Октябрьский кризис (Квебек)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Октябрьский кризис (фр. La crise d'octobre, англ. October crisis) — события, связанные с похищением и убийством в 1970 году вице-премьера и министра труда Квебека Пьера Лапорта (Pierre Laporte) боевиками Фронта освобождения Квебека.

Квебек


Эта статья посвящена
политике Квебека

Исполнительная власть

Законодательная власть

Судебная власть

Законодательство

Национальный вопрос

Выборы
Политические партии


просмотробсуждениеправить

Политика Канады — Портал Канады




Исторический контекст

Фронт освобождения Квебека (фр. Front de libération du Québec, FLQ), ФОК, леворадикальная подпольная организация, возникла в Квебеке в 1963 году. ФОК ставила своей задачей борьбу с «англо-саксонским империализмом» за создание независимого квебекского государства и допускала использование любых необходимых для этого средств, вплоть до насилия. За 7 лет своего существования (1963—1970) боевики ФОК совершили около 200 преступлений, в том числе убийства, ограбления и взрывы бомб.

Среди факторов, способствовавших созданию, деятельности и даже (на некоторых этапах) популярности ФОК, выделяются следующие: 1. активный поиск национальной самоидентификации франкоканадского большинства Квебека в 1960-е годы (одна из составных частей т. н. «Тихой революции»); 2. рост недовольства в квебекском обществе в связи с распространением безработицы в провинции; 3. успехи таких колониальных стран как Алжир, Вьетнам и Куба в борьбе за независимость.

Хронология событий

5 октября 1970 года боевики из ячейки ФОК под названием «Либерасьон» похитили Джеймса Кросса (James Cross), торгового представителя Великобритании в Монреале. Требования похитителей, изложенные в серии публичных посланий, включали освобождение 23 осужденных или задержанных членов ФОК, выкуп в размере 0,5 млн долларов, а также трансляцию манифеста ФОК в средствах массовой информации. Манифест, содержащий резкую критику властей, был прочитан на Радио Канада, и 10 октября министр юстиции Квебека предложил похитителям возможность беспрепятственно скрыться за рубежом в обмен на освобождение заложника. Однако, в тот же самый день вторая ячейка ФОК («Шенье») похитила вице-премьера и министра труда Квебека, Пьера Лапорта. 11 октября премьер-министр Квебека Робер Бурасса получил письмо Пьера Лапорта, в котором тот умолял спасти ему жизнь[1]. 12 октября в Оттаву были введены вооруженные силы.

15 октября премьер-министр Квебека Робер Бурасса и мэр Монреаля Жан Драпо запросили поддержку Вооруженных сил Канады в помощь местной полиции. В этот же день в Монреале прошел трехтысячный митинг в поддержку ФОК. 16 октября, в ответ на запрос квебекских властей, кабинет министров Канады под руководством премьер-министра Пьера Трюдо дал указание генерал-губернатору Канады Роланду Миченеру привести в действие Положение о военных мерах. В соответствии с этим положением ФОК был объявлен вне закона, обычные гражданские права и свободы были отменены, а вместо этого допускались обыски и аресты без ордера, длительные (до 21 дня) задержания без предъявления обвинений и без права на консультацию адвоката. В Квебеке было задержано свыше 450 человек, большинство из которых позже были отпущены на свободу без предъявления обвинений. Среди них были видные деятели культуры и искусства (поэты Гастон Мирон, Жеральд Годен, певица Полин Жюльен и др.) Так, впервые в канадской истории Положение о военных мерах было применено в мирное время.[2]

17 октября тело Пьера Лапорта со следами удушения было найдено в багажнике автомобиля неподалеку от аэропорта Сен-Юбер. Первое за последние 102 года политическое убийство в Канаде шокировало население Квебека, в результате чего число сторонников ФОК резко уменьшилось.[2]

В начале декабря 1970 полиция обнаружила ячейку «Либерасьон», которая удерживала Джеймса Кросса, и договорилась о его освобождении в обмен на «свободный коридор» на Кубу для похитителей и нескольких родственников. 4 декабря Джеймс Кросс выходит на свободу, проведя 62 дня в качестве заложника. Четыре недели спустя была найдена и арестована ячейка «Шенье», членов которой впоследствии привлекли к уголовной ответственности за похищение и убийство. 23 декабря Трюдо объявил, что войска из Квебека будут выведены к 5 января 1971 года.

В декабре 1970 Положение о военных мерах уступило место Положению об общественном порядке (временных мерах), срок действия которого истек 30 апреля 1971 года.

Оценки событий

Реакция федерального правительства на похищение вызвала неоднозначную оценку в канадском обществе. Согласно опросам общественного мнения, подавляющее большинство канадцев поддержало действия кабинета, но квебекские националисты, а также защитники гражданских свобод по всей стране осудили эти действия как чрезмерные и создающие опасный прецедент упразднения гражданских свобод[3]. С критикой правительства выступили такие видные политические деятели как Рене Левек, Роберт Стэнфилд, Томми Дуглас. Так или иначе, октябрьские события 1970 года стимулировали в обществе поддержку ненасильственных методов в борьбе за независимость Квебека и способствовали развитию политических методов достижения большей автономии и независимости. Это ярко проявилось в массовой поддержке Квебекской партии, которая, одержав победу на выборах в 1976 году, сформировала правительство провинции.

Напишите отзыв о статье "Октябрьский кризис (Квебек)"

Примечания

  1. [canadaonline.about.com/cs/octobercrisis/a/octobercrisistl.htm October Crisis (About.com : Canada Online)]
  2. 1 2 [www.cbc.ca/history/EPISCONTENTSE1EP16CH1PA4LE.html The October Crisis (CBC Learning : le Canada, a people's history, une histoire populaire)]
  3. [www.thecanadianencyclopedia.com/articles/october-crisis October Crisis (The Canadian Encyclopedia)]


Ссылки

  • [www.thecanadianencyclopedia.com/articles/october-crisis October Crisis (The Canadian Encyclopedia)]
  • [canadaonline.about.com/cs/octobercrisis/a/octobercrisistl.htm October Crisis (About.com : Canada Online)]
  • [www.historyofrights.com/events/flq.html October Crisis (Canada's Human Rights History)]

Отрывок, характеризующий Октябрьский кризис (Квебек)

«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.