Голдсмит, Оливер

Оливер Голдсмит
Oliver Goldsmith
Дата рождения:	10 ноября 1730(1730-11-10)
Место рождения:	Паллас, Великобритания
Дата смерти:	4 апреля 1774(1774-04-04) (43 года)
Место смерти:	Темпл, Великобритания
Гражданство:	Великобритания Великобритания
Род деятельности:	писатель, драматург, поэт
Направление:	сентиментализм
Жанр:	рецензия, очерк, эссе, поэма, роман, компилляция
Язык произведений:	английский

О́ливер Го́лдсмит (англ. Oliver Goldsmith; 10 ноября 1730 — 4 апреля 1774) — английский прозаик, поэт и драматург ирландского происхождения, яркий представитель сентиментализма.

Биография

Сын священника. В 1749 г. окончил Тринити-колледж в Дублине, пытался продолжить медицинское образование в Эдинбурге. Не получив диплома, самопровозглашенный «доктор Голдсмит» отправился в путешествие по Европе, откуда в 1756 г. прибыл в Лондон без гроша за душой и устроился помощником аптекаря. Его публицистические очерки в большом количестве печатались в лондонской прессе, однако среди множества начинающих авторов Голдсмита выгодно выделяли изящество и лёгкость слога.

Социально-бытовые очерки с сатирическим подтекстом «Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке» (1762) принесли ему славу и позволили войти в кружок интеллектуалов во главе с Сэмюэлом Джонсоном, Эдмундом Берком и Джошуа Рейнольдсом. В 1764 г. компания основала собственный клуб, среди девяти членов-основателей которого числился и Голдсмит. В том же году большой резонанс получила его поэма «Путешественник», сопоставляющая национальные обычаи и степень удовлетворенности жизнью в различных уголках Европы.

Привычка жить на широкую ногу втянула Голдсмита в долги, и он был вынужден зарабатывать составлением компилятивных историй Греции, Рима и Англии. В 1766 г. он решился опубликовать написанный четырьмя годами ранее сентиментально-мелодраматический роман «Векфильдский священник», живоописующий гонения добродетельного священника помещиком на фоне идеализированной сельской жизни. Роман имел грандиозный успех, и в 1770 г. Голдсмит вернулся к его основным темам в поэтической анти-идиллии «Покинутая деревня».

Последним крупным произведением Голдсмита был фарс «Ночь ошибок, или Унижение паче гордости» (1773), который — единственный из пьес XVIII века — не сходил с английской сцены до самого XX века. Годом спустя 43-летний писатель скоропостижно скончался и был похоронен в церкви Темпла. Через 15 дней после его смерти в печати появилось «Возмездие» — серия сатирических портретов современников, облеченных Голдсмитом в форму шутливых эпитафий.

Со своим изрытым оспой лицом и даром острословия Голдсмит всегда был предметом обсуждения и преклонения в лондонском обществе. Как азартный игрок и недалекий острослов он выведен в босуэлловской «Жизни Сэмюэля Джонсона», который писал про него, что «нет человека более мудрого с пером в руке и более глупого при отсутствии оного». Более объективная характеристика содержится в биографии Голдсмита, написанной Вашингтоном Ирвингом.

Произведения

• «Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке» (1762).
• «Путешественник» (1764).
• «Векфильдский священник» (1766).
• «Покинутая деревня» (1770).
• «Ночь ошибок, или Унижение паче гордости» (1773),англ. "She Stoops to Conquer" .

Экранизации

• «Ночь ошибок, или Унижение паче гордости» (1773) — Ночь ошибок (1974) — режиссёр Михаил Козаков

Ссылки

• Венгерова З. А. Гольдсмит, Оливер // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.britannica.com/eb/article-9037281/Oliver-Goldsmith Развёрнутая статья в «Британнике»]

Отрывок, характеризующий Голдсмит, Оливер

– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.