Оливарес, Гаспар де Гусман

Граф-герцог Оливарес исп. Gaspar de Guzmán y Pimentel Ribera y Velasco de Tovar<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Диего Веласкес. Портрет графа-герцога де Оливареса. Государственный Эрмитаж</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Первый министр Испании
1621 — 1643
Монарх:	Филипп IV
Предшественник:	Бальтасара де Суньига
Преемник:	Луис Мендес де Харо и Гусман
3-й граф Оливарес
1607 — 1645
Предшественник:	Энрике де Гусман и Рибера
Преемник:	Фелипе Энрике де Гусман
1-й герцог Санлукар-ла-Майор
1625 — 1645
Предшественник:	первая креация
Преемник:	Фелипе Энрике де Гусман
Вероисповедание:	католик
Рождение:	6 января 1587(1587-01-06) Рим, Папская область
Смерть:	22 июля 1645(1645-07-22) (58 лет) Торо, Испания
Место погребения:	монастырь Непорочного Зачатия в Лоэчесе
Род:	Дом Оливарес
Образование:	Саламанкский университет

Гаспа́р де Гусма́н-и-Пименте́ль, граф Оливарес и герцог Санлукар-ла-Майор, известный как граф-герцог де Олива́рес (исп. Gaspar de Guzmán y Pimentel, Conde-Duque de Olivares; 6 января 1587, Рим — 22 июля 1645, Торо) — испанский государственный деятель, фаворит короля Филиппа IV.

Титулатура: 3-й граф Оливарес (1607-1645), 1-й герцог Санлукар-ла-Майор (1625-1645), 1-й маркиз Хелике (1624-1645), 1-й князь Арасена (1640-1645).

Юность

Родился в Риме в семье испанского посланника при папском дворе, второго графа Оливареса. Отец его, Энрике де Гусман и Рибера (1540-1607), 2-й граф Оливарес (1569-1607), происходил из клана Гусманов, главе которого принадлежал титул герцога Медина-Сидония. Его мать Мария Пиментель де Фонсека была сестрой графа Монтеррея, в честь которого назван один из крупнейших городов Мексики.

Прожил в Италии до 12 лет, так как его отец впоследствии был назначен вице-королём Сицилии и Неаполя. Будучи третьим по старшинству отпрыском знатного дома Медина-Сидония, готовился к церковной карьере, четырнадцати лет был отправлен в Саламанкский университет изучать каноническое право.

После скоропостижной смерти старших братьев стал наследником титула, оставил учение и отправился ко двору Филиппа III (1604 год), где его отец к тому времени стал членом Государственного совета и главным казначеем. После его смерти в 1607 году унаследовал графский титул и владения, и, женившись на своей двоюродной сестре, дочери графа Монтеррея, попытался добиться титула гранда. Потерпев неудачу, удалился в Севилью, где в течение восьми лет почти безвыездно прожил, управляя своими поместьями.

Приход к власти

В 1615 году Оливарес благодаря протекции королевского фаворита герцога Лермы получил назначение камер-юнкером инфанта (будущего Филиппа IV) и вернулся ко двору. Используя своё влияние на наследного принца, он участвует в непрекращающихся придворных интригах, после падения Лермы в 1618 году призывает ко двору своего дядю Бальтасара де Суньига, который через три года был назначен первым министром. Влияние клики Оливареса на дела государства стремительно возрастает, и в 1622 году он сначала получает вожделенный титул гранда, а затем, после смерти дяди, становится valido (официальным королевским фаворитом) и возглавляет правительство. При этом он получает всё новые и новые должности: от личного камергера короля до магистра ордена Алькантара. Тогда же появился и необычный для Испании двойной титул «граф-герцог»: получив от короля титул герцога Санлукар-ла-Майор, он, вопреки традиции, объединил графское и герцогское титулование.

Управление государством

Сосредоточив власть в своих руках, Оливарес развернул бурную деятельность. Во внутренней политике он пытался развернуть обширные реформы; во внешней столкнулся с серией военных неудач, вызванных возобновлением войны с Нидерландами, военной поддержкой австрийских Габсбургов и враждебностью Франции, где фактическая власть принадлежала кардиналу Ришельё.

Оливарес провёл кампанию против повальной коррупции, расцветшей в предыдущее царствование, отдалил от двора семейства Лерма и Уседа, а также их приверженцев, стал инициаторов ряда экономических реформ меркантилистской направленности, поощряя национальную промышленность, реорганизовал управление хозяйством королевства, смог остановить рост инфляции. В 1624 году подал королю записку с проектом административных преобразований: унификации законодательства и систем управления в различных владениях Испании, упрочения центральной власти, создании единого армейского резерва в 140 тыс. человек, пропорционально распределённого между частями королевства (что было воспринято как посягательство на традиционные местные вольности). Эти планы были воплощены в жизнь лишь частично. Желая повысить образовательный и нравственный уровень испанской знати, он организовал придворную службу по надзору за моралью, создал мадридскую Королевскую коллегию — высшее учебное заведение под управлением иезуитов (1629 год); по его просьбе указом Филиппа IV в Испании была запрещена проституция.

Во внешней политике Оливарес стремился вернуть владения, утраченные Испанией в предшествующем столетии, главным образом в Германии и Нидерландах. В 1618 году Испания поддержала австрийских Габсбургов в Тридцатилетней войне; не вступая в войну прямо, Оливарес распоряжался отправлять деньги и подкрепления. В 1620 году Испания прислала на помощь императору 25 тысячное войско под командованием Амброзио Спинолы; испанские солдаты участвовали в подавлении восстания в Чехии, вторжении в Пфальц, вошли в пограничную с Швейцарией североитальянскую область Вальтелина для оказания помощи местным католикам, восставшим против протестантской знати. Снова была развязана война с Соединёнными провинциями, ещё до истечения 12-летнего Антверпенского перемирия. Поначалу были одержана победа при Флёрюсе (1622), принуждена к сдаче Бреда (1625).

Из-за стремительного роста военных расходов и отсутствия финансовых резервов государство быстро залезло в долги и в 1627 году объявило себя банкротом. За этим последовали военные поражения в Нидерландах, обострение отношений с Англией Стюартов (из-за расстройства помолвки инфанты Марии с принцем Уэльским). В Италии была проиграна война за мантуанское наследство, завершившаяся присоединением Монферрато к Франции (1631), окончательно утрачена Вальтелина (1639). Разгром испано-австрийскими войсками шведской армии Густава-Адольфа под Нёрдлингеном в 1634 году привёл к вступлению поддерживавшей Швецию Франции в Тридцатилетнюю войну, с тяжёлыми последствиями для Испании.

Падение

В 1627—1635 годах Оливарес начинает править всё более авторитарно, усиливая давление на провинции и тенденции к унификации. Первым проявлением недовольства его политикой был соляной бунт в Бискайе (1630—1631). Вторжение французских войск в Руссильон вынудило Оливареса объявить о мобилизации, произведённой в соответствии с проектом, предполагавшим равное участие всех провинций. Власти Каталонии отказались подчиняться указу, сочтя его противоречащим местным вольностям, и размещать у себя испанские войска, что вылилось в кровавые подавления бунтов и декларацию об отделении Каталонии от Испании (1640). Вспыхнула Каталанская революция, опиравшаяся на помощь французов и подавленная только в 1652 году. По сходным причинам разгорелся мятеж в Португалии (см. война за независимость Португалии), приведший к расторжению иберийской унии и восстановлению независимости страны (1641). Против Оливареса созрел заговор придворных, приведший к утрате им доверия, лишению всех постов и изгнанию (1643). Поначалу смещённый фаворит жил в своём владении Лоэчес близ Мадрида, затем, по настоянию придворных-врагов Оливареса, Филипп IV сослал его в небольшой город Торо и подверг суду инквизиции. Оливарес скончался в 1645 году и был похоронен в основанном им монастыре в Лоэчес. Все его титулы и имения в XVIII веке унаследовали герцоги Альба.

Оценка деятельности

Известие о смерти Оливареса было радостно встречено как придворными, так и обычными подданными короля, уставшими от его самовластного правления. Опала графа-герцога не стала для Филиппа IV катастрофой: он 22 года правил совместно с фаворитом и ещё примерно столько же без него. Тем не менее падение Оливареса ясно продемонстрировало две вещи: утрату Испанией гегемонии в Европе и переход роли ведущей европейской державы к Франции и крах экономических и политических реформ, предпринятых габсбургским двором. До пришествия династии Бурбонов ни один испанский министр не смог или не посмел предпринять столь обширные преобразования. Провал Оливареса в значительной мере дискредитировал само представление о реформах. Тем не менее многие начинания Оливареса были продолжены испанскими государственными деятелями XVIII века.

Семья и дети

В сентябре 1607 года в Мадриде женился на своей кузине Инес де Суньига и Веласко (1584-1647), дочери Гаспара де Суньиги Асеведо-и-Фонсеки (1560-1606), 5-го графа Монтеррея (1563-1606), вице-короля Новой Испании (1595-1603) и Перу (1604-1606), и Инес де Веласко и Арагон. У них родилась единственная дочь:

• Мария де Гусман и Суньига (1609-1626), 2-я маркиза Хелике, муж - Рамиро Нуньес де Гусман (1612-1668), герцог Медина-де-лас-Торрес (1626-1668)

От внебрачной связи с Изабель де Анверса у него родился незаконнорожденный сын:

• Фелипе Энрике де Гусман (1613-1646), 2-й граф-герцог Оливарес (1645-1646), был женат на Хуане де Веласко и Товар (ум. 1687)

В 1626 году скончались Гаспар де Гусман и Мария де Гусман, племянник-наследник и единственная дочь графа-герцога Оливареса. На наследство графа-герцога стал претендовать его другой племянник Луис Мендес де Харо и Гусман (1598-1661), 6-й маркиз Карпио. В 1642 году Гаспар де Гусман узаконил своего незаконнорожденного сына Хулиан, который получил имя Фелипе Энрике. Последний после смерти отца и унаследовал его титулы и владения.

В искусстве

• Портреты графа-герцога, считающиеся шедеврами испанской живописи, выполнил придворный художник Диего Веласкес.
• Оливарес выведен в качестве персонажа в романе «Жиль Блаз» Алена-Рене Лесажа и в цикле Артуро Переса-Реверте о капитане Алатристе.

Литература

• Оливарес, Гаспаро де Гусман // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/12560/ОЛИВАРЕС Советская историческая энциклопедия]

Отрывок, характеризующий Оливарес, Гаспар де Гусман

Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.