Провансальцы

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Окситанцы»)
Перейти к: навигация, поиск

Провансальцы (окситанцы) — этническая группа французов. Сегодня такой национальности нет, но в 9 в. в Южной Франции была такая народность, у неё был свой язык, отличный от французского, и своя самобытная культура. Новопровансальский язык сохранился теперь только в немногих районах в бытовой речи. Регион расселения провансальцев занимал чуть ли не половину современной Франции. Сюда, кроме Прованса входили такие исторические провинции, как Руссильон, Фуа, Овернь, Гасконь, Беарн, Лимузен, Наварра, Аквитания и Гиень, а также Лангедок. Иногда название Лангедок относили ко всем этим землям.

Ланг д’ок значит «язык ок», в отличие от северофранцузского, который называли ланг д’ойль (язык ойль). Ок и ойль — это частица «да» на том и другом языках. Провансальский называют ещё окситанским, а народ — окситанцами. Он имел диалекты: собственн провансальский, руэргский, гасконский, лимузинский. На гасконском диалекте говорил известный по французским романам король Наварры, а позже и Франции, Генрих IV.

В средние века в Провансе процветала богатая литература, главным образом поэзия. Дворяне, рыцари, участники крестовых походов, писавшие стихи, назывались трубадуры. Их язык был тогда международным языком Средиземноморья. В Провансе сложился культ «Прекрасной Дамы и служения ей». Но нужно сразу же добавить, что под Прекрасной Дамой следует понимать нечто иное, и связан тот культ с религией. В период крестовых походов из Болгарии сюда проникли идеи секты богумилов. Здесь они получили название катаризма. Катар по-гречески — чистый. Они называли себя совершенными, отрицали догматы католической церкви, осуждали саму эту церковь, называя её «синагогой Сатаны». Это учение представляет собой гностицизм, сходный с восточными учениями, в основе которого — стремление к совершенству. Катары презрительно относились к сексу, и даже к браку. Как пишет Жерар де Сед, "Прекрасная Дама "- это иносказательно церковь катаров. Они имели свою церковь, своих епископов и священников. А служба рыцаря даме — это служба самой церкви и религии катаров.

Против катаров центральная королевская власть организовывала военные походы, катаров секли, казнили. В 13 веке в городе Альби появилось новое течение — альбигойцы, принявшие катаризм. Крестовый поход, известный, как Альбигойские войны, разрушил культуру Прованса. Она сохранилась к югу от Пиренеев, в Каталонии, так как каталонцы сильнее всего связаны с Провансом родственными узами. В XVI веке во Франции прошли жестокие религиозные войны. Король уничтожал протестантов (гугенотов или кальвинистов, как их здесь называли). Они также не признавали Римской церкви, требовали, чтобы проповеди читались на родном, французском языке, а не на латыни, которую простой народ не понимал. Они осуждали роскошь, носили скромную одежду, жили экономно, и тоже были подавлены, в чём в какой-то степени повторили судьбу катаров. В XIX веке были попытки возродить провансальский язык, но безуспешные (писатель Фредерик Мистраль и др.) Знаменитые трубадуры: Гильом Аквитанский, граф Пуатье (1071—1126), Бертран де Борн, Джираут де Борнель(1165—1200), Гильем де Кабестань, Раймбаут де Вакейрас (1155—1205), Бертран де Вентадорн.

Напишите отзыв о статье "Провансальцы"



Литература

  • Большая советская энциклопедия, том 21, М.-1975.
  • Жерар де Сед. Тайны катаров. М.-1998.
  • Т. Б. Алисова, Т. А. Репина, М. А. Таривердиева. [vk.com/doc-12072327_91294549?dl=9fb5990a7ea86160c5 Введение в романскую филологию]. М.-1987.

Отрывок, характеризующий Провансальцы

Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.