Окуджава, Булат Шалвович
Поделись знанием:
Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.
Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.
Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.
В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
(перенаправлено с «Окуджава, Булат»)
| Булат Окуджава | ||||||||||||||
 | ||||||||||||||
| Место смерти: | ||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Род деятельности: |
поэт, бард, композитор, сценарист, актёр | |||||||||||||
| Жанр: | ||||||||||||||
| Язык произведений: |
| |||||||||||||
| Премии: |
| |||||||||||||
| Награды: |
| |||||||||||||
Була́т Ша́лвович Окуджа́ва (при рождении назван родителями Дориа́ном, в честь Дориана Грея[1]; 9 мая 1924, Москва, СССР — 12 июня 1997, Кламар, Франция) — советский и российский поэт, бард, прозаик и сценарист, композитор. Автор около двухсот авторских и эстрадных песен, написанных на собственные стихи, один из наиболее ярких представителей жанра авторской песни в 1950-е—1980-е годы[2].
Содержание
Биография
Детство и юность
Булат Окуджава родился в Москве 9 мая 1924 года в семье большевиков, приехавших из Тифлиса для партийной учёбы в Коммунистической академии. Отец — Шалва Степанович Окуджава, грузин, партийный деятель; мать — Ашхен Степановна Налбандян, армянка, родственница армянского поэта Ваана Терьяна. Дядя Владимир Окуджава — анархист-террорист, бежавший из Российской империи после неудавшейся попытки покушения на губернатора Кутаиси[3]; позднее фигурировал в списках пассажиров пломбированного вагона, доставившего Ленина, Зиновьева, Каменева и других революционных лидеров из Швейцарии в Россию в апреле 1917 года.[4]
Прадеда по отцовской линии звали Павел Перемушев. Он приехал в Грузию в середине XIX века, прежде отслужив 25 лет в рекрутах и получив за это земельный надел в Кутаиси. «Кто он был — то ли исконный русак, то ли мордвин, то ли еврей из кантонистов — сведений не сохранилось, дагерротипов тоже»[3]. Работал портным, был женат на грузинке Саломее Медзмариашвили. В браке родились три дочери. Старшая из них — Елизавета — вышла замуж за грузина Степана Окуджава, писаря, с которым у неё было восемь детей, в том числе и Шалва Степанович.
Вскоре после рождения Булата его отец был направлен на Кавказ комиссаром грузинской дивизии. Мать осталась в Москве, работала в партийном аппарате. На учёбу Булат был отправлен в Тифлис, учился в русском классе.
Отец был повышен до секретаря Тифлисского горкома[2]. Из-за конфликта с Берией[2] он обратился с просьбой к Орджоникидзе направить его на партийную работу в Россию, и был отправлен на Урал парторгом на строительство вагоностроительного завода в городе Нижний Тагил. Затем он стал 1-м секретарём Нижнетагильского горкома партии и вскоре выписал семью к себе на Урал. Булат начал учиться в школе № 32.
В 1937 году отец Окуджавы был арестован в связи с троцкистским делом на Уралвагонстрое. Арестованный директор завода Л. М. Марьясин дал показания, что в августе 1934 года он и Окуджава во время приезда наркома тяжёлой промышленности Орджоникидзе на Уралвагонстрой пытались организовать на него покушение.
4 августа 1937 года Ш. С. Окуджава был расстрелян. Два брата отца также были расстреляны как сторонники Троцкого.
Вскоре после ареста отца, в феврале 1937 года, мать, бабушка и Булат переехали в Москву. Первое место жительства в Москве — улица Арбат, дом 43, кв. 12[2], коммунальная квартира на четвёртом этаже.
Мать Окуджавы была арестована в Москве в 1938 году и сослана в Карлаг, откуда вернулась в 1947 году[2]. Сестра отца Ольга Окуджава (супруга поэта Галактиона Табидзе) была расстреляна под Орлом в 1941 году.
В 1940 году Булат Окуджава переехал к родственникам в Тбилиси. Учился, потом работал на заводе учеником токаря[5].
Великая Отечественная война
В апреле 1942 года Булат Окуджава добивался досрочного призыва в армию. Был призван после достижения восемнадцатилетия в августе 1942 года и направлен в 10-й отдельный запасной миномётный дивизион.
После двух месяцев подготовки с октября 1942 года на Закавказском фронте, миномётчик в кавалерийском полку 5-го гвардейского Донского кавалерийского казачьего корпуса[* 1][5]. 16 декабря 1942 года под Моздоком был ранен.
После госпиталя в действующую армию не вернулся. С января 1943 года служил в 124-м стрелковом запасном полку в Батуми и позже радистом в 126-й гаубичной артиллерийской бригаде большой мощности Закавказского фронта[6], прикрывавшего в этот период границу с Турцией и Ираном.
Демобилизован по состоянию здоровья в марте 1944 года[5] в звании гвардии рядового[7]. Был награждён медалями «За оборону Кавказа» и «За победу над Германией», в 1985 году — орденом Отечественной войны I степени[7].
Работа учителем
После демобилизации вернулся в Тбилиси. 20 июня 1944 года получил аттестат о среднем образовании. В 1945 поступил на филологический факультет Тбилисского университета.
Получив в 1950 году диплом[7][8], 2 с половиной года работал учителем в Калужской области[9].
Поэт, бард
Первая песня Окуджавы «Нам в холодных теплушках не спа́лось» относится к периоду службы в артиллерийской бригаде, текст песни не сохранился. Вторая, «Старинная студенческая песня» («Неистов и упрям…»), была написана в 1946 году. Стихи Окуджавы впервые появились в гарнизонной газете Закавказского фронта «Боец РККА» (позднее — «Ленинское знамя»), сначала под псевдонимом А. Долженов[9].
Работая в Калужской области, Окуджава сотрудничал с газетой «Молодой ленинец»[10]. В 1956 году выпустил свой первый сборник «Лирика»[9].
В 1956 году после реабилитации обоих родителей[10] и XX съезда КПСС Окуджава вступил в партию[7]. В 1959 переехал в Москву и начал выступать со своими песнями, быстро завоёвывая популярность. К этому периоду (1956—1967) относится сочинение многих известных песен Окуджавы: «На Тверском бульваре», «Песенка о Лёньке Королёве», «Песенка о голубом шарике», «Сентиментальный марш», «Песенка о полночном троллейбусе», «Не бродяги, не пропойцы», «Московский муравей», «Песенка о комсомольской богине» и др.
В 1961 году в Харькове состоялся первый в СССР официальный вечер авторской песни Окуджавы. В 1962 году он впервые появился на экране в фильме «Цепная реакция», в котором исполнил песню «Полночный троллейбус».
В 1970 году на экраны вышел фильм «Белорусский вокзал», в котором исполнялась песня Булата Окуджавы «Нам нужна одна победа». Окуджава — автор и других популярных песен для таких кинофильмов, как «Соломенная шляпка», «Женя, Женечка и «катюша»»[9] (Окуджава в эпизодической роли поёт под гитару) и др. В общей сложности песни Окуджавы и на его стихи звучат в более чем 80-ти фильмах.
Окуджава стал одним из самых ярких представителей жанра русской авторской песни (который с появлением магнитофонов приобрёл огромную популярность)[11] — наряду с В. C. Высоцким (он называл Б. Окуджаву своим духовным учителем), А. А. Галичем) и Ю. Визбором. В этом жанре Окуджава сформировал своё направление.
В 1967 году, во время поездки в Париж, он записал 20 песен на студии «Le Chant du Monde». В 1968 году на основе этих записей во Франции вышла первая пластинка песен Окуджавы — Le Soldat en Papier. В том же году в Польше вышла пластинка его песен в исполнении польских артистов, а песня «Прощание с Польшей» в нём была представлена в исполнении автора.
С середины 1970-х годов пластинки Окуджавы стали выходить и в СССР: в 1974—1975 годах была записана первая долгоиграющая пластинка (вышла в 1976 году). За ней в 1978 году последовал второй советский диск-гигант.
В середине 1980-х Окуджава записал ещё два диска-гиганта: «Песни и стихи о войне» и «Автор исполняет новые песни».
Песни Булата Окуджавы, распространяясь в магнитофонных записях, быстро завоёвывали популярность, в первую очередь среди интеллигенции: сначала в СССР, а затем и среди русской эмиграции. Песни «Возьмёмся за руки, друзья…», «Молитва Франсуа Вийона» («Пока Земля ещё вертится…») стали гимном многих слётов КСП и фестивалей.
Кроме песен на собственные стихи, Окуджава написал ряд песен на стихи польской поэтессы Агнешки Осецкой, которые сам перевёл на русский язык. Вместе с композитором Исааком Шварцем Окуджава создал 32 песни. Наиболее известные среди них — песня «Ваше благородие, госпожа Удача» (использована в известном фильме «Белое солнце пустыни»), песенка кавалергарда («Кавалергарда век недолог…») из кинофильма «Звезда пленительного счастья», романс «Любовь и разлука» из фильма «Нас венчали не в церкви», а также песни из кинофильма «Соломенная шляпка»[10].
В 1990-е годы Окуджава в основном жил на даче в Переделкине. В это время он выступал с концертами в Москве и Санкт-Петербурге, в США, Канаде, Германии и Израиле[10].
23 июня 1995 года состоялся его последний[10] концерт в Штаб-квартире ЮНЕСКО в Париже[5][12].
Литератор
В 1961 году в альманахе «Тарусские страницы» была опубликована автобиографическая повесть Булата Окуджавы «Будь здоров, школяр»[9] (отдельным изданием вышла в 1987). Позже опубликовал повести «Бедный Авросимов» («Глоток свободы») (1969)[9], «Похождения Шипова, или Старинный водевиль» (1971) и написанные на историческом материале начала XIX века романы «Путешествие дилетантов» (1976, 1978) и «Свидание с Бонапартом» (1983). Вышедший на Западе роман «Фотограф Жора» Окуджава считал слабым и никогда не публиковал на родине[9].
В первое время своей литературной работы Окуджава занимался и переводами: переводил стихи с арабского, испанского, финского, шведского, языков народов соцстран и СССР, также перевёл две книги прозы. Писал для детей — повести «Фронт приходит к нам», «Прелестные приключения». Помогая опальным друзьям, опубликовал под своим именем статью Л. Копелева о докторе Гаазе и книгу стихов в переводе Ю. Даниэля. Под его именем напечатан также текст песни «Парус» (муз. Е. Глебова), написанный О. Арцимович[9].
В 1962 году Окуджава был принят в Союз писателей СССР[7]. Он участвовал в работе литературного объединения «Магистраль», работал редактором в издательстве «Молодая гвардия», затем — заведующим отделом поэзии в «Литературной газете»[7]. В 1961 году уволился и больше по найму не работал, занимаясь исключительно творческой деятельностью[5].
Был членом учредительного совета газет «Московские новости» и «Общей газеты», членом редколлегии газеты «Вечерний клуб»[7].
Произведения Окуджавы переведены на множество языков и изданы во многих странах мира. За границей также выходили его книги на русском языке[9].
В числе своих любимых писателей Булат Окуджава называл А. С. Пушкина, Э. Т. А. Гофмана и Б. Л. Пастернака.
Общественная деятельность
С началом перестройки Булат Окуджава стал принимать активное участие в политической жизни страны, заняв активную демократическую позицию.
С 1989 года Окуджава — член-учредитель русского ПЕН-центра. В 1990 году вышел из КПСС. С 1992 года член комиссии по помилованиям при Президенте РФ[7], с 1994 член комиссии по Государственным премиям РФ. Также был членом Совета общества «Мемориал»[5].
К Сталину и Ленину относился отрицательно.
Ну что, генералиссимус прекрасный?
Твои клешни сегодня безопасны —
опасен силуэт твой с низким лбом.
Я счёта не веду былым потерям,
но, пусть в своём возмездьи и умерен,
я не прощаю, помня о былом.
— Б. Окуджава, 1981
В интервью журналу «Столица» в 1992 году Окуджава говорил: «Взять наши споры с мамой, которая, несмотря на то, что 19 лет провела в лагерях, оставалась убеждённой большевичкой-ленинкой. Что ж, и я сам какое-то время считал, что это Сталин всё испортил»[13]. В интервью «Новой Газете» высказывал идею о сходстве фашистского и сталинского режимов[14].
В 1993 году подписал «письмо 42» с требованием запрета «коммунистических и националистических партий, фронтов и объединений», признания нелегитимным съезда народных депутатов и Верховного Совета, суда над организаторами и участниками событий октября 1993 года в Москве[5].
Негативно высказался о сторонниках Верховного Совета (Хасбулатове, Макашове, Руцком) в интервью газете «Подмосковные известия» от 11 декабря 1993 года[5].
Осуждал войну в Чечне[5].
12 июня 1997 года, на 74-м году жизни, Булат Окуджава скончался в военном госпитале пригорода Парижа Кламар. Перед самой смертью он был крещён с именем Иоанн[15] в память о святом мученике Иоанне Воине[16]. Это произошло в Париже по благословению одного из старцев Псково-Печерского монастыря[17]. Похоронен на Ваганьковском кладбище Москвы[7][18].
Семья
- Отец — Шалва Степанович Окуджава, партийный работник.
- Мать — Ашхен Степановна Налбандян, родственница армянского поэта Ваана Терьяна.
- Первая жена — Галина Васильевна Смольянинова (1926—1965)[19].
- Сын — Игорь Окуджава (1954—1997)[20].
- Дочь — умерла в раннем младенчестве.
- Вторая жена — Ольга Владимировна Окуджава (урождённая Арцимович), племянница Льва Арцимовича.
Признание
Награды
- Орден Отечественной войны 1-й степени (1985).
- Орден Дружбы народов (1984).
- Медаль Жукова (1996).
- Медаль «За оборону Кавказа» (1944).
- Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1945).
- Медаль «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1965).
- Медаль «Тридцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1975).
- Медаль «Сорок лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1985).
- Медаль «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1995).
- Медаль «50 лет Вооружённых Сил СССР» (1968).
- Медаль «60 лет Вооружённых Сил СССР» (1977).
- Медаль «70 лет Вооружённых Сил СССР» (1988).
- Почётная медаль Правления Советского фонда мира[7].
Премии, почётные звания
- Первая премия и приз «Золотой венец», Югославия (1967).
- Приз «Золотая гитара» на фестивале в Сан-Ремо, Италия (1985).
- Почётная степень доктора гуманитарных наук Норвичского университета, США (1990).
- Премия «Пеньо Пенев», Болгария (1990).
- Премия «За мужество в литературе» им. А. Д. Сахарова («Апрель») (1991).
- Государственная премия СССР (1991) — за сборник стихотворений «Посвящается Вам» (1988).
- Премия «Русский Букер» (1994) — за автобиографический роман «Упразднённый театр»[9].
- Почётный гражданин Калуги (1996)[7].
Память
- Имя Окуджавы присвоено астероиду № 3149[22].
- Государственный мемориальный музей Булата Окуджавы был основан 22 августа 1998 года, открыт 31 октября 1999 года. Находится в Московской области, Ленинский район, п/о Мичуринец, пос. Переделкино, ул. Довженко, 11.
- В 1998 году была учреждена Государственная премия имени Булата Окуджавы[23].
- С 14 апреля 1998 года московская школа № 69 носит имя Б. Ш. Окуджавы[24].
- памятники
См. также: Памятники Окуджаве в Москве
- 8 мая 2002 года в Москве был открыт первый памятник Булату Окуджаве. Монумент установлен на углу Арбата и Плотникова переулка.
- 8 сентября 2007 года был открыт памятник Окуджаве в Москве во дворе Центра образования № 109. Автор обеих скульптур — Георгий Франгулян.
- В честь 80-летия поэта в калужской школе № 5 открыт барельеф Окуджавы[10].
Фестивали и конкурсы имени Булата Окуджавы
- Международный фестиваль Булата Окуджавы
- Ежегодный московский фестиваль «И друзей созову…», посвящённый Булату Окуджаве
- Открытый городской конкурс патриотической авторской песни имени Булата Окуджавы, Пермь
- Израильский международный фестиваль памяти Булата Окуджавы, города Израиля
- Всероссийский фестиваль авторской песни и поэзии «Песня Булата в Колонтаево»
- Всероссийский фестиваль авторской песни и поэзии «Песня Булата на Байкале»[25]
Творческое наследие
Наиболее известные песни
| Год написания | I строка | Название | Примечания |
| 1958 | 100 раз закат краснел… | Сухари | Авторство песни ошибочно приписывалось В. Высоцкому. |
| 1958 | Ах, война, что ж ты сделала, подлая… | До свидания, мальчики | Посвящается Б. Балтеру. Использована в одноимённом фильме (2013). |
| 1958 | Из окон корочкой несёт поджаристой… | Ах, Надя, Наденька | Посвящается Е. Рейну. Вариант I строки: «Из окон корочкой несёт поджаренной…» |
| 1963 | Когда внезапно возникает ещё неясный голос труб… | Песенка о ночной Москве | Посвящается Белле Ахмадулиной |
| 1966 | Не верьте погоде… | Песенка о пехоте | Др. название: «Воспоминание о пехоте» (?). В кинофильме «Июльский дождь» песню исполнял Ю. Визбор. |
| 1967 | Виноградную косточку в теплую… | Грузинская песня | Посвящается М. Квливидзе. Исполняется не спеша. |
| 1967 | Поднявший меч на наш Союз достоин будет худшей кары… | Союз друзей | Др. названия: «Старинная студенческая песня»; «Возьмёмся за руки, друзья». Исполняется торжественно. Использована в фильме «Непрофессионалы» (1985). |
| 1967 | Ваше Благородие, Госпожа Удача!… | Ваше Благородие, госпожа Удача | Из кинофильма «Белое Солнце пустыни». Музыка Исаака Шварца; исполняет Павел Луспекаев. |
| 1971 | Здесь птицы — не поют… | Нам нужна одна победа | Посвящается Ан. Смирнову. Песня из кинофильма «Белорусский вокзал». Исполняет Нина Ургант и (...). Др. название: «Мы за ценой не постоим» |
| 1973 | У Курского вокзала стою я, молодой… | Песенка беспризорника | Из фильма «Кортик». Композитор С. Пожлаков |
| 1974 | Женюсь, женюсь,– какие могут быть игрушки?… | Женюсь | Из кинофильма «Соломенная шляпка». Композитор И.Шварц; исполняет Ан. Миронов. |
| 1974 | 1 корнет задумал славу прекрасным днём добыть в бою… | Песенка о несостоявшихся надеждах | Из фильма «Соломенная шляпка». Композитор И.Шварц; исполняют Люд. Гурченко и Зиновий Гердт. Др. название: «Песенка о корнете» |
| 1975 | Кавалергарда век недолог… | Песенка кавалергарда | Из фильма «Звезда пленительного счастья». Музыка И. Шварца |
| 1975 | Пока живут на свете хвастуны… | Песня лисы Алисы и кота Базилио | Из музыкального фильма «Приключения Буратино». Композитор Ал. Рыбников; исполняют Е. Санаева и Ролан Быков. Др. название: «О хвастунах, жадинах и дураках» |
| 1975 | Не прячьте Ваши денежки по банкам и углам… | Песня о Поле Чудес | Из фильма «Приключения Буратино». Композитор А. Рыбников; исполняют Е. Санаева и Р. Быков. |
| 1975 | Давайте восклицать, друг другом восхищаться… | Пожелание друзьям | Посвящается Ю.Трифонову. Др. название: «Пожелание». Исполняется не спеша. |
| 1977 | А мы с тобой, брат,– из пехоты… | Бери шинель, пошли домой | Из фильма «Аты-баты, шли солдаты». Музыка В. Левашова |
| 1980 | О Володе Высоцком я песню придумать решил… | О Володе Высоцком | Посвящается памяти В. Высоцкого. Вариант I строки: «О Володе Высоцком я песню сложил…» |
| 1982 | Как наш двор ни… | — | В песне обыгрывается легенда о якобы украденном железнодорожном вагоне с I изданием сборника «Нерв» В. Высоцкого. |
| 1982 | Ещё он не сшит, твой наряд подвенечный… | Любовь и разлука | Романс из фильма «Нас венчали не в церкви», на музыку И. Шварца |
Опубликованные произведения
Избранные произведения в 2-х томах. — М.: Современник, 1989
Сборники поэзии
- «Лирика». — Калуга, 1956
- «Острова». — М: Советский писатель, 1959
- «Веселый барабанщик». — М.: Советский писатель, 1964
- «По дороге к Тинатин». — Тбилиси, 1964
- «Март великодушный». — М.: Советский писатель, 1967
- «Арбат, мой Арбат». — М.: Советский писатель, 1976
- В сборниках «Песни русских бардов». Тексты. Серия 1–4. // Составитель В. Аллой; оформление Льва Нусберга. — Paris: YMCA–Press, 1977-78 (тексты ~ 77 песен)
- «Стихотворения». — М.: Советский писатель, 1984
- «Посвящается вам» (1988)
- Избранное. — М.: Московский рабочий, 1989
- «Милости судьбы». — М., 1993
- «Зал ожидания». — Нижний Новгород, 1996
- «20 песенок для голоса и гитары» (1970)
- «65 песен» (1980, 1986)
- Посвящается вам. — М.: Советский писатель, 1988
- «Песни Булата Окуджавы. Мелодии и тексты» (1989)
- «Избранное». — М., 1989
- Милости судьбы. — М.: Московский рабочий, 1993
- Зал ожидания. — Нижний Новгород, 1996
- «Чаепитие на Арбате». — М.: Корона-принт, 1996, 1997
- «Стихотворения» (2001; серия «Новая библиотека поэта»)
Проза
- Фронт приходит к нам. — М.: Детская литература, 1967
- «Бедный Авросимов» (1969, в некоторых последующих изданиях — «Глоток свободы»)
- «Похождения Шипова, или Старинный водевиль». — М.: Советский писатель,1975
- Глоток свободы. — М.: Политиздат, 1971
- Прелестные приключения. — Тбилиси, 1971
- (То же. — М.: Лайда, 1993)
- (То же. — М.: Вадим Синема, 2005)
- (То же. — М.: Время, 2016)
- «Путешествие дилетантов». — М.: Советский писатель, 1979
- Избранная проза. — М.: Известия, 1979
- «Свидание с Бонапартом». — М.: Советский писатель, 1985
- Будь здоров, школяр! — М.: Правда, 1987
- Девушка моей мечты. — М.: Московский рабочий, 1988
- Искусство кройки и шитья. — М.: Советский писатель, 1990
- Приключения секретного баптиста. — М., 1991
- Повести и рассказы. — М.: АРТ, 1992
- Похождения Шипова. — М.: Дружба народов, 1992
- Заезжий музыкант. — М.: Олимп, 1993
- «Упразднённый театр». — М.: изд. Русанова, 1995
Другое
- Глоток свободы (1966; пьеса)
Киносценарии
- «Верность» (1965; в соавторстве с П. Тодоровским; постановка: Одесская киностудия, 1965)
- «Женя, Женечка и „катюша“» (1967; в соавторстве с В. Мотылём; постановка: Ленфильм, 1967) М., Искусство, 1968
- «Частная жизнь Александра Сергеича, или Пушкин в Одессе» (1966; в соавторстве с О. Арцимович; фильм не поставлен)
- «Мы любили Мельпомену…» (1978; в соавторстве с О. Арцимович; фильм не поставлен)
Фильмография
Кинороли
- 1962 — Цепная реакция — пассажир автобуса
- 1963 — Застава Ильича («Мне двадцать лет») — участник поэтического вечера (нет в титрах)
- 1967 — Женя, Женечка и «катюша» — военный на встрече Нового Года (нет в титрах)
- 1975 — Звезда пленительного счастья — капельмейстер на балу (нет в титрах)
- 1976 — Ключ без права передачи — декламатор стихов о Пушкине
- 1976 — Строговы — офицер
- 1985 — Законный брак — пассажир в поезде
- 1986 — Храни меня, мой талисман — камео
Песни в кинофильмах
 |
Этот раздел не завершён. Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
|
- 1961 — «Горизонт» — текст песен
- 1961 — «Друг мой, Колька!» — текст песен
- 1962 — «Цепная реакция» — первое появление на экране
- 1963 — «Застава Ильича» — песня «Мне 20 лет»
- 1967 — „Женя, Женечка и «катюша»“ (соавтор сценария, эпизодическая роль)
- 1970 — «Кража» — песня «Лесной вальс» («Музыкант в лесу под деревом наигрывает вальс»)
- 1970 — «Белорусский вокзал» — автор песни «Нам нужна одна победа» (оркестровка Альфреда Шнитке).
- 1970 — «Белое солнце пустыни» — текст песни «Ваше благородие, госпожа Удача»
- 1973 — «Кортик» — тексты «Песни красноармейца» («Вслепую пушка лупит») и «Песни беспризорника» («У Курского вокзала стою я, молодой…»)
- 1974 — «Бронзовая птица» — текст песни «Ты гори, гори, мой костёр»
- 1974 — «Соломенная шляпка» — тексты песен «Женюсь» и др.
- 1975 — «Звезда пленительного счастья» — тексты песен
- 1975 — «На ясный огонь» — песни «Когда внезапно затихает», «Неистов и упрям», «Надежда, я вернусь», «Мой конь» и др.
- 1975 — «Приключения Буратино» — тексты части песен
- 1977 — «Аты-баты, шли солдаты» — песня «Бери шинель, пошли домой»
- 1977 — «Ключ без права передачи»
- 1979 — «Жена ушла» — песня «Ещё один романс»
- 1981 — «Грибной дождь» — песня «Старинная солдатская песня»
- 1982 — «Покровские ворота» — песни «Живописцы», «Песенка об Арбате», «Часовые любви»
- 1982 — «Оставить след» — автор песни «Есть муки у огня»
- 1983 — «Из жизни начальника уголовного розыска» — песни «Пиратская лирическая» и «Песня про дураков»
- 1984 — Капитан Фракасс — песня «Дождик осенний», «Надежды крашенная дверь», «Ах, как летят за днями дни» (музыка Исаака Шварца), «Вот какая-то лошадка»
- 1984 — «Милый, дорогой, любимый, единственный» — песня «Стать богатеем иной норовит»
- 1985 — «Непрофессионалы» — песни «Живописцы», «Возьмёмся за руки, друзья»
- 1985 — «Законный брак» — песни «После дождичка небеса просторней…», «Эта женщина в окне („Не сольются никогда зимы долгие и лета…“)»
- 1986 — «Тайны мадам Вонг», автор песни «Солнышко сияет, музыка играет»
- 1993 — Эта женщина в окне… — использована одноимённая песня
- 1999 — сериал «С новым счастьем!» — текст песни «Дождик осенний» (музыка Исаака Шварца)
- 2005 — «Турецкий гамбит» — «Дождик осенний» (исполнение Ольги Красько)
- 2013 — «До свидания, мальчики» — песня «Ах, война, что ж ты сделала, подлая»
Документальные фильмы
- «Я помню чудное мгновенье» (Ленфильм)
- «Мои современники», Лентелефильм, 1984
- «Два часа с бардами», Мосфильм, 1988
- «И не забудь про меня», Российское телевидение, 1992
Дискография
- Грампластинки
- Песни Булата Окуджавы. Мелодия, 1966. Д 00016717-8[26]
- Le Soldat en Papier (Париж, фирма «Le Chant du Mond»; 1968)
- Булат Окуджава. Песни. Мелодия, 1973. 33Д-00034883-84
- Булат Окуджава. Песни (стихи и музыка). Исполняет автоp. Мелодия, 1976. М40 38867
- Песни на стихи Булата Окуджавы. Мелодия, 1978. М40 41235
- Булат Окуджава. Песни. Мелодия, 1978. Г62 07097
- Булат Окуджава. Песни. Исполняет Булат Окуджава. Мелодия, 1981. С60 13331
- Окуджава Булат. Песни и стихи о войне. Мелодия, 1985
- Диск песен. («Балкантон», Болгария, 1985. ВТК 3804)
- Булат Окуджава. Песни и стихи о войне. Исполняет автоp. Запись всесоюзной студии грамзаписи и фонограммы кинофильмов 1969—1984 годов. Мелодия, 1985. М40 46401 003
- Окуджава Булат. Новые песни. Запись 1986 г. Мелодия, 1986. С60 25001 009
- Булат Окуджава. Песенка, короткая, как жизнь сама… Исполняет автоp. Запись 1986 г. Мелодия, 1987. С62 25041 006
- [oleg-pogudin.elegos.ru/_fr/3/3532437.jpg Песни на стихи Булата Окуджавы из кинофильмов]. Мелодия
- Кассеты
- Булат Окуджава. Пока земля ещё вертится. Записи М. Крыжановского 1969—1970. По лицензии SoLyd Records. ТОО «Московские окна», 1994. МО 005
- Компакт-диски
- Булат Окуджава. Пока земля ещё вертится. Записи М. Крыжановского 1969—1970. SoLyd Records, 1994. SLR 0008
- Булат Окуджава. А как первая любовь… По лицензии Le Chant du Mond, запись 1968. SoLyd Records, 1997. SLR 0079
- Альбомы
- [www.discogs.com/Boulat-Okoudjava-Boulat-Okoudjava/release/1185783 Переиздание французского альбома Булата Окуджава, записанного в студии Le Chant du Monde в 1967 году]
- [www.discogs.com/%D0%91%D1%83%D0%BB%D0%B0%D1%82-%D0%9E%D0%BA%D1%83%D0%B4%D0%B6%D0%B0%D0%B2%D0%B0-%D0%9F%D0%B5%D1%81%D0%BD%D0%B8-%D0%A1%D1%82%D0%B8%D1%85%D0%B8-%D0%9C%D1%83%D0%B7%D1%8B%D0%BA%D0%B0/release/2323759 Первый советский альбом Булата Окуджавы. Запись 1974—1975, выпуск 1976 года]
- [www.discogs.com/%D0%91%D1%83%D0%BB%D0%B0%D1%82-%D0%9E%D0%BA%D1%83%D0%B4%D0%B6%D0%B0%D0%B2%D0%B0-%D0%9F%D0%B5%D1%81%D0%BD%D0%B8/release/3848224 Второй советский альбом Булата Окуджавы. Запись и выпуск 1978 года]
- [www.discogs.com/%D0%91%D1%83%D0%BB%D0%B0%D1%82-%D0%9E%D0%BA%D1%83%D0%B4%D0%B6%D0%B0%D0%B2%D0%B0-%D0%9D%D0%BE%D0%B2%D1%8B%D0%B5-%D0%9F%D0%B5%D1%81%D0%BD%D0%B8/release/3693890 Альбом «Автор исполняет новые песни», середина 80-х]
Напишите отзыв о статье "Окуджава, Булат Шалвович"
Литература
- К. Рудницкий. «Песни Окуджавы и Высоцкого». // журнал «Театральная жизнь», 1987, № 14-15
- Булат Шалвович Окуджава: [Библиогр. 1945—1993] / Сост. И. В. Ханукаева // Рус. писатели. Поэты: (Совет. период). Библиогр. указ. — Т. 16. — СПб.: Рос. нац. б-ка, 1994. — С. 180—275.
- Быков Д. Л. Булат Окуджава. — М.: Молодая гвардия, 2009. — 784 с. (Серия «Жизнь замечательных людей»). — ISBN 978-5-235-03255-2.
- Голос надежды: Новое о Булате Окуджаве. Вып. 1—10 / Сост. А. Е. Крылов. М.: Булат, 2004—2013. — ISBN 5-98557-001-0.
- Гизатулин М. Булат Окуджава: «… из самого начала» — М.: Булат, 2008. — ISBN 978-5-98557-010-6
- Кулагин А. В. Лирика Булата Окуджавы: Науч.-попул. очерк. — М.: Булат; Коломна: КГПИ, 2009. — 320 с. — ISBN 978-5-91457-003-0.
- Tumanov V. [publish.uwo.ca/~vtumanov/images/books/Okudzhava%20Front%20Cover.jpg Listening to Okudzhava: Twenty-Three Aural Comprehension Exercises in Russian.] Newburyport MA: [www.hackettpublishing.com/listening-to-okudzhava-with-audio-cd-3887 Focus Publishing R. Pullins & Company] [accompanied by audio CD]. 1996. 2nd. Ed: 2000.
- Лемхин М.А. "Фотограф щёлкает, и птичка вылетает", Лос Анджелес, Bulat Okudzhava USA Cultural Fund, 2015. - 78 с.
Примечания
Источники
- ↑ Гизатулин М. [www.vinograd.su/education/preview.php?id=44273 Булат Окуджава. Несклоняемая фамилия // Виноград. — 2011 — № 3.]
- ↑ 1 2 3 4 5 Быков Д. [magazines.russ.ru/druzhba/2008/11/by3.html Булат Окуджава Главы из книги. Вступительная заметка автора] // Дружба народов. — 2008. — № 11.
- ↑ 1 2 Окуджава Б. Ш. Упраздненный театр. — М.: Зебра Е, 2006. — С. 5. — 336 с. — ISBN 978-5-94663-332-1.
- ↑ [wiki.redrat.ru/%D0%B4%D0%BE%D0%BA:%D1%81%D0%BF%D0%B8%D1%81%D0%BA%D0%B8_%D0%BF%D1%80%D0%BE%D0%B5%D1%85%D0%B0%D0%B2%D1%88%D0%B8%D1%85_%D0%B2%D0%BE_%D0%B2%D1%80%D0%B5%D0%BC%D1%8F_%D0%B2%D0%BE%D0%B9%D0%BD%D1%8B Списки лиц, проехавших через Германию во время войны]// Владимир Бурцев, «Общее дело», 14.10.1917 и 16.10.1917
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Быков Д. Л. Булат Окуджава. — М.: Молодая гвардия, 2009. — 784 с. (Серия «Жизнь замечательных людей»). — ISBN 978-5-235-03255-2.
- ↑ [www.pobeda1945.su/forum/1/topic/395 116 и 126 тяжелая гаубичная бригада] // Победа 1945.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 [magazines.russ.ru/authors/o/okudzhava/ Булат Шалвович Окуджава] // Журнальный зал.
- ↑ [www.deol.ru/culture/pesnya/okudj.htm Булат Шалвович Окуджава (9 мая 1924 — 12 июня 1997). Поэт, прозаик, киносценарист. Основоположник направления авторской песни] // Deol.ru.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [magazines.russ.ru/slo/2001/1/bib.html Булат Шалвович Окуджава. Библиография] / Сост. А. Е. Крылов, В. Ш. Юровский // Старое литературное обозрение. — 2001. — № 1.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Пархоменко М. [vecherka.donetsk.ua/index.php?id=4647&newsid=107543&show=news#.VSp8oOF0zKQ Шипы и розы Булата Окуджавы] // Вечерний Донецк. — 23.05.2014.
- ↑ [bulat-okudzhava.ru/ Главная] // Булат Окджава
- ↑ Федотов М. [magazines.russ.ru/slo/2001/1/fed-pr.html Первый и последний] // Старое литературное обозрение. — 2001. — № 1
- ↑ Николаев А. [www.stolitsa.org/678-bulat-okudzhava-my-bolny-mechemsya-v-bredu.html Булат Окуджава: «Мы больны, мечемся в бреду» // Столица. — 1992. — № 24.]
- ↑ Рост. Ю. [2005.novayagazeta.ru/nomer/2005/32n/n32n-s12.shtml Война Булата] // Новая газета. — 05.05.2005.
- ↑ Улыбышева М. [svoyasi.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=12&Itemid=8 Валентина Невинная. Стихи о поэзии и вечности // Свояси-Холл.]
- ↑ Чистяков Г. [www.damian.ru/Actualn_tema/Chistakov/oba_potrudilis.html Оба потрудились на славу, чтобы мы были людьми… // Русская мысль. — 26.06—2.07.1997.]
- ↑ Истомин С., Денисенко Д. [bard-cafe.komkon.org/berezhok/lb/okudjava.html Самые знаменитые барды России. — М.: Вече, 2002]
- ↑ Медведев Ф. [www.versiasovsek.ru/material.php?81 Запретная любовь Булата Окуджавы. Жизнь и смерть поэта в воспоминаниях Натальи Горленко] // Версия. — 2004. — № 17
- ↑ [bozaboza.narod.ru/igorokudjava.html Смольянинова Галина Васильевна (1926—1965). Окуджава Игорь Булатович (1954—1997) // Вozaboza.narod.ru.]
- ↑ [www.vilavi.ru/sud/260506/260506.shtml Женщины Булата Окуджавы // Vilavi.ru.]
- ↑ [www.kino-teatr.ru/kino/composer/ros/306445/bio/ Окуджава Антон Булатович // Кino-teatr.ru. — 25.12.14.]
- ↑ [ssd.jpl.nasa.gov/sbdb.cgi?sstr=3149 3149 Okudzhava (1981 SH)]
- ↑ [www.booksite.ru/department/center/gon/premia8.htm Государственная премия имени Булата Окуджавы] / Литературные премии // Вooksite.ru.
- ↑ [mosopen.ru/document/293_pp_1998-04-14 Постановление Правительства Москвы № 293-ПП от 14 апреля 1998 года] О присвоении имени Б.Ш. Окуджавы средней общеобразовательной школе N 69 г. Москвы. [web.archive.org/web/20150404063108/mosopen.ru/document/293_pp_1998-04-14 Архивировано из первоисточника 4 апреля 2015].
- ↑ [www.minkultrb.ru/afisha/detail.php?SECTION_ID=100&ELEMENT_ID=1789 Фестиваль «Песня Булата на Байкале» // Бурятия. Пространство впечалений. — 5—8.09.2012.]
- ↑ Соколов Д. П. [www.deol.ru/culture/pesnya/okudj.htm Булат Окуджава // Deol.ru. — 13.07.1997]
Ссылки
|
Окуджава, Булат Шалвович в Викицитатнике? |
|---|
- [bulat-okudzhava.ru/ Сайт, посвящённый творчеству Б. Окуджавы]
- [magazines.russ.ru/slo/2001/1/bib.html Булат Шалвович Окуджава. Библиография]
- [magazines.russ.ru/authors/o/okudzhava/ Булат Шалвович Окуджава] в «Журнальном зале»
- [www.bokudjava.ru/ Страница Булата Окуджавы на сайте «Шестедесятники»]
- [www.museum.ru/M2088 Государственный мемориальный музей Б. Ш. Окуджавы]
- [www.lib.ru/PROZA/OKUDZHAWA/ Поэзия и проза Окуджавы в библиотеке М. Мошкова]
- [www.youtube.com/playlist?list=PLVGFrKAZw6S9QEFG0uarm4q3qXD9D9-pN Булат Окуджава на Уoutube.com.]
- [levi.ru/guests/guests.php?id_catalog=28&id_position=563 Григорий Померанц о Булате Окуджаве]
- [nekrassov-viktor.com/Poetry/Okudzhava.aspx Булат Окуджава и Виктор Некрасов]
- [vmiremusiki.ru/bulat-okudzhava.html Булат Окуджава — поэт-символ]
- [stihiolubvi.ru/books/?author=Окуджава%Б Список книг]
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Окуджава, Булат Шалвович
Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.
Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.
Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.
В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Умершие в Кламаре
- Поэты по алфавиту
- Поэты СССР
- Поэты России
- Поэты XX века
- Музыканты по алфавиту
- Композиторы по алфавиту
- Композиторы СССР
- Композиторы России
- Композиторы XX века
- Сценаристы по алфавиту
- Сценаристы СССР
- Сценаристы XX века
- Актёры по алфавиту
- Актёры СССР
- Актёры XX века
- Лауреаты Государственной премии СССР
- Кавалеры ордена Отечественной войны I степени
- Кавалеры ордена Дружбы народов
- Награждённые медалью «За оборону Кавказа»
- Награждённые медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Награждённые медалью «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Награждённые медалью Жукова
- Награждённые Почётной медалью Правления Советского фонда мира
- Писатели по алфавиту
- Лауреаты «Русского Букера»
- Персоналии:Переделкино
- Выпускники Тбилисского государственного университета
- Авторы-исполнители СССР
- Авторы-исполнители России
- Исполнители авторской песни
- Русские поэты
- Писатели России XX века
- Русские писатели XX века
- Писатели СССР
- Русские писатели по алфавиту
- Шестидесятники
- Авторы исторических романов
- Члены КПСС
- Похороненные на Ваганьковском кладбище
- Участники Великой Отечественной войны
- Педагоги СССР
- Педагоги XX века
