Сенкар, Ойген
Ойген Сенкар (нем. Eugen Szenkar, собственно Енё Сенкар, венг. Szenkár Jenő; 9 апреля 1891, Будапешт — 25 марта 1977, Дюссельдорф) — венгерский дирижёр.
Учился у Виктора Херцфельда и Ганса фон Кёсслера. В 1911—1912 гг. репетитор в Будапештской опере. В 1920—1923 гг. работал во Франкфуртской опере, в 1923—1924 гг. в Берлинской народной опере, затем в Кёльне. В 1926 г. Сенкар дирижировал премьерой балета Бартока «Чудесный мандарин» (вообще Барток нередко доверял Сенкару премьеры), вызвавшего возмущение публики: в частности, бургомистр Кёльна Конрад Аденауэр, по преданию, прямо на премьере запретил дальнейшие представления и потребовал отставки дирижёра; в разгар скандала за кулисы к Сенкару пришёл Барток со словами: «На 36-й странице в партии кларнета стоит mezzo forte — его не слышно, нужно играть forte». Наряду с Бартоком другим принципиально важным для Сенкара композитором был Малер.
В 1933 г., с установлением нацистского режима, Сенкар покинул Германию. В 1934—1939 гг. он работал в оркестре Московской филармонии, вместе с тем проведя осенью 1937 года серию концертов новосозданного Палестинского оркестра[1]. В 1939—1949 гг. Сенкар был первым главным дирижёром Бразильского симфонического оркестра. В 1949 г. он вернулся в Германию, работал в Мангейме, Кёльне, Дюссельдорфе.
Сенкар не любил записываться, и его записи сравнительно немногочисленны. Особняком стоит запись оперы Жака Оффенбаха «Сказки Гофмана» (1950), заслуживают также внимания концерты Генделя (в которых сам Сенкар, по традиции XVIII века, исполняет клавирную партию) и «Фантастическая симфония» Берлиоза.
Напишите отзыв о статье "Сенкар, Ойген"
Примечания
- ↑ [books.google.ru/books?id=BRID607Y8KAC&pg=PA186&lpg=PA186 Barbara von der Lühe. Die Musik war unsere Rettung!] — Mohr Siebeck, 1998. — S. 186. (нем.)
| ||||||
Отрывок, характеризующий Сенкар, Ойген
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
