Розеншток-Хюсси, Ойген

Ойген Розеншток-Хюсси
нем. Eugen Moritz Friedrich Rosenstock-Huessy
Фото предоставлено Мариот Хюсси из фонда Ойгена Розеншток-Хюсси
Имя при рождении:	Ойген Мориц Фридрих Розеншток-Хюсси
Дата рождения:	6 июля 1888(1888-07-06)
Место рождения:	Берлин, Германская империя
Дата смерти:	24 февраля 1973(1973-02-24) (84 года)
Место смерти:	Норвич, Виндзор, Вермонт, США
Страна:	Германия Германия → США США
Оказавшие влияние:	рабби Элиезер (Талмуд, Авода-Зара, 16b-17a)
Испытавшие влияние:	Иосиф Бродский

Ойген Мориц Фридрих Розеншток-Хюсси (нем. Eugen Moritz Friedrich Rosenstock-Huessy, 6 июля 1888 года, Берлин, Германская империя — 24 февраля 1973 года, Норвич, Виндзор, Вермонт, США) — представитель немецко-американской религиозной философии, ярко выразивший концепцию «диалогического мышления», и на её основе составивший новые представления истории, социологии и теологии общества, прежде всего европейского.

Биография

Ойген Розеншток родился 6 июля 1888 года в Берлине в известной еврейской семье богатого банкира, окончил в 1906 году гимназию и поступил учиться на юридический факультет Цюрихского университета. В это же время он пережил глубокий духовный катарсис и крестился, став прихожанином евангелической церкви, и вся его дальнейшая деятельность была связана с формированием новой философской концепции христианства и её связи с древним иудаизмом. В 1912 году Розеншток стал приват-доцентом Лейпцигского университета, а в 1914 году женился на швейцарской протестантке Маргарет Хюсси и принял двойную фамилию Розеншток-Хюсси, их сын Ганс родился в 1921 году и ему была дана фамилия Хюсси. Вскоре после женитьбы Розеншток был призван на войну, где участвовал в боевых действиях, в том числе при Вердене. Годы, проведенные на войне в качестве офицера, оказали большое влияние на формирование его мировоззрения, и в 1918 году министр внутренних дел Веймарской республики Брейтшейд предложил ему пост статс-секретаря по разработке Конституции Веймарской республики. Но Розеншток-Хюсси довольствовался скромной должностью главного редактора заводской газеты на заводах Даймлер-Бенц в Штутгарте, сосредоточившись на формулировании своих социально-теологических представлений.

Когда эта газета в 1920 году была закрыта, Розеншток-Хюсси принялся за организацию Академии Труда, которую под его руководством открыли при университете во Франкфуре-на-Майне. В 1924 году выходит в свет его первая концептуальная книга «Angewandte Seelenkunde» («Прикладное душеведение»), а в 1925 детализация этого метода была представлена книгой «Soziologie». В этом же году он принял пост президента Всемирной Ассоциации Воспитания Взрослых, и до 1933 года занимался организацией трудовых лагерей, в которых по его идеям должны были формироваться новые навыки и связи отдельных представителей населения — главным образом рабочих, ремесленников, студентов и безработных. Пришедшим к власти нацистам это было не нужно, и Розеншток-Хюсси в ноябре 1933 года мигрировал в США, где с 1934 года стал профессором Гарвардского университета. При поддержке президента США Франклина Рузвельта он в 1940 году организует в Танбридже (штат Вермонт) лагерь «Уильям Джеймс», где продолжает развитие и реализацию идей его социальных трудовых лагерей для безработных и студентов, и в дальнейшем из этого движения вырос американский Корпус Мира. Вторая мировая война прервала его деятельность, и после её окончания Розеншток-Хюсси остался в США, ведя жизнь типичного профессора, преподавал студентам привилегированного Дартмутского колледжа, и приглашался как «гостевой профессор» в различные университеты и евангелические академии Германии, в том числе получил звание почётного доктора факультета евангелической теологии Мюнстерского университета, и экс-президент Всемирного Совета Церквей Дж. Олджем назвал его одним из «замечательнейших людей нашего времени». После выхода на пенсию в 1957 году Розеншток-Хюсси продолжал формирование и развитие своей идеологии, и умер в 1973 году в своем имении «Four Wells» возле Норвича (штат Вермонт), где после смерти своей жены Маргрит проживал с вдовой Хельмута фон Мольтке Фреей.

Источники:

Пигалев А.И,"Ойген Розеншток-Хюсси", в кн. Розеншток-Хюсси О. «Бог заставляет нас говорить», М, Канон+«Реабилитация», 1998, с.245-272

Гарднер К. Предисловие к американскому изданию «Розеншток-Хюсси О. „Речь и действительность“, М, Лабиринт, 1994», с.5-10

Идеология

Идеология, разработанная Розенштоком-Хюсси, имеет своей главной составляющей концепцию «диалогического мышления», выраженную им совместно с известным еврейскими философами Францем Розенцвейгом и Мартином Бубером. О своей концептуальной книге «Звезда спасения» Розенцвейг сказал, что написал её под влиянием его рукописи «Прикладное душевление», с которой его ознакомил Розеншток-Хюсси. Однако, не расходясь принципиально с сионистами, Розеншток-Хюсси не желает принять их пути продвижения, и строит свой, христианизированный вариант концепции миропорядка, основанный на общих для них принципах.

Разработанная ими теория «нового мышления» основана на «диалогическом принципе» (он же «грамматический метод» по терминологии Розенштока-Хюсси), который рассматривает мышление не как функцию интеллекта, а как «говорение», то есть их «речевое мышление» есть оперирование словами-символами с некоторым необходимым смыслом, и к этому мышлению диалогически сводится все поведение человека по Розенцвейгу и Розенштоку-Хюсси, причём «высшая сила», которая заставляет человека говорить — это бог. При этом само понятие мышления не устраняется, но сохраняется как атавистический атрибут варварства, тогда как «мышление языком» обретает смысл высшей психической функции, ведущей к спасению в боге: «сила языка полагает, а сила мышления погребает» — формулирует Розеншток-Хюсси этот основной принцип.

Вклад Розенштока-Хюсси в эту методологию мышления состоит в тщательной формулировке так называемого «испражнения духа»: если Маркс на основе пренебрежения богом строит свою методологию на логике противоречивого, то Розеншток-Хюсси, наоборот, беря за основу бога, строит свою методологию на логике желаемого, которое побуждается богом. Его способ рассуждений и доказательств состоит в комбинировании слов в различных их грамматических сопряжениях и сочетаниях, выражающих исторгаемые из сознания (и подсознания) побуждения, и тому подобным манипулированиям терминами и словами до получения желаемого сочетания слов с подходящим смыслом. Обоснованием этого метода рассуждений является парадигма «бог заставляет нас говорить» (см. раздел «Боги и Бог» в его грамматизме «Идет дождь, или язык стоит на голове»), априорно выражающая отношение человека к миру и богу, а также суть веры: «Вера в принуждающих нас богов и в любовь бога, тихо говорящего с нами, вызывает к жизни наш язык в качестве выхода…». При этом неявно и на основании Библии считается, что бог, который заставляет говорить — и есть Творец Мира, поэтому говоримое таким образом «мышление» правильно в некотором смысле, а значит, приведет к нужному результату. Таким образом мышление сводится к оборотам языка, что и является вкладом Розенштока-Хюсси в промотирование новейшего иудеохристианства, и, как следует из его построений, эта система мышления — не спекуляции рассудка, а действительное функционирование вполне конкретных объективных сущностей, представленных его трудами.

Однако, эта теория мышления не была принята большинством ученых и богословов, подвергаясь закономерной критике, в том числе на принципе «по себе людей не судят», и сохранилась больше как специфическая теория мышления в рукописях Розенштока-Хюсси и его приспешников. Но не все его рукописи были изданы, так что Розеншток-Хюсси с его концепциями пока остается «подпольным мыслителем», малоизвестным широкому кругу общественности. Обширную часть его наследия составляют также его лекции, записанные студентами на магнитофон, и в настоящее время в США ведется большая работа по расшифровке и распечатке его текстов.

Основой философской концепции Розенштока-Хюсси является иудаистическая духовная традиция, прежде всего в том её отношении, которое противостоит метафизическому абстрагированию греческой философии и методологии современного научного метода, сформулированной Декартом. Своим отправным пунктом он имеет философские построения Людвига Фейербаха, считая, что его неправильно интерпретировал Маркс. По Розенштоку-Хюсси (см. его «В защиту грамматического метода») Фейербах является основателем грамматической философии человека, и «грамматика — будущий органон общественных наук», превосходящий по эффективности диалектику и математику. Развитию и повсеместному внедрению этого метода и посвятил себя Розеншток-Хюсси. На формирование его идеологии большое влияние оказали также взгляды Гёте, Шиллера, Чарльза Дарвина, Карла Маркса, Фридриха Ницше, и особенно Иммануила Канта — но прежде всего с позиций критики.

Основным трудом Розенштока-Хюсси является двухтомная «Социология», под которой он понимает не общепринятую науку, а рассмотрение христианства в социальной проблематике, главным образом в контексте возможности совместного общежития различных групп населения. В этом писании он разъясняет, что еврейская культура образовалась через отмежевание от других типичных культур, характерных для людей (в его терминологии — «территориальные царства»), а стать евреем означает перестать быть членом рода и «территориального царства», перестать поклоняться собственному разуму, как это делают эллины, и стать функциональным исполнителем воли бога. Высший смысл такого существования определяется его конечным состоянием, когда бог во всем и во всех, и его слово становится единственно реальной плотью. Это развитие и должно определять принципы существования и устремления всех божественных тварей, поэтому ветхозаветный бог требует постоянного отказа от собственной воли и подчинение своего мышления воле бога, что и должно являться сутью общества и религии.

В этом же контексте рассматривается и жертва Иисуса Христа — его смерть на кресте по поручению иудейских мудрецов является не очистительной жертвой, как трактуют некоторые, а жертвой старого, эллинского мира, который Иисус воплотил в себе, для того, чтобы мог развиться и осуществить свою цель новый род сынов бога, которым он своей жертвой открывает путь для завоевания земного мира. Поэтому жертва Христа — заместительная, это жертва за новую форму жизни.

Большой интерес для понимания кинетики и функционирования этой системы мышления представляют также малые теолого-философские грамматизмы Розенштока-Хюсси, опубликованные в России в книгах «Бог заставляет нас говорить», «Речь и действительность», и других. Из них особый интерес имеет его грамматизм «Идет дождь, или язык стоит на голове»: начав с обсуждения смыслов и значений фразы «идет дождь» в приложении своей теории мышления языком, Розеншток-Хюсси завершает сентенцией, дающей ключ ко всей его идеологии: «Одержимые, научно доказывающие нам, что предложение „идет дождь“ раскрывает суть языка, прежде честно и прямо назывались богоборцами. Но они слишком трусливы для того, чтобы признать эту свою борьбу…»

Много интересного выражено также в его письме к своей ученице, доктору психиатрии Синтии Харрис, которое он опубликовал под заголовком «Гитлер и Израиль, или о молитве». В этом писании он разъясняет, что именно Израиль создал и имеет тот божественный язык, оживляющий другие языки переводами Библии, а Гитлер неправ в исторической перспективе, потому что гитлеризм — это погружение в языческий мир родов и храмов, как он существовал до иудаизма, и тем самым — удаление от конечного состояния в боге. Там же Розеншток-Хюсси объясняет, что еврейская молитва — это отрицание себя и своего интеллекта вместе с этим отживающим миром, и погружение в служение богу, и так Израиль познал себя в качестве слуги бога.

Таковы, вкратце, сущность и цели идеологии О.Розенштока-Хюсси

Цитаты

Из «Великие революции. Автобиография западного человека»

• Русская церковь действительно сохранила всю радость и светлое веселье античного христианства, и поскольку в ней меньше было борьбы с папами или реформаторами, или пуританами, она поддерживала старую традицию гораздо лучше, чем западное христианство. Детская радость и веселье, которые верующие русской и греческой Церкви ощущают и выражают в Пасху, удивительны для Римских католиков — не говоря уже о протестантах…

• Сила, которая влагает вопросы в наши уста и заставляет отвечать на них, и есть наш Бог.

Из «Речь и действительность»

• Небольшой дефект моей речи способствовал открытию четырёх фактов (недомогание — лучший способ узнать, что такое здоровье):

1. Когда мы говорим, мы сквозь тысячелетия вступаем в контакт с зарей человечества…

2. Мы стремимся как бы завершить их эволюцию, ибо создаем из наследия веков ответственные — и, следовательно, новые — комбинации…

• Слова умирают в нашем мозгу и воскресают вновь. Мыслить — значит переводить с одного языка на другой, лучший язык… И логика не может впредь оставаться равнодушной к тому, что по отношению к языку у неё имеются определенные обязательства. Вот почему мы намерены говорить о мышлении, речи и литературе как об одном, универсальном усилии человеческого рода открыть или скрыть истину

Библиография

На русском

• Розеншток-Хюсси О. «Бог заставляет нас говорить», М, Канон+«Реабилитация», 1998
• Розеншток-Хюсси О. «Речь и действительность», М, Лабиринт, 1994
• Розеншток-Хюсси О."Избранное: Язык рода человеческого", С-Пб, 1999
• Розеншток-Хюсси О. «Великие революции. Автобиография западного человека»,М,Библейско-богословский институт им.св.апостола Андрея, 2002

На английском

• Rosenstock-Huessy E, "Out of Revolution: Autobiograpfy of Western Man, New York, 1938
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1935), "[www.argobooks.org The Predicament of History]", Journal of Philosophy (Journal of Philosophy, Inc.) . — Т. 32 (4): 93–100, doi:[dx.doi.org/10.2307%2F2016606 10.2307/2016606], <www.argobooks.org> .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1973), [www.argobooks.org/english/multiformity_of_man.html.html Multiformity of Man], Norwich, Vermont: Argo Books, ISBN 0912148-06-3, <www.argobooks.org/english/multiformity_of_man.html.html> .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1978), [www.argobooks.org The Fruit of Lips, or, Why Four Gospels?], Pittsburgh: The Pickwick Press, <www.argobooks.org> .
• Rosenstock-Huessy, Eugen & translation: Mark Huessy and Freya von Moltke (1978), [www.argobooks.org Planetary Service. A Way into the Third Millennium], Norwich, Vermont: Argo Books, <www.argobooks.org> .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1981), [www.argobooks.org/english/the_origin_of_speech.html The Origin of Speech], Norwich, Vermont: Argo Books, ISBN 0912148-13-6, <www.argobooks.org/english/the_origin_of_speech.html> .
• Rosenstock-Huessy, Eugen & Translation: Mark Huessy and Freya von Moltke (1988), [www.argobooks.org Practical Knowledge of the Soul], Norwich, Vermont: Argo Books, <www.argobooks.org> .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1993), [www.argobooks.org/english/out_of_revolution.html Out of Revolution: Autobiography of Western Man] (2 ed.), Providence and Oxford: Berg Publishers, Inc., ISBN 0912148-05-5, <www.argobooks.org/english/out_of_revolution.html> .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1981), [www.argobooks.org/english/the_origin_of_speech.html The Origin of Speech], Norwich, Vermont: Argo Books, ISBN 0912148-13-6, <www.argobooks.org/english/the_origin_of_speech.html> .

На немецком

• Rosenstock-Huessy E,"Das Christen Zukunft",Siebtnstern, 1965
• Rosenstock-Huessy E,"Soziologie", BDE 1-2, Kohlhammer, 1956-58
• «Das Arbeitslager fur Jungarbeiter, Jungbauern und Jungakademiker in Lowenberg vom 14.-31. Marz 1928,» Freie *Volksbildung (Neue Folge des Archivs fur Erwachsenenbildung) 3 (1928): 217—224.
• "Hochschule und Arbeitslager, " Mitteilungen des Verbandes der deutschen Hochschulen 8 (1928): 101—105.
• "Kirche und Arbeit--Eine Rede, " Die Kreatur 2, eds. Martin Buber, Joseph Wittig, and Victor von Weizsacker (Berlin: Verlag Lambert Schneider, 1927—1928; reprint, Nendeln, Liechtenstein: Kraus Reprint, 1969): 158—180.
• "Leben und Arbeit, " Zeitwende 4, Erste Halfte, Kultur, Theologie, Politik (January — June 1928): 341—353. An elaboration of an address at a conference on church and society in Dusseldorf. {Also in Politische Reden (1929), pp. 42-55.}
• Pfarrer und Laie in der Kirchenpolitik. Protokoll eines Vortrags im C.S.V.-Kreis Breslau. February 11, 1928. 10 pp. Archiv der Eugen Rosenstock-Huessy Gesellschaft. Unpublished.
• "Volksbildung in der Universitat, " Rhein-Mainische Volkszeitung, August 13, 1928. {= "Volksbildung in der Universitat, " Blatter der Volkshochschule Breslau (1929).}

• Rosenstock-Huessy, Eugen (1910), Herzogsgewalt und Friedensschutz, Breslau: M & H Marcus .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1916), Angewandte Seelenkunde, Darmstadt: Rother-Verlag .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1916), Briefwechsel mit Franz Rosenzweig, Berlin: Schocken-Verlag .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1920), Die Tochter, Mossingen-Talheim: Talheimer-Verlag .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1922), Werkstattaussiedlung—Untersuchungen uber den Lebensraum des Industriearbeiters, Berlin: Julius Springer Verlag, ISBN 3-87067-629-9 .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1926-30), Die Kreatur—Eine Zeitschrift, Berlin: Verlag Lambert-Schneider .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1937), Magna Carta Latina, Pittsburgh: The Pickwick Press .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1951), Der Atem des Geistes, Frankfurt am Main: Verlag der Frankfurter Hefte .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1957), Frankreich – Deutschland. Mythos oder Anrede?, Berlin: Kathe-Vogt-Verlag .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1957), Zuruck in das Wagnis der Sprache, Berlin: Kathe-Vogt-Verlag .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1958), Das Geheimnis der Universitat, Stuttgart: W.-Kohlhammer-Verlag .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1958), Die Gesetze der Christlichen Zeitrechnung, Munster: Agenda-Verlag .
• Richter, Christoph (2007), Im Kreuz der Wirklichkeit—Die Soziologie der Raume und Zeiten von Eugen Rosenstock-Huessy, vol. Reihe 22: Soziologie Vol. 418 (Europaische Hochschulschriften ed.), Frankfurt am Main, Berlin, Bern, Bruxelles, New York, Oxford, Wien: Peter Lang, ISBN 978-3-631-55773-0 .
• Rosenstock, Eugen (1925), [www.argobooks.org Soziologie I. Die Krafte der Gemeinschaft], Berlin and Leipzig: Walter de Gruyter & Co., <www.argobooks.org> .
• Picht, Werner & Rosenstock, Eugen (1926), [www.argobooks.org "Im Kampf um die Erwachsenenbildung, 1912-1926"], in von Erdberg, Robert, Schriften fur Erwachsenenbildung. Im Auftrag der Deutschen Schule fur Volksforschung und Volksbildung, Bd. 1, Leipzig: Verlag Quelle und Meyer, <www.argobooks.org> .
• Rosenstock, Eugen (1926), [www.argobooks.org Lebensarbeit in der Industrie und Aufgaben einer europaischen Arbeitsfront], Berlin: Julius Springer, <www.argobooks.org> .
• Rosenstock, Eugen (1926), [www.argobooks.org Religio Depopulata. Zu Joseph Wittigs Achtung], Berlin: Verlag Lambert Schneider, <www.argobooks.org> .
• Rosenstock, Eugen (1926), [www.argobooks.org Vom Industrierecht. Rechtssystematische Fragen. Festgabe fur Xaver Gretener], Berlin: H. Sack, <www.argobooks.org> .
• Rosenstock, Eugen (1927), [www.argobooks.org "Die Deutsche Schule fur Volksforschung und Erwachsenenbildung. Das erste Jahr"], in Theodor Bauerle, Robert von Erdberg, Wilhelm Flitner, Walter Hoffmann, Eugen Rosenstock, Hohenrodter Bund, Stuttgart: Verlag Silberburg GmbH, <www.argobooks.org> .
• Rosenstock, Eugen & Wittig, Joseph (1928), [www.argobooks.org Das Alter der Kirche. Kapitel und Akten .3 Bande], Berlin: Verlag Lambert Schneider, <www.argobooks.org> .
• Rosenstock, Eugen (1929), [www.argobooks.org Politische Reden--Vierklang aus Volk, Gesellschaft, Staat und Kirche], Berlin: Verlag Lambert Schneider, <www.argobooks.org> .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1952), [www.argobooks.org Heilkraft und Wahrheit. Konkordanz der politischen und der kosmischen Zeit], Stuttgart: Evangelisches Verlagswerk GmbH, <www.argobooks.org> .
• Rosenstock-Huessy, Eugen (1965), [www.argobooks.org Dienst auf dem Planeten--Kurzweil und Langeweile im dritten Jahrtausend], Stuttgart, Berlin, Koln, Mainz: W. Kohlhammer Verlag, GmbH, <www.argobooks.org> .

См. также

• Диалогический персонализм
• Иудеохристианство
• Розенцвейг, Франц

Ссылки

• [slovari.yandex.ru/~книги/Энциклопедия%20социологии/Розеншток-Хюсси/ Розеншток-Хюсси, Ойген] — статья из Энциклопедия социологии
• [slovari.yandex.ru/~книги/История%20философии/Розеншток-Хюсси/ Розеншток-Хюсси, Ойген] — статья из Энциклопедия «История философии»
• www.filosofi-online.ru/filosofskij-slovar/596-rozenshtok-xyussi.html
• sociolog.in.ua/view_person.php?id=137

Отрывок, характеризующий Розеншток-Хюсси, Ойген

– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.