками. Но советская армия неумолимо отступала на восток. 3 июля 1941 в Оженин вошли гитлеровские оккупанты.
Захватчики беспощадно грабили население, они забрали 196 коров, 12 лошадей, 34 свиней, птицу. Оккупанты жестоко наказывали за малейшую попытку сопротивления. Произвол оккупантов вызвала упорное сопротивление жителей Оженина. Они шли в партизаны, помогали народным мстителям.
В самом селе действовала подпольная группа, которая возникла в начале 1942 года и вошла в состав Острожской подпольной организации. В конце года группа уже насчитывала 40 человек. Возглавлял её заместитель председателя Острожского подпольного комитета К. М. Дмитрук. Для безопасности и лучшего наблюдения за движением поездов по станции Острог Дмитрук устроился на железнодорожной станции Острог села Оженин в пункт заготзерна. Впоследствии к подпольной работе он привлек техника В. Г. Бузюна, который жил на станции и мог наблюдать за движением поездов ночью. Таким образом, наблюдения велись круглосуточно. Разведывательные данные передавали в Острожский подпольный комитет, а затем партизанском отряду А. З. Одухи. подпольщики всячески вредили оккупантам засыпали песок в буксы вагонов, грузили их песком, мусором, битым стеклом вместо зерна, делали в полу отверстия и т. д. В 1942 году на северо-западной окраине села был пущен под откос вражеский эшелон со снаряжением. В июле 1943 года К. М. Дмитрук вместе с В. Г. Бузюном и рабочим пункта заготзерна М.Шведом собрали разведданные о расположении огневых точек на железнодорожной линии, состояние охраны железнодорожного моста через Горынь, что вблизи села Бродова. После соответствующей подготовки диверсионная группа отряда Д. М. Медведева подорвала мост. В течение двух недель движение вражеских поездов на железной дороге Здолбунов-Шепетовка было прервано.
В январе 1944 года войска Первого Украинского фронта (командующий — генерал армии Н. Ф. Ватутин), разворачивая Ровно-Луцкой наступательной операции против фашистских войск, начали бои на подступах к Оженину. 28 января 1944 870-й стрелковый полк двести восемьдесят седьмой стрелковой дивизии обошёл деревню, где находился узел сопротивления противника, с юга через лес. Оставив в районе Оженина один стрелковый для прикрытия действий главных сил с тыла, командир полка подполковник А. Г. Писарев двумя батальонами начал развивать наступление вдоль железной дороги на Здолбунов. Гарнизон врага в Оженино силой до двух пехотных батальонов, чтобы избежать угрозы окружения, спешно покинул село. 5 февраля 1944 Оженин был освобождён от оккупантов.
85 жителей вступили в ряды Красной Армии, чтобы своим непосредственным участием внести вклад в разгром гитлеровцев. 46 из них отдали жизнь за Родину.
В феврале 1944 году возобновила свою работу совет. Прежде он распределил между крестьянами 150 гектаров помещичьей земли, которую во время оккупации отобрали гитлеровские захватчики. Члены земельной комиссии направили свои усилия на своевременное выполнение весенне-полевых работ. Начала ремонтировать помещения и технику Оженинская МТС. В 1944 году на её восстановление государство отпустила 40 тыс. руб. МТС заключила договоры с крестьянскими хозяйствами — семьями красноармейцев, инвалидов Второй мировой войны и бедняцкими хозяйствами на выполнение тракторных работ.
Оженинская сельсовет выступила инициатором соревнования за сбор урожая в течение 6 дней, за своевременный обмолот и выполнения хлебозаготовок. Взяв шефство над шахтой им. 1 мая в Донбассе, сельсовет решил отправить шахтерам продукты. По примеру Оженинского сельсовета все сельсоветы района передали коллектива подшефной шахты значительное количество продуктов. Шахтеры в свой ответ дали слово добыть сверх плана 200 тонн угля и отправить его в район. Постепенно налаживалась мирная жизнь. В 1045 году государство выделило 30 кубометров лесоматериала для строительства домов семьям военнослужащих, демобилизованным, выделены крестьянам почти 150 га земли.
Силами общественности был отремонтировано помещение семилетней школы и все дети школьного возраста сели за парты. На нужды школы государство отпустила в 1946 году почти 31 тыс. руб., На обучение по ликвидации НЕ письменности и мало письменности — 1,8 тыс. руб.
Сельскую библиотеку и клуб было решено открыть в конце 1945 года. Сельский совет ассигновала на их содержание около 12 тыс. руб.
Конце 1948 года 12 крестьянских хозяйств подали заявления о вступлении в колхоз, а 29 марта 1949 колхоз им. Ворошилова было восстановлено. 10 октября 1950 колхозы им. Энгельса (Высокого хутора) и им. Свердлова (села Бродова) объединились с колхозом им. Ворошилова. В 1951 году создан колхозную партийную организацию. В сентябре 1957 колхоз назвали именем Богдана Хмельницкого, а с объединением его в 1959 году с артелью «Дружба» села Краева он получил название «Красная звезда».
Вместе развивалась и промышленность. В селе работали отделения райобъединения «Сельхозтехники», хлебоприемные пункты, пункт заготзерна, железнодорожная станция, лесосклад, хлебозавод.
В 1967 году на территории Оженино начал работать Острожский плодоконсервный завод, а с 1968 года — Острожский сахарный завод. На его строительстве рядом с украинцами трудились русские, грузины, белорусы, молдаване. Различные машины, приборы, транспортеры и другое оборудование привозили из Чехословакии, Венгрии, Болгарии, Югославии, ГДР. Мощность сахарного завода — 30 тыс. центнеров переработки свеклы в сутки. Во время сезона сахароварения на нём работало 1200 человек, в ремонтный период 600—700 человек.
Плодоконсервный завод имел цеха: консервный, безалкогольный и консервно-засолочный. Мощность завода составляла 6 млн условных банок консервов в год. На заводе работало 340—380 человек, в осенне-зимний сезон до 580 человек.
Средняя общеобразовательная школа была построена в 1968 году.
С 1964 года село получает ток с Добротворской ГРЭС. Действовали два отделения связи. За годы восьмой пятилетки здесь построено 146 жилых домов, несколько типичных три и четырехэтажных дома.
После получения Украиной независимости созданная за годы советской власти экономика стала стремительно разрушаться и, как следствие, в 1998 году закрылся хлебозавод, а в 2001 году — плодоконсервный. Сахарный завод работает не на полную мощность. Все крупные магазины закрылись, на их местах появились бары и рестораны. Колхоз реорганизован в частное предприятие «Звезда». Большинство населения деревни в поисках работы выезжают за границу, и нередко там оседают.
Известные люди из Оженина
- Влодек, Пётр Афанасьевич — протоиерей Украинской православной церкви (Московского патриархата), ректор Волынской и Киевской духовных семинарий
- Жох, Олег Сергеевич — армрестлер, действующий чемпион мира по армспорту на левую руку в весовой категории до 70 кг, мастер спорта международного класса, заслуженный мастер спорта Украины.
Напишите отзыв о статье "Оженин"
Ссылки
- [w1.c1.rada.gov.ua/pls/z7502/A005?rf7571=28046 Оженин на сайте Верховной рады Украины]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Оженин
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.
Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.
Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.
Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
