Олано, Абрахам

Абрахам Олано
Общая информация
Полное имя	Абрахам Олано Мансано
Оригинальное имя	исп. Abraham Olano Manzano
Дата рождения	22 января 1970(1970-01-22) (54 года)
Место рождения	Аноэта, Страна Басков
Гражданство	Испания Испания
Рост	181 см
Вес	70 кг
Информация о гонщике
Нынешняя команда	завершил карьеру
Специализация	Раздельщик, многодневщик
Любительские команды
1989 1990 1991 1992	Frinat-Cegasa Seat ADO'92 AVSA Gurelesa
Профессиональные команды
1992 1992 1993 1994–1997 1997–1998 1999–2001	CHCS Lotus CLAS Cajastur Mapei Banesto ONCE
Главные победы
Чемпионат мира (1995) Чемпионат мира в разделке (1998) Чемпионат Испании (1994) Чемпионат Испании в разделке (1994, 1998) Вуэльта Испании (1998) 6 этапов Тур де Франс — 1 этап

Спортивные награды
Велошоссе
Олимпийские игры
Серебро	Атланта 1996	Гонка на время
Чемпионат мира по шоссейным велогонкам
Золото	Дуитама 1995	Групповая гонка
Золото	Валкенбюрг-ан-де-Гёл 1998	Гонка на время
Серебро	Дуитама 1995	Гонка на время

У этого человека испанская фамилия; здесь Олано — фамилия отца, а Мансано — фамилия матери.

А́брахам Ола́но Манса́но (исп. Abraham Olano Manzano; род. 22 января 1970, Аноэта) — бывший испанский профессиональный шоссейный велогонщик, баскского происхождения. Чемпион мира в групповой и индивидуальной гонках, призёр Олимпийских игр.

Любительская карьера

Олано начал заниматься велоспортом в 11 лет в велосипедной школе Oria. После нескольких побед в юниорских гонках Абрахам серьезно занимался трековым велоспортом, и даже стал чемпионом страны в командном преследовании, гите на километр и в спринте. На шоссе он выступал за ряд испанских команд, основной специализацией Абрахама в составе которых был спринт.

Профессиональная карьера

В 1992 году Олано начал профессиональную карьеру в команде CHCS, которая быстро распалась, а испанец оказался в составе команды Lotus, за которую одержал первую профессиональную победу, выиграв в родной Стране басков Гран-при Villafranca de Ordizia.

В 1993 году Олано оказался в составе команды CLAS Cajastur, которая чуть позднее объединилась с Mapei. В её составе Абрахам стал выигрывать более значимые гонки, такие как Вуэльта Астурии. Кроме этого, в 1994 году он стал абсолютным чемпионом Испании, выиграв как индивидуальную, так и групповую гонку.

В 1995 году Олано выиграл три этапа Вуэльты, которую он закончил вторым, позади француза Лорана Жалабера. В октябре, на чемпионате мира в Колумбии, Олано завоевал серебро в гонке на время, уступив только соотечественнику Мигелю Индурайну, а в групповой гонке взял реванш, оставив Индураина вторым даже несмотря на то, что последние километры Абрахам преодолевал с проколом заднего колеса. Успешное выступление в этом сезоне принесло Олано неофициальный титул наследника Мигеля Индураина, который к тому времени был уже пятикратным чемпионом Тур де Франс.

В 1996 году, несмотря на проклятие радужной майки, Олано начал оправдывать выданные ему авансы: он выиграл Тур Романдии, финишировал третьим на Джиро, девятым на Туре, а также выиграл серебро в гонке на время на Олимпиаде, где Абрахама в очередной раз обошел Индурайн.

В 1997 году испанец остановился в шаге от подиума Тура, став четвёртым, а ещё спустя год он смог покорить первый и единственный в карьере Гранд Тур. Благодаря отлично проведенным гонкам на время Олано выиграл испанскую Вуэльту. После этой победы Абрахам подтвердил свой статус сильнейшего раздельщика, выиграл золото на чемпионате мира в Нидерландах.

Последние профессиональные годы Олано провел в испанской команде ONCE. Его главным достижением в этот период стало второе место на Джиро в 2001 году. Кроме этого, на Олимпиаде в Сиднее Олано показал четвёртое место в разделке. После дисквалификации бронзового призёра — Лэнса Армстронга решается вопрос о передаче бронзовой награды Олано.

Послеспортивная карьера

После завершения спортивной карьеры Олано долгое время был техническим директором Вуэльты, занимался разработкой маршрута испанской многодневки, но в 2013 году, после того, как в допинг-пробе Олано с Тур де Франс 1998 были обнаружены следы запрещенных препаратов он был уволен с занимаемой должности.

Помимо этого, ещё в 1994 году Олано имел проблемы с допингом: он был снят с Вуэльты Каталонии и получил трехмесячную дисквалификацию.

Выступления на Гранд турах и чемпионатах мира

Гонка	1992	1993	1994	1995	1996	1997	1998	1999	2000	2001	2002
Джиро д’Италия	-	-	-	-	3	-	-	-	-	2	-
Тур де Франс	-	Сход	30	-	9	4	Сход	6	34	-	78
Вуэльта	-	-	20	2	-	Сход	1	Сход	19	64	-
ЧМ, групповая гонка	-	-	Сход	1	Сход	-	-	-	-	-	-
ЧМ,гонка на время			5	2	8	-	1	-	5	-	-

Ссылки

• [www.cyclingarchives.com/coureurfiche.php?coureurid=3074 Профиль ] на Cycling Archives.  (англ.)

Отрывок, характеризующий Олано, Абрахам

– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.