Ойней

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ойней

Ойней в мантии и со скипетром. Аттический лекиф, ок. 500 года до н. э. Государственное античное собрание, Мюнхен, Германия
ОйнейОйней

Ойней, правильно: Эней[1] (др.-греч. Οἰνεύς) — в древнегреческой мифологии — царь Калидона, сын и преемник царя Порфаона[2] и Евриты. По некоторым, внук Ареса[3]. Имя производно от слова «вино» (др.-греч. οἴνη, микен. wo-no[4]).

Первым получил от Диониса в дар виноградную лозу (по рассказу, за то, что Дионис провел ночь с его женой Алфеей[5]).

Ойней был женат дважды: его первая жена Алфея, дочь Фестия. Её дети Токсей, Тирей, Климен, Мелеагр, Горга, Деянира (либо Ферей, Агелай, Токсей, Климен, Горг и Деянира[6]); либо также Перифант, Горга, Евримеда и Меланиппа[3].

В мифы попал благодаря своим потомкам, а также благодаря одной из своей оплошности: однажды, принося богам благодарственные жертвы за урожай, он забыл про богиню Артемиду, а та в отместку наслала на Калидон чудовищного вепря.

Объявил охоту на калидонского вепря. В результате начавшейся войны погиб его сын и жена. По версии, сестры Мелеагра (кроме Горги и Деяниры) превратились в птиц от слез[7].

Вторая жена Перибея родила ему Тидея, одного из предводителей злополучного похода «семерых против Фив», а также Оления.

Известен своим гостеприимством. Ойней угощал в своем доме Беллерофонта 20 дней, подарил ему пояс, а взамен получил кубок[8]. Принял кормилицу с младенцами Агамемноном и Менелаем[9]. Радушно принял Алкмеона[10]. Есть рассказ, что он встретился с Гераклом во Флиунте, и Геракл случайно убил Киафа — виночерпия Ойнея[11].

В старости он был свергнут сыновьями Агрия и заточен в темницу. Затем Диомед освободил его и увел в Пелопоннес. Два сына Агрия убили его у алтаря Телефа в Аркадии. Диомед похоронил его в городе, который стал называться Ойноя.[12]. Либо Ойней был лишен власти сыновьями Агрия и прибыл в Аргос. Похоронен в местечке Эноя/Ойноя в Арголиде[13].

Действующее лицо сатировской драмы Софокла «Ойней» (фр.1130-1131 Радт), где изображалось сватовство к Деянире, трагедии Еврипида «Ойней»[14], пьес Филокла Старшего и Херемона «Ойней», неизвестного автора «Ойней», комедии Динолоха «Ойней». Старость Ойнея изображалась в трагедии Пакувия «Перибея».

Напишите отзыв о статье "Ойней"



Примечания

  1. Написание имени в оригинале отличается от написания имени троянского героя Энея (Αἰνείας); также встречается вариант написания Иней
  2. Гомер. Илиада XIV 117
  3. 1 2 Антонин Либерал. Метаморфозы 2, 1
  4. Предметно-понятийный словарь греческого языка. Микенский период. Л., 1986. С.81
  5. Гигин. Мифы 129
  6. Гесиод. Перечень женщин, фр.25 М.-У.
  7. Гигин. Мифы 174
  8. Гомер. Илиада VI 216—220
  9. Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека Э II 15
  10. Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека III 7, 5
  11. Павсаний. Описание Эллады II 13, 8
  12. Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека I 7, 10-8, 2; 8, 4-6; I 9, 16; II 7, 5-6; 7, 8; III 6, 1.3
  13. Павсаний. Описание Эллады II 25, 2
  14. Аристофан. Ахарняне 419; Аристотель. Риторика III 16

Отрывок, характеризующий Ойней

Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.