Ожье, Эмиль

Эмиль Ожье
Émile Augier
Имя при рождении:	Guillaume-Victor-Emile Augier
Место рождения:	Валанс, Франция
Место смерти:	Круасси-сюр-Сен
Род деятельности:	драматург
Язык произведений:	французский
Подпись:

Эми́ль Ожье́ (полное имя — Гийом-Виктор-Эмиль Ожье, фр. Guillaume-Victor-Emile Augier); 17 сентября 1820 — 25 октября 1889) — французский драматург.

Биография

Внук Пиго-Лебрена (Антон П. де Л’Епинуа). Сын адвоката, Ожье также некоторое время изучал юриспруденцию. Античному миру он посвятил в 1844 году комедию в стихах «Цикута» (Ciguë), написанную под непосредственным впечатлением только что появившейся трагедии Понсара, но затем вскоре перешёл к современной жизни. В многочисленных комедиях Ожье мы встречаем живые, метко схваченные с натуры картины французского общества времен июльской монархии и второй империи. Ожье симпатизирует буржуазии, её вкусам и идеалам и может быть назван представителем так называемой школы здравого смысла (école du bon sens).

Литературную славу Ожье упрочили комедии «Авантюристка» (Aventurière) (1848) и «Габриэлла» (Gabrielle) (1849), написанные звучными, красивыми стихами. В последней пьесе, удостоенной монтионовской премии (выдаваемой за добродетель), автор восстает против незаконной любви и преступных увлечений страстью. В позднейших пьесах Ожье «Les Effrontés», «Сын Жибуайе» (Le Fils du Giboyer), и «La Contagion» спокойное обличение комедии нравов переходит в резкую общественную сатиру. Автор восстает против наводнения всех профессий дельцами самого низкого разряда. В особенно чёрном виде представлена была пресса и духовенство, что вызвало сильные протесты в печати. Луи Вëйо (Louis Veuillot), католический монархист, ответил памфлетом: «Le Fond du Giboyer», Виктор Лапрад напечатал сатиру «Chasse aux Vaincus», вызвавшую в свою очередь возражение со стороны Ожье. С «Maître Guérin» Ожье возвращается к комедии нравов. К этому роду принадлежат также «Lions et Renards», «Jean Pommeray», «Мадам Каверле» (Madame Caverlet) (где разбирается вопрос о разводе) и «Дом Фуршамбо» (Les Fourchambault).

Из других комедий Ожье особенно известны «Зять г-на Пуарье» (Gendre de Mr. Poirier) (написана в 1854 г. в сотрудничестве с Сандо). Ожье принадлежит также водевиль из жизни Латинского квартала, «L’habit vert» (1849), написанный в сотрудничестве с Альфредом де Мюссе, и пятиактная драма «Диана» (1852), сюжет которой навеян трагедией В. Гюго «Марион де Лорм». В 1876 г. Ожье начал полное издание своих пьес; в нём перепечатаны также предисловия, в которых Ожье представляет драматурга как учителя нравственности, которому позволено, ввиду его нравоучительной цели, обнажать все скрытые язвы общественной жизни. Ожье выбран в члены французской академии в 1857 г. Ожье занимает крупное место во французском театре XIX в., наряду с А. Дюма-сыном, с которым имеет много общего (сюжеты пьес, социальные тенденции); но Дюма более тонко понимал психологию современности. Ожье останавливается скорее на поверхности и видит типичные условия жизни, а не воздействие их на личность, различно реагирующую на одни и те же обстоятельства. Успех Ожье объясняется более всего тем, что он выразитель буржуазных идеалов середины века во Франции и сумел облечь несложную мораль в традиционный стих. Техническая сторона пьес Ожье обличает в нём знатока сцены, пьесы его смотрятся с интересом, диалог не так блестящ и остроумен, как у Дюма, но строго выдержан. Стих его иногда прозаичен и не чужд ремесленного следования установленным образцам. В литературном отношении главная заслуга Ожье в том, что он создал несколько живых типов — Giboyer, Maître Guérin, Mr. Poirier. Собрание сочинений Ожье («Théâtre complet») издано в Париже (1876-78).

Литература

• См. об О. Eugène de Mirecourt, «Le petit-fils de Pigault-Lebrun»; Paul de Saint-Victor, «Le Théâtre contemporain»; этюды Faguet и Lemaître.
• См. E. О. (E. И. Утин) «Эмиль Ожье и реализм современной драмы» («Вестник Европы», 1868, № 4); Г. Благосветлов, «Последняя комедия Эмиля О.» («Общезанимат. Вестник», 1858, № 9), статьи E. Тур в «Русском Вестнике» (1858 г., апрель и август). «Габриель» переведена довольно тяжелыми стихами И. Крешевым в «Библиотеке для Чтения» (1853, № 6; отд. СПб., 1853). Переведены ещё: «Дружба и Любовь» (перевод В. Зотова, «Пантеон», 1851, № 2); «Искательница приключений» (там же, № 5), «Две семьи» (перевод Ив. Щеглова, СПб., 1888; литограф.); «Мадам Каверле» (СПб., 1876), «Старший брат» («Les Fourchambault», СПб., 1878; литограф.).

Ссылки

• Ожье, Гийом-Виктор-Эмиль // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/OZHE_GIOM_VIKTOR_EMIL.html Ожье, Эмиль] // Энциклопедия «Кругосвет».
• [feb-web.ru/FEB/LITENC/ENCYCLOP/le8/le8-2542.htm Ожье, Эмиль] — статья из Литературной энциклопедии 1929—1939

Отрывок, характеризующий Ожье, Эмиль

Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.