Олаф Магнус

Олаф Магнус (лат. Olaus Magnus, или Magni, латинизация Månsson, либо перевод Store; 1490—1557) — шведский церковный деятель, архиепископ Уппсалы, дипломат, писатель и картограф. Родителями Олафа были Монс Петерссон Стуре (швед. Måns Petersson Store) и Кристина. Брат архиепископа и историка Иоанна Магнуса (Юхана Монссона).

Биография

Олаф родился в октябре 1490 в Линчёпинге (либо в Шеннинге), учился в Линчёпинге, в Вестеросе, затем в Ростоке, возможно, получил степень магистра в Кёльне (1514).

В 1518—19 по заданию апостольского комиссара и представителя папской курии (Иоганнес Арчимбольд Ангел) путешествовал по Норрланду и Северной Норвегии, продавая индульгенции и заодно знакомясь с географией и местными обычаями. Кроме того, в своей книге он указывал, что поездка также была направлена на борьбу с лютеранской ересью.

Позднее служил каноником в Уппсале и Вестеросе, в 1520 будучи в Стокгольме, оказался свидетелем «кровавой бани», устроенной датчанами. В 1523 он был архидиаконом в Стренгнесе, где 6 июня риксдаг выбрал Густава Васу королём. В этом же году новый король назначил Иоанна Магнуса (Юхана) архиепископом Уппсалы (и всей Швеции) и отправил его брата Олафа в Рим добиваться утверждения этого назначения Святым престолом. Однако папа отказал, что так или иначе способствовало скорой Реформации в Швеции.

До 1530 Олаф, оставаясь секретарем своего брата-архиепископа, много путешествовал по Европе с дипломатическими миссиями. Среди них упоминается поездка в Нидерланды с поручением участвовать в торговых переговорах с руководством ганзейских городов. С началом Реформации и Юхану, и Олафу оставаться в стране было опасно, в 1530 их имущество было конфисковано, и они решили не возвращаться в Швецию, поселившись в Гданьске.

В 1544 году умер Иоанн Магнус, и 26 октября папа Павел III назначил Олафа архиепископом Уппсалы — чисто номинально, так как о возвращении не могло идти речи. Тем не менее в этом качестве он участвовал в Тридентском соборе в 1545—49. Позднее Олаф был каноником в Льеже, Сигизмунд I предлагал ему аналогичное место в Познани, но он отказался. С 1550 практически безвыездно жил в Риме в монастыре св. Бригитты.

Олаф Магнус умер 1 августа 1557 (1558), похоронен в церкви Santa Maria dell’Anima в Риме, но место надгробной плиты неизвестно, вероятно, она утерялась во время реставрации 1776 года.

Труды

Именно в Данциге Олаф по совету своего друга португальца (Damianus à Goes) начал изучать культуру и историю покинутой родины. В 1537 братья перебрались в Мантую, затем в Рим. В 1538-40 они жили в Венеции у Патриарха Венецианской республики Иеронимо Квирини , который заинтересовался исследованиями Скандинавии. При его финансовой поддержке Олаф закончил и напечатал несколько копий карты Северной Европы, известной как Carta Marina.

Кроме неё Олаф написал знаменитую Historia de Gentibus Septentrionalibus (История северных народов), напечатанную в 1555 в Риме. История… является литературным продолжением его работы над Картой, в ней присутствуют его собственные воспоминания о поездке по Норрланду, легенды, фольклор, этнографические сведения, фрагменты классических трудов Саксона Грамматика и других. Эта книга на долгое время оставалась авторитетнейшим источником знаний о Швеции. Её популярность объяснялась также множеством небольших эскизов, иллюстрирующих обычаи Севера, удивительные для всей просвещённой Европы.

Книга переводилась (оригинал был написан, разумеется, на латыни) на итальянский (1565), немецкий (1567), английский (1658), нидерландский языки (1665) и перепечатывалась (с сокращениями) в Антверпене (1558 и 1562), Париже (1561), Амстердаме (1586), Франкфурте(1618) и Лейдене (1652). На шведский она была переведена только в 1909 году.

Благодаря этому труду Олаф Магнус рассматривается как первый гуманист Швеции, более того, История… рассматривается как важный, в том числе идейный, источник фундаментального исторического труда Олафа Рудбека Старшего Atlantica.

Источники

1. Статья из шведской энциклопедии Nordisk familjebok (швед.) [runeberg.org/nfal/0090.html][runeberg.org/nfal/0091.html] Проверено 26 мая 2006.
2. [bell.lib.umn.edu/map/OLAUS/BIO/indexbi.html Сайт библиотеки университета Миннесоты] (англ.) Проверено 26 мая 2006.
3. Gotisk renässans. Johannes och Olaus Magnus som politiker och historiker. K. Johannesson. Uppsala, 1982.
4. [www.kolamap.ru/library/savelyeva_.htm Е. А. Савельева Олаус Магнус и его «История северных народов» . Л.: Наука, 1983. 135 с.]

Ссылки

• Олай Магни // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Олаф Магнус

– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».