Эквиано, Олауда

Олауда Эквиано

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Олауда Эквиано, устаревшее написание — Олаудах Экиано (англ. Olaudah Equiano, в крещении — Густавус Васса (англ. Gustavus Vassa), около 1745 — 31 марта 1797) — один из наиболее известных борцов за отмену рабства в Британии в 18 в. Родом из народа игбо. Был рабом в молодости, позднее купил себе свободу, был моряком и купцом в Южной и Северной Америке, а также Арктике. Его автобиография, реалистично описывавшая ужасы рабства, повлияла на общественное мнение современников; вскоре после его смерти, в 1807 г., был принят закон о запрете работорговли. Тем не менее, у современных историков существуют обоснованные сомнения по поводу многих моментов из автобиографии Экиано, прежде всего по поводу того, действительно ли он родился в Африке, или уже в Америке.

Молодость и рабство

Согласно автобиографии, Эквиано родился в регионе Эссака около реки Нигер, который в настоящее время населён народностью игбо. Его отец был влиятельным старейшиной в деревне и помогал разрешать местные споры. Когда его родителей не было дома, родственники похитили его и продали в домашнее рабство в соседнюю деревню. До тех пор он не встречался с белыми людьми. По воспоминаниям Эквиано, его перепродавали несколько раз, прежде чем он переплыл Атлантический океан. Его покупали неохотно из-за низкого роста; для работы на сахарной плантации требовались крепкие люди.

После прибытия в Америку его отправили в Вирджинию, где его купил Майкл Паскаль, лейтенант британского королевского флота. Среди работорговцев был распространён обычай давать рабам новые имена. Паскаль решил дать новому рабу имя Густавус Васса — латинизорованная форма имени шведского короля Густава Вазы. В этот раз, однако, Эквиано отказался и заявил, что предпочитает имя Джейкоб. В качестве наказания Паскаль заковал его в кандалы и заявил, что тот будет оставаться закованным, пока не примет новое имя. Если верить воспоминаниям Эквиано, он оставался закованным длительное время, но в конце концов согласился отзываться на новое имя. Причины выбора такого необычного имени для раба неясны; как считает историк Саймон Шама, вероятно, ранее Паскаль служил на корабле под названием «Густав Ваза» и испытывал привязанность к этому названию. Однако наиболее известный корабль под названием «Ваза» утонул в 1628 г. всего в одной миле от порта, откуда он вышел в первый раз, и не смог участвовать в Тридцатилетней войне, где британцы и шведы были союзниками. Так что, скорее всего, имя было дано в шутку.

В своей автобиографии Эквиано писал, что обращение с рабами, трудившимися в домах работорговцев в Вирджинии, было исключительно жестоким, и включало такие необычные формы наказания, такие, как железный намордник, который надевался на лицо раба, который при этом с большим трудом мог говорить или есть. Он описал и свои новые впечатления, страх от увиденного — например, ему казалось, что глаза людей на картинах следили за ним, куда бы он ни шёл, а часы, висевшие на камине, рассказывали хозяину обо всех его ошибках.

Будучи рабом Паскаля, Эквиано обучался морскому делу и неоднократно путешествовал со своим хозяином. Поскольку это происходило во времена Семилетней войны с Францией, Эквиано не только был слугой, но обязан был участвовать в боях, передавая порох к пушкам. Как один из любимых слуг, Эквиано был отправлен к сестре Паскаля, миссис Гверин в Великобританию, где он посещал школу и научился читать по-английски. В феврале 1759 г. Эквиано был крещён в церкви св. Маргариты в Вестминстере. Несмотря на то, что Эквиано был любимцем хозяина, после войны он не получил ни своей доли трофейных денег, в отличие от прочих матросов, ни свободы, которую ему обещал Паскаль.

Позднее Эквиано был продан на остров Монтсеррат на Карибских Левардских островах. Грамотность Эквиано и его матросские навыки сделали его слишком ценным рабом для работы на плантации, и не особо желанным приобретением для рабовладельцев: тот факт, что он умел управлять судном, вызывал опасения, что он легко убежит. В конце концов его приобрёл Роберт Кинг, торговец-квакер из Филадельфии, который вёл торговлю на Карибских островах. У Кинга Эквиано работал и во время торговых поездок на Карибы на корабле, и в его магазинах. В 1765 г. Кинг пообещал Эквиано свободу в обмен на 40 фунтов — цену, которую он уплатил при его покупке. Кинг также научил его читать и писать грамотно (ранее Эквиано владел лишь базовыми навыками чтения и письма), основам христианской религии, а также активно привлекал его к участию в собственном бизнесе, что позволило Эквиано заработать честным путём необходимые 40 фунтов и купить себе свободу.

Кинг хотел, чтобы Эквиано остался его деловым партнёром, но сам Эквиано считал это опасным, ввиду положения чёрного населения в британских американских колониях. При посадке на судно в Джорджии его чуть было вновь не похитили в рабство, однако выпустили, когда выяснилась его образованность. Эквиано вернулся в Великобританию, где после Дела Сомерсета в 1772 г. возник обычай, что на территории собственно Британии рабство было недопустимым.

Писатель и борец за отмену рабства

Проведя несколько лет в путешествиях и торговле, Эквиано приехал в Лондон, где принял участие в движении аболиционистов. Наиболее сильную поддержку движение имели среди квакеров, однако в тот момент оно уже не связывалось с конкретной религиозной общиной. Сам Эквиано был методистом.

У Эквиано обнаружился талант оратора, его познакомили со многими влиятельными людьми, которые порекомендовали ему описать свою биографию в книге. Эквиано получил финансовую поддержку от филантропов-аболиционистов. Его книга удивила многих качеством и подробностью описаний, литературным стилем и пафосом, направленным против рабовладельцев. Под заголовком «Увлекательная повесть жизни Олаудаха Экиано, или Густава Вазы, африканца», англ. The Interesting Narrative of the Life of Olaudah Equiano, or Gustavus Vassa, the African, книга была впервые опубликована в 1789 г. и вскоре выдержала несколько переизданий. Более того, книга была одним из первых примеров печатного произведения писателя африканского происхождения в Европе.

Повесть Эквиано начинается в западноафриканской деревне, где его продали в рабство в 1756 г. Он в красках вспоминает эпидемию, вспыхнувшую на корабле во время перевозки за океан, и другие ужасы во время поездки: «Теперь я желал, чтобы последний друг, Смерть, пришёл освободить меня». Как писалось в его книге, молодой Эквиано был продан на плантацию в Вирджинии, где подвергся издевательствам. Рабство, как он писал, превращает в скотов всех — самих рабов, их хозяев, жён рабовладельцев и вообще всё общество.

Далее автобиография описывает, как приключения Эквиано занесли его в Лондон, где он стал своим в британском обществе и приобрёл статус ведущего аболициониста. Его разоблачающий рассказ о печально известном судне работорговцев Zong, с которого 133 раба были сброшены в воду, чтобы получить за них страховые деньги, шокировал страну. Книга также сумела продемонстрировать читателям гуманность африканцев и негуманность рабства. Прибыль от книги принесла Эквиано независимость от пожертвователей, после чего он смог посвятить себя тому, что считал важным — работе над улучшением экономического и социального положения жителей Африки, особенно Сьерра-Леоне.

Эквиано вспоминает своё детство в Эссаке, где он был воспитан в традиции «великих воинов». Его воспоминания о жизни африканцев до прибытия европейцев представляют большой интерес. Не менее интересны его воспоминания о морских путешествиях в Америку, Турцию и Средиземноморье, об участии в морских битвах во время войн с Францией и с индейцами, а также о поисках северо-западного пути экспедиции Фиппса 1772—1773. Эквиано также описывает свою роль в аболиционистском движении, наряду с Гренвиллом Шарпом (en:Granville Sharpe). От имени аболиционистского движения Эквиано обратился с петицией на имя британской королевы в 1788 г. Он был назначен членом экспедиции, которая должна была переселить освобождённых рабов из Британии на территорию нынешней Сьерра-Леоне. К сожалению, ему не удалось совершить путешествие к себе на родину.

Семья в Британии

После долгих путешествий Эквиано решил поселиться в Англии (Сохэм, Кембриджшир) и обзавестить семьёй. 7 апреля 1792 г. он женился на Сюзанне Каллен (Susannah Cullen), местной девушке. У них родилось две дочери — Анна Мария, 16 октября 1793, и Джоанна, 11 апреля 1795.

Сюзанна умерла в феврале 1796 г. в возрасте 34 года, а сам Олауда — через год, 31 марта 1797 г., в возрасте около 52 лет. Вскоре после этого в возрасте 4 лет умерла старшая дочь, и всё наследство перешло к младшей дочери Джоанне. Наследство составило £950: в то время это была значительная сумма, эквивалентная примерно £100000 по состоянию на начало 21 в. Джоанна Васса вышла замуж за священника Генри Бромли, и они управляли общиной конгрегационистов в Клаверинге, графство Эссекс около Саффрон-Уолдена, а в середине 19 в. переехали в Лондон. Оба похоронены на конгрегационалистском кладбище Эбни-Парк в Сток-Ньюингтоне. По всей видимости, детей у них не было.

В честь Эквиано назван кратер на Меркурии.

Спорный вопрос о происхождении

Винсент Карретта (Vincent Carretta), профессор литературы, автор книги «Экиано-африканец: биография человека, который сделал себя сам» (Equiano, the African: Biography of a Self-Made Man, 2005), указывает на то, что основной проблемой биографии Экиано является его происхождение. Карретта предполагает, что Эквиано, возможно, выдумал своё происхождение из Африки и рассказ о том, как он выжил во время рейса через Атлантический океан, но не только для того, чтобы заработать на книге, но и с тем, чтобы помочь движению против работорговли.

Как пишет Карретта:

Эквиано, безусловно, имел африканское происхождение. Побочное свидетельство, что Эквиано был не просто африканцем, а афроамериканцем по рождению и афро-британцем по выбору, представляют интерес, но не являются окончательными.

Карретта обнаружил записи о крещении и судовую роль, где Экиано связывался происхождением с Южной Каролиной. Были обнаружены и журнальные записи о первом рейсе Экиано в Арктику; в них указывалось, что он происходил из Каролины, а не из Африки. Наибольшую проблему для сторонников подлинности африканского происхождения Эквиано представляет то, что источником информации о происхождении из Каролины были не работорговцы, а сам Эквиано. Хотя указанное свидетельство можно считать побочным, его трудно оспорить, поэтому группа исследователей, включая Пола Лавджоя, пытается обнаружить факты в доказательство того, что Эквиано действительно происходил из Африки. До настоящего времени таких доказательств, за исключением его собственного рассказа, нет.

Большой критике подверглась работа афроамериканской исследовательницы Обиануджу Кэтрин Ачолону (en:Obianuju Catherine Acholonu «Корни Олауды Экиано в народе игбо: антропологическое исследование» (The Igbo Roots Of Olaudah Equiano: An Anthropological Research, 1989). Она пыталась отождествить деревню Эссака, которую упоминает Эквиано, с якобы существовавшим старинным нигерийским городом Иссаку, который, однако, вообще не был известен до появления книги Ачолону. На грубые ошибки в книге Ачолону указывали даже нигерийские историки.

Возможно, сообщение Эквиано о перевозке рабов из Африки в Америку также были основаны на чьих-то рассказах.

Ссылки

• [www.brycchancarey.com/equiano/index.htm Olaudah Equiano, or Gustavus Vassa, the African] Brycchan Carey’s comprehensive collection of resources for the study of Equiano.
• [www.gutenberg.org/author/Olaudah+Equiano Работы Olaudah Equiano] в проекте «Гутенберг»
• [librivox.org/the-interesting-narrative-of-the-life-of-olaudah-equiano-by-olaudah-equiano/ Audio recording of The Interesting Narrative of the Life of Olaudah Equiano] at LibriVox
• [www.bbc.co.uk/history/historic_figures/equiano_olaudah.shtml Olaudah Equiano] at the BBC
• [www.pbs.org/wgbh/aia/part1/1p276.html Africans in America — Olaudah Equiano] at PBS
• [slavetrade.parliament.uk/slavetrade/search/all?keywords=equiano Equiano] at Parliament and the British Slave Trade 1600—1807
• [www.100greatblackbritons.com/bios/olaudah_equiano.html Olaudah Equiano: Black Britain’s Political Founding Father] at 100 Great Black Britons
• [www.equiano.org The Equiano Project] The Equiano Society and Birmingham Museum & Art Gallery
• [www.equiano.soham.org.uk Remembering Equiano — Soham at the Time of the Abolition] Soham Community History Museum & Soham Action 4 Youth

Изображение в кино и на телевидении

• [www.mixedblessingstheatregroup.co.uk Let Justice Be Done] Mixed Blessings Theatre Group. 2008 play with Equiano playing a possible part in a meeting with the Earl of Mansfield in the late 1770s
• [www.africansnow.com African Snow] Riding Lights Theatre Company. 2007 play featuring Equiano’s story
• [www.amazinggracemovie.com/Amazing Grace official US website]
• [www.amazinggracethemovie.co.uk/Amazing Grace official UK website]
• [www.newsreel.org/nav/title.asp?tc=CN0086&s=A%20son%20of%20Africa A Son of Africa] 1998 short film distributed by California Newsreel

Вопрос о месте происхождения

• [www.yorku.ca/nhp/seminars/2005_06/Vassa_and_Abolition_-_Slavery_and_Abolition.pdf Autobiography and Memory: Gustavus Vassa, alias Olaudah Equiano, the African] Paul E. Lovejoy. May-October 2005.
• «Where Was Olaudah Equiano Born?» [www.brycchancarey.com/equiano/nativity.htm] Brycchan Carey’s list of Africanist/Americanist positions. (accessed 11 June 2007)
• [chronicle.com/free/v52/i03/03a01101.htm Unraveling the Narrative] Jennifer Howard. The Chronicle of Higher Education, September 9, 2005.
• [www.brycchancarey.com/equiano/biog.htm Olaudah Equiano: A Critical Biography] Brycchan Carey. 13 December 2005.

Отрывок, характеризующий Эквиано, Олауда

– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.