Олдфилд, Майк

Майк Олдфилд Mike Oldfield
Майк Олдфилд выступает на Night Of The Proms (2006)
Основная информация
Полное имя	Майкл Гордон Олдфилд
Дата рождения	15 мая 1953(1953-05-15) (70 лет)
Место рождения	Рединг, Беркшир
Годы активности	1967 — настоящее время
Страна	Великобритания Великобритания
Профессии	музыкант, композитор, лётчик, геймдизайнер
Инструменты	гитара
Жанры	Прог-рок, нью-эйдж, поп-рок, келтик-фьюжн, классическая музыка
Коллективы	Sallyangie, Barefoot, The Whole World
Сотрудничество	Мэгги Райлли, Дэвид Бедфорд, Джон Андерсон, Анита Хегерланд
Лейблы	Virgin Records (1973—1991) Warner Music Group (1992—2003) Mercury Records/Virgin EMI Records (c 2004)
[www.mikeoldfieldofficial.com www.mikeoldfieldofficial.com]

Майкл Го́рдон О́лдфилд (англ. Michael Gordon Oldfield; род. 15 мая 1953, Рединг, Беркшир) — британский мультиинструменталист и композитор.

Наиболее известен дебютный альбом Майкла Олдфилда «Tubular Bells», главная тема из которого была использована в фильме ужасов «Изгоняющий дьявола» и получила Grammy как лучшая инструментальная композиция (1974). Новаторский подход к процессу звукозаписи и уникальное звучание его немного перегруженных гитар, наряду с частым использованием вибрато и значительным количеством монтажных склеек и наложений разнообразных инструментов, сделало стиль Олдфилда узнаваемым и неповторимым. Tubular Bells была первой пластинкой, выпущенной на лейбле Virgin Records, что в итоге стало толчком к построению бизнес-империи Ричарда Брэнсона.

Майк Олдфилд известен не только своими инструментальными работами, но и написанием ряда популярных песен, среди которых «Moonlight Shadow» и «To France», с вокалом Мэгги Райлли. Среди русскоязычной аудитории наиболее известен отрывок из его композиции «The Wind Chimes» (альбом Islands), использовавшийся в финальных титрах телепрограммы «Клуб путешественников».

Биография

Майкл Гордон Олдфилд родился в семье Раймонда Олдфилда, врача общей практики (general practitioner), англичанина, и Морин Листон — медсестры, ирландки по национальности. Дед по материнской линии участвовал в Первой мировой войне, откуда вернулся с нарушенной психикой. Майк был третьим ребёнком в семье, у него есть сестра Салли (род. 1947) и брат Терри (род. 1949). Примерно до восьми лет детство Майка Олдфилда было безоблачным, но затем у четы появился четвёртый ребёнок, Дэвид, родившийся с синдромом Дауна. Дэвид умер через год, что стало причиной психологических проблем матери. Её состояние постепенно ухудшалось, и отцу временами приходилось помещать её на лечение в психиатрическую больницу. С тех пор Майк начал находить убежище от семейных проблем в музыке.

Майк рос в окружении, способствующем развитию музыкальных способностей. Его бабушка играла на пианино, а до Второй мировой войны работала пианисткой в пабе. После смерти бабушки её пианино перешло к семье Олдфилдов. Отец иногда пел песни под гитару. Мать любила рассказывать длинные эпические ирландские сказания, что несомненно сказалось на увлечении Майка фолк-музыкой. В семь лет Олдфилд увидел по телевизору игру гитариста Берта Уидона и попросил родителей купить ему гитару. Отец научил его нескольким простейшим аккордам. Брат и сестра тоже увлекались музыкой и в дальнейшем стали вполне самостоятельными исполнителями.

Ранняя карьера. Sallyangie, Barefoot, The Whole World

Увлекшись игрой на гитаре, Майк Олдфилд уже в возрасте 9 лет начал выступать в местных фолк-клубах, исполняя инструментальную музыку, которую сам и сочинял. По достижению 15-летнего возраста Майк получил законные основания бросить ненавистную ему школу, что он немедленно и сделал, и вместе со свой сестрой Салли организует фолк-дуэт «Sallyangie».

Группа записала несколько синглов и альбом Children of the Sun, после чего последовал небольшой концертный тур. В 1968 дуэт распался и Майк вместе с братом Терри организовали новую группу — Barefoot, которая также просуществовала меньше года. В 1970 году Олдфилд присоединяется к Кевину Эйерсу и группе The Whole World в качестве бас-гитариста. В составе группы также был Дэвид Бедфорд, который впоследствии стал помощником Майка в его сольной карьере. Олдфилд участвовал в записи двух альбомов этого коллектива и активно гастролировал. В 1971 году группа распалась и Майк вынужден был искать новое место. Олдфилд устроился к Алексу Харви в качестве ритм-гитариста, получая за это 20 фунтов стерлингов в неделю. Кроме того, он подрабатывал музыкантом в оркестровой яме, во время представлений мюзикла Hair.

Начало сольной карьеры

Появление альбома Tubular Bells стало результатом всего музыкального опыта, полученного Майком на протяжении жизни. Кевин Эйерс часто работал в знаменитой студии Abbey Road, что позволило Майку обучиться азам сведения музыки. Одновременно с записью материала для The Whole World, он имел возможность наблюдать за работой Пола Маккартни, который играл на всех необходимых инструментах сам. В юности Майк очень хотел быть похожим на таких гитаристов как Джон Ренборн, Берт Дженш, слушал классических и фламенко гитаристов, а также любил симфонии и концерты для пиано. Он любил Мориса Равеля, Ханса-Иоакима Роделиуса, Бартока, Стравинского и одновременно Led Zeppelin и Стиви Уандера. Всё вместе взятое привело Майка к идее создать свою собственную инструментальную музыку. Юному музыканту удалось позаимствовать у Кевина Эйерса хороший магнитофон и создать качественную демонстрационную запись будущего альбома. В надежде выпустить свою музыку, он приносил демозапись на прослушивание к боссам различных звукозаписывающих компаний, но везде ему отказывали, порой в довольно грубой форме, и лишь в Mercury Records посоветовали добавить к музыке слова, что было неприемлемо для Майка.

Майк Олдфилд тем временем был запасным гитаристом в мюзикле Hair и находился в состоянии депрессии. У него не хватало денег на самое необходимое и однажды Майк был вынужден украсть несколько картофелин с овощного рынка. Узнав, что в СССР государство предоставляет музыкантам работу и студию для записей, он серьёзно задумывался об обращении в советское посольство.

Единственным человеком, которого заинтересовало творчество музыканта, оказался звукоинженер только что построенной в тот момент студии The Manor, Том Ньюман, которому Майк Олдфилд дал послушать своё демо, когда в сентябре 1971 года записывался в The Manor в качестве сессионного бас-гитариста Артура Льюиса. Том Ньюман был так впечатлён музыкой Майка, что посоветовал её Саймону Дрэйперу, компаньону Ричарда Брэнсона — в то время являвшегося хозяином студии и нескольких магазинов по продаже грампластинок по сниженным ценам. Саймон Дрэйпер, который являлся тонким ценителем музыки, предложил Ричарду основать свой собственный лейбл и первым релизом компании сделать именно работу Майка Олдфилда. Брэнсон заключает контракт с Майком, скопировав его с контракта знакомой певицы Сэнди Денни, так как даже не знал, что должен включать в себя контракт исполнителя.

Работа над альбомом Олдфилда началась в студии The Manor в сентябре 1972 года. Первая часть альбома была записана за неделю, вторая — за несколько месяцев, так как Майку приходилось работать только в то время, когда студия была свободна. Олдфилд сам сыграл практически на всех инструментах, использовав также около 2300 магнитофонных обрывков для всевозможных наложений.

Первый официальный релиз компании Virgin Records V2001 «Tubular Bells» вышел 25 мая 1973 года. Радиоведущий Джон Пил в эфире BBC Radio One поставил альбом целиком, а на страницах The Listener разместил рецензию, где охарактеризовал Tubular Bells как «пластинку невероятной силы, энергии и настоящей красоты». Такая реклама от признанного мэтра дала толчок продажам альбома. Tubular Bells был представлен в лондонском Queen Elizabeth Hall 28 июня. Критики и публика приняли абсолютно новую музыку с большим энтузиазмом. Популярности Tubular Bells в остальном мире способствовало использование его фрагментов в знаменитом фильме «Изгоняющий дьявола». После этого альбом ворвался на верхние строчки мировых чартов. Продажи альбома зашкаливали — свыше 2 миллионов копий за год и около 16 миллионов копий на сегодняшний день. Всего Tubular Bells продержался в британском чарте 279 недель, из которых 13 недель он был в первой десятке. За свою почти тридцатилетнюю историю он несколько раз возвращался в британский чарт, причём в каждом десятилетии. Последний раз это произошло в 2012 году. После Церемонии открытия Олимпийских игр в Лондоне альбом достиг 66 места. После успеха альбома Майк удалился в сельскую глубинку, чтобы избежать назойливого внимания шоу-бизнеса. До 1978 года музыкант практически не появлялся на публике и очень редко давал интервью.

Hergest Ridge, вышедший в 1974, немедленно возглавил хит-парад Великобритании и доказал, что Майк Олдфилд не стал музыкантом-однодневкой. Название пластинки произошло от названия холмистой местности на границе Уэльса и Англии, где как раз скрывался от всеобщего внимания музыкант. Интересный факт — Hergest Ridge оказался первым альбомом Олдфилда, возглавившим британские чарты, но вскоре был смещен оттуда альбомом Tubular Bells. Майк стал третьим в истории музыкантом, после Пола Маккартни и Боба Дилана, вытеснившим себя самого с первого места британского хит-парада.

Вышедший в 1975 году третий альбом композитора Ommadawn продемонстрировал, что Майк скомбинировал лучшие элементы обоих предшественников. Альбом получился великолепным и был назван «шедевром века», а Майка пресса нарекла «Волшебником тысячи наложений». В следующие три года был выпущен лишь четырёхдисковый сборник Boxed, содержащий все три альбома, которым Майк придал немного другое звучание и дополнил небольшими вставками.

В 1978 Майк Олдфилд вышел из затворничества, представив свой новый двойной альбом Incantations Именно тогда Майк удивил музыкальную прессу и своих фанатов короткими волосами и несколькими довольно агрессивными интервью. Дело в том, что музыкант прошёл известный в то время курс психотерапии Exegesis, чтобы избавиться от застенчивости. Итак, Майк изменился и, чтобы доказать это, отправился в турне в сопровождении огромной труппы музыкантов в количестве около 80 человек и большим количеством оборудования. Хотя почти все концерты прошли с аншлагом, тур, в силу гигантских организационных расходов, оказался убыточным и был завершён с долгом, который Майк выплачивал в течение следующих 10 лет. Фрагменты этого тура вошли в двойной альбом Exposed.

Коммерческая музыка; завершение контракта с Virgin

Вышедший в 1979 году Platinum начал целую череду альбомов со схожей концепцией — длинная инструментальная композиция на первой стороне пластинки и четыре небольших песен или инструменталов — на другой. На этом альбоме впервые появились каверы на других исполнителей — «North Star» Филипа Гласса и «I Got Rhythm» Айры и Джорджа Гершвина. Затем последовал тур в поддержку альбома. На этот раз Майка сопровождали только 11 человек, что позволило закончить тур без убытков.

В 1980 году вышел следующий диск композитора Queen Elizabeth II (QE2), быстро ставший «золотым». Альбом не содержал длинной инструментальной композиции, заполнявшей всю сторону пластинки. Taurus I — самый длинный трек на диске — звучит около 10 минут. Опять были представлены композиции других музыкантов — Arrival (ABBA) и Wonderful Land (The Shadows). В марте 1981 Майк отправляется в новое европейское турне в сопровождении 5 музыкантов. В каждой стране в концерт включалась какая-то национальная мелодия — «O Sole Mio» (Ливорно, Италия), «Blue Danube» (Вена) и «The Royal Wedding Anthem» в Портсмуте и Лондоне. В Лондоне Майк был удостоен звания «Почетный гражданин Лондона», что по средневековой традиции давало ему право прогонять стада своих овец через лондонские мосты, а в случае тяжкого преступления против королевства быть повешенным на шелковой верёвке.

Следующий альбом Five Miles Out опять включал длинные инструментальные композиции — Taurus 2 занял всю первую сторону пластинки, а Orabidoo — половину второй стороны. Дополнили вторую сторону такие хиты как Five Miles Out и Family Man. Титульная песня посвящена драматическому эпизоду, случившемуся в предыдущем туре Майка, когда он и его группа на маленьком самолете попали в страшный шторм. Диск стал наиболее коммерчески успешным со времен Ommadawn.

Альбом Crises, вышедший в 1983 г., считается одним из самых лучших у Майка. Композиции Moonlight Shadow и Shadow On The Wall сразу стали хитами. Затем последовал очередной европейский тур, увенчанный концертом на знаменитой Wembley Arena, отметивший десятилетний юбилей творчества Майка.

Для записи своего следующего альбома Discovery Майк отправился в швейцарские Альпы. Результатом стали 7 песен и одна инструментальная композиция. Наибольшую известность получила композиция To France с великолепным вокалом Мэгги Райлли. Discovery-тур, последовавший далее, включил в себя более 50 концертов, из них 20 — в Германии. В 1985 г. Майк закончил писать саундтрек к фильму The Killing Fields. Музыка, написанная с помощью старого друга Дэвида Бедфорда, была мистическая и очень волнующая. Альбом сильно отличается от других работ композитора и находится на грани авангарда.

После выхода The Killing Fields у Майка случился очередной приступ затворничества и в течение 2 лет было выпущено лишь два сингла с одинаковым форматом: поп песня на первой стороне и инструментальная композиция на другой. Это было вызвано тем, что в личной жизни музыканта произошли большие изменения. Майк расстался со своей женой Салли Купер. К записи новой пластинки была привлечена норвежка Анита Хегерланд, как раз и ставшая новой подругой Майка. Альбом Islands был холодно встречен прессой и имел довольно низкие продажи, хотя 21-минутная инструментальная композиция The Wind Chimes заслуживает всяческого внимания. На этот трек было снято прекрасное видео в полную длину композиции. Над альбомом работало 4 сопродюсера (один из них — будущий основатель Enigma Мишель Крету) и 5 вокалистов, включая знаменитую Бонни Тайлер.

В 1989 г. вышел Earth Moving, примечательный тем, что в альбоме не оказалось ни одной инструментальной композиции. Майк использовал 6 вокалистов для записи десяти песен. Это объясняется тем, что Virgin Records была заинтересована в коммерческой музыке. Отношения между Virgin и Олдфилдом, и без того не очень хорошие, ухудшились окончательно. Майк не был доволен своим контрактом, подписанным ещё в 1973 (по которому он должен написать 13 студийных альбомов).

В 1990 г. на свет появился Amarok. Этот альбом — полное возвращение к инструментальной музыке и содержит в себе одну композицию длиной 60 минут. Этот диск подтвердил репутацию Майка как мультиинтрументалиста. Музыкант сам сыграл на более чем шестидесяти инструментах, включая такие «инструменты» как башмаки, ложки, ногти и т. д. Продажи альбома были провальными, а критики так и не определились с его оценкой. Фанаты же Олдфилда были просто в восторге. На 48 минуте в альбоме азбукой Морзе выстукивается «послание» Ричарду Брэнсону, главе Virgin: «Fuck off, RB!». Однако сам Ричард Брэнсон об этом до сих пор не знает.

Heaven’s Open, последний необходимый альбом для завершения контракта с Virgin, вышел в 1991 г. Конфликт между Олдфилдом и Брэнсоном проявился и здесь: в композиции Make, Make музыкант критикует погоню Virgin за коммерческим успехом за счёт оригинальности музыки. Также альбом примечателен тем, что впервые Олдфилд спел сам. Для этого он в течение шести месяцев брал уроки вокала у Хелены Шенель, обучавшей таких певцов как Джордж Майкл, Питер Гэбриэл и Пол Янг. Голос композитора можно услышать в песне Heaven’s Open.

Возвращение к истокам. Tubular Bells II и III

Сразу после выхода этого альбома Майк подписывает контракт с WEA Records и на шесть месяцев уезжает в Лос-Анджелес для записи нового альбома. Майк давно хотел записать продолжение своего дебютного альбома, но не хотел, чтобы прибыль от него досталась Virgin. Премьера альбома Tubular Bells II состоялась 4 сентября 1992 г. в старинном эдинбургском замке. Комбинация великолепной музыки, энтузиазм фанатов (увидевших Майка впервые за 8 лет) и вдохновляющий финал с огромным фейерверком сделали этот концерт одним из самых запоминающихся в карьере музыканта. Шоу было записано на видео и с тех пор неоднократно транслировалось по всему миру.

Tubular Bells II имели большой коммерческий успех и к настоящему времени продано свыше 2 миллионов копий альбома. После выхода диска последовал мировой тур, посвященный 20-летней годовщине Tubular Bells, кульминацией которого стали четыре концерта в лондонском Albert Hall.

Два года спустя The Songs Of Distant Earth сломал все шаблоны музыкальной индустрии — он стал первым коммерческим альбомом, включившим в себя элементы виртуальной реальности. Сам же альбом был основан на одноимённом романе английского писателя-фантаста Артура Кларка. Роман так понравился Майку, что он решил записать альбом, посвященный ему. Он встретился с Кларком и получил разрешение на это. Когда демоверсия была готова, музыкант отослал её писателю. Музыка очень впечатлила Кларка, и он даже написал вступительную статью к буклету диска. Альбом получился очень необычным для Майка, и это сказалось на продажах — они были довольно низкими. Видео на Let There Be Light, выпущенное в 1995 г. в цифровой форме, было очень впечатляющим и получило приз за оригинальность спецэффектов. В это же время именем «5656 Oldfield» была названа малая планета.

В 1996 году Майк выпускает диск Voyager — собрание десяти инструментальных композиций в кельтском духе. Семь из десяти треков являются переработками старинных ирландских и шотландских мотивов, а три новые композиции — стилизованны под них. Альбом получился очень спокойным и расслабляющим и открыл новую грань таланта мультиинструменталиста. В том же году Олдфилд переезжает на Ибицу, в спроектированный им самим дом.

Следующий альбом — Tubular Bells III, появившийся в 1998 г., был навеян Майку кассетой с записью клубной музыки, которую ему дал послушать друг. Впервые у Майка появились жесткие ритмы, хотя и всего лишь в двух композициях. Первая композиция практически является диджейским ремиксом на оригинальные Tubular Bells. Альбом был представлен «живьем» в Лондоне и был записан на видео. Не вошедший в альбом трек Tubular Bells X был включен в саундтрек к культовому сериалу «Секретные материалы».

Выпущенный в 1999 г. Guitars является возвращением к корням творчества Майка — гитаре. Все музыкальные партии, включая даже ударные, были сыграны с помощью различных гитар. Летом этого же года последовал большой тур по Европе, параллельно с работой Майка над новым проектом, посвященному концу второго тысячелетия. Этот альбом — The Millennium Bell, был представлен 31 декабря 1999 г. в Берлине и сопровождался грандиозным прожекторным шоу. Сам альбом содержит 11 музыкальных кусочков, навеянных различными историческими событиями, такими как рождение Христа, становление постиндустриального общества или открытие Америки.

Работа над музыкальной виртуальной реальностью

В 2000-х годах Майк усиленно занимался работой над созданием музыкальной виртуальной реальности, которую он начал ещё в 1995 году. Созданная Олдфилдом и его командой виртуальная реальность напоминает симулятор полета над вымышленным трехмерным миром. После окончания работы над проектом Майк пошёл по компьютерным фирмам предлагать свою игру. Однако ни одна компания не заинтересовалась ей. Все посчитали, что игра, в которой не нужно стрелять и не нужно ничего собирать, не вызовет интереса у покупателей. И тогда Майк принимает решение сделать игру частью своего нового альбома.

Альбом Tr3s Lunas вышел в начале 2002 года и состоит из двух дисков. Первый диск — собственно музыка, второй — диск CD-ROM с демоверсией игры. В этом же году вышел бутлег Tres Lunas 2, куда вошли треки из самой игры.

В 2003 году вышел перезаписанный в цифровом виде альбом Tubular Bells. Этот ре-релиз приурочен к тридцатилетней годовщине выхода легендарного альбома, а также юбилею самого Майка. Альбом вышел в нескольких вариантах, в том числе и в формате DVD-Audio 5.1.

После этого Олдфилд выпускает продолжение своей игры — «Maestro», а также двойной альбом «Light & Shade», продолжающий линию «Tres Lunas». Полные версии игр сейчас абсолютно бесплатно можно скачать на фан-сайте tubular.net.

После таких экспериментов Майк резко меняет курс и обращается к симфонической музыке — в 2008-м году выходит альбом Music Of The Spheres, в записи которого принял участие Карл Дженкинс. В 2009-м эта работа заняла 1-е место в UK Classical Chart, и была номинирована в номинации лучший альбом года Classical BRIT Awards.

С 2009 года Майк Олдфилд живёт на Багамских островах, куда он переехал из Мальорки.

Спустя долгие годы к Майку Олдфилду вернулись все права на альбомы, выпущенные на лейбле Virgin Records. Майк и Mercury договариваются о том, что все эти альбомы будут переизданы с дополнительными бонусами. Уже 8 июня 2009 года вышло коллекционное переиздание Tubular Bells в 4-х различных версиях. 4 и 7 июня 2010 года, так же в 4-х различных версиях вышли переиздания Hergest Ridge и Ommadawn, заново ремикшированные самим Олдфилдом. 25 июля 2011 года последовало переиздание альбома Incantations в 3-х различных версиях (включая винил). 23 июля 2012 года в магазины поступили переиздания альбомов Platinum и QE2, компиляция хитов Two Sides: The Very Best of Mike Oldfield и сборник Classic Selection (шесть первых альбомов: от Tubular Bells до QE2).

В интервью для BBC Radio 6 в июле 2011 года, Майк Олдфилд заявил, что не исключает возможности создания нового альбома и проведения концертов, но пока о чём-то конкретном рано говорить.

27 июля Олдфилд выступил на церемонии открытия XXX летних Олимпийских игр, во время которой исполнил отрывки из своих знаковых композиций — Tubular Bells, Far Above The Clouds, In Dulci Jubilo. В Лондоне Майк дал ряд интервью, в которых заявил, что работает над новым альбомом.

11 октября 2013 года был анонсирован новый альбом «Man On The Rocks». Релиз альбома был намечен на 27 января 2014 года, но позднее перенесён на 3 марта. Вокал во всех песнях альбома исполнил молодой Люк Спиллер — фронтмен из группы The Struts. «Man On The Rocks» стал ещё одним альбомом Майка Олдфилда, вошедшим в Top 20 чартов многих европейских стран.

На данный момент музыкант работает над «приквелом» альбома Tubular Bells.

Личная жизнь

С детства Майк Олдфилд не отличался общительностью и находил выход своим эмоциям в музыке. Психологическое нездоровье матери усугубляло склонности Майка. В конце 1960-х Олдфилд короткое время употреблял LSD и оказался на грани помешательства. Чтобы избавиться от природной застенчивости и побороть панические атаки, вызванные употреблением наркотиков, Майк в 1978 году прошел курс Exegesis.

Майк Олдфилд был трижды женат. Первый брак, описанный в автобиографии Ричарда Брэнсона «Теряя невинность», не продлился долго. Салли Купер, пресс-секретарь «Virgin», стала второй женой Олдфилда. Этот брак распался в 1986 году, когда Майк завел роман с Анитой Хегерланд, который сошёл на нет уже к началу 1990-х. В 2003 году Майк заключил брак с француженкой Фанни Вандекеркхов, которую он встретил во время своего пребывания на Ибице. Однако и эти отношения в конце концов подошли к концу: в 2013 году пара начала бракоразводный процесс.

У Олдфилда семеро детей. Трое от Салли Купер: Молли (1979), Дугал (1982), Люк (1987). Двое с норвежской певицей Анитой Хегерланд: Грета Мари (род. апрель 1989), Ноа Дэниэл (1990). И двое сыновей с Фанни Вандекеркхов: Джейк (2004) и Юджин (январь 2008). 17 мая 2015 года неожиданно умер старший сын Майка Олдфилда, 33-летний Дугал.

Дискография

Sallyangie

• 1969 — Children of the Sun

Kevin Ayers and The Whole World

• 1970 — Shooting at the Moon
• 1971 — Whatevershebringswesing

Соло

• 1973 — Tubular Bells
• 1974 — Hergest ridge
• 1975 — Ommadawn
• 1978 — Incantations
• 1979 — Platinum
• 1980 — QE2
• 1982 — Five Miles Out
• 1983 — Crises
• 1984 — Discovery
• 1987 — Islands
• 1989 — Earth Moving
• 1990 — Amarok
• 1991 — Heaven's Open
• 1992 — Tubular Bells II
• 1994 — The Songs of Distant Earth
• 1996 — Voyager
• 1998 — Tubular Bells III
• 1999 — Guitars
• 1999 — The Millennium Bell
• 2002 — Tr3s Lunas
• 2003 — Tubular Bells 2003
• 2005 — Light + Shade
• 2008 — Music of the Spheres
• 2014 — Man on the Rocks

Саундтреки

• 1973 The Exorcist
• 1984 The Killing Fields
• 2014 Metal Gear Solid V: The Phantom Pain

Live

• 1975 — The Orchestral Tubular Bells
• 1979 Exposed

DVD

• 1992 — Tubular Bells II. Концерт в Эдинбурге.
• 1998 — Tubular Bells III
• 2000 — The Millennium Bell
• 2005 — Live At Montreux, 1981
• 2006 — Exposed

Литература

• Брэнсон, Ричард. Теряя невинность. — Стокгольмская школа экономики в Санкт-Петербурге, 2003. — ISBN 5-315-00014-1.
• Moraghan, Sean. A Man and his Music (Biography). BookSurge Publishing. ISBN 978-1-4196-4926-4.
• Evans, Peter (1994). [www.mikeoldfield.org/index.php/info/biography/music-darkness/ Music from the Darkness — Mike Oldfield, 1953—1993].
• Oldfield, Mike (2007). Changeling. Virgin Books. ISBN 978-1-85227-381-1.
• Dewey, Chris (2013). Mike Oldfield — A Life Dedicated To Music. Brimstone Press. ISBN 978-1-906385-35-4.
• Lemieux, Patrick (2014). The Mike Oldfield Chronology. Across The Board Books. ISBN 978-0-9919840-6-0.

Ссылки

• [www.mikeoldfieldofficial.com Официальный сайт Майка Олдфилда]
• [www.mike-oldfield.ru Российский фан-сайт о Майке Олдфилде]
• [www.mikeoldfield.org/ Dark Star — журнал о Майке Олдфилде]
• [tubular.net/ Tubular.net — английский фан-сайт о Майке Олдфилде]
• [mike-oldfield.es/ Крупнейший испанский фан-сайт о Майке Олдфилде]

Отрывок, характеризующий Олдфилд, Майк

Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.