Олимпийская деревня

Это статья о месте проживания спортсменов во время Олимпиад. О районах в Москве см. статьи Старая олимпийская деревня и Новая олимпийская деревня.

Олимпийская деревня — это комплекс зданий, в которых располагаются члены делегаций стран-участниц Олимпийских игр. Согласно Олимпийской хартии Организационный комитет по проведению Олимпийских игр должен обеспечить функционирование Олимпийской деревни на период, определенный Исполкомом МОК. Олимпийская деревня должна соответствовать всем требованиям Исполкома МОК.

В Олимпийской деревне живут только спортсмены, тренеры, руководители команд, технический и обслуживающий персонал (члены международных организаций, судьи, журналисты к ним не относятся). Квоты на официальных лиц и другой персонал команд, размещаемых в Олимпийской деревне, должны быть утверждены Исполкомом МОК.

Кроме жилых зданий и помещений в Олимпийской деревне должны находиться необходимые объекты инфраструктуры, в том числе столовые, магазины, культурный центр, парикмахерские, отделения связи и прочее. Спорткомплекс деревни должен предоставлять все условия для тренировки спортсменов и их комфортного проживания. Таким образом, это целый городок, который должен быть расположен близко к олимпийским стадионам и местам проведения спортивных состязаний.

После проведения Олимпиады здания олимпийской деревни могут быть использованы, как жилые здания для жителей города, как студенческие общежития, а также на другие цели (казармы, тюрьма и др.)

История

Олимпийская деревня, как место в котором жили участники Олимпийских игр, берёт своё начало ещё в античных времена, когда атлеты в течение трёх недель, предшествующих играм, и во время игр жили и тренировались в Олимпии.

На первых Олимпийских играх представители каждой страны самостоятельно решали вопросы о размещении своих делегаций во время соревнований. В 1924 году Париж стал первым городом, в котором была построена Олимпийская деревня в новейшее время. Во время Олимпиады в Париже спортсменам пришлось проживать в деревянных постройках, после чего они и получили устоявшееся название «олимпийская деревня».

На следующих Олимпийских играх в 1928 году, в Амстердаме, спортсменов размещали вновь там, где придется. 3 000 человек были раскиданы по всему городу и проживали в школах, гостиницах, пансионатах, частных домах, а некоторые, как американская команда со всеми официальными лицами, на корабле, на котором и прибыли на соревнования.

В 1932 году, на летних олимпийских играх в Лос-Анджелесе, возле стадиона были специально сооружены домики для участников. Олимпийская деревня здесь состояла из 600 сборных деревянных домов, строительство было профинансировано частными инвесторами и домики были полностью демонтированы после окончания Игр. В этих домиках жили участники — мужчины. Спортсменки были размещены в гостиницах. Начиная с 1932 года появилась традиция создания Олимпийских деревень. В соответствии с Олимпийской хартией, сооружение таких деревень и их обслуживание ложится на плечи города-организатора игр. Посещать Олимпийские деревни могут только их жители, а посторонние допускаются туда только по специальному пропуску.

Следующая Олимпиада состоялась в 1936 году в Берлине. К Олимпиаде в нацистской Германии было построено около 145 одно-и двухэтажных жилых домов, столовая, театр, больница, крытый стадион, плавательный бассейн и сауна на отдельной территории, расположенной около 6 миль к западу от Берлина. Олимпиаду 1936 года решили провести с помпой. После игр олимпийская деревня использовалась более 50 лет в качестве военных казарм.

После Второй мировой войны Олимпиада состоялась в 1948 году в Лондоне, который ранее уже принимал соревнования в 1908 году. Спортсмены были размещены в столице и вокруг неё: мужчины в лагерях военно-воздушных сил Аксбриджа и Западного Дрейтона, а также в бывших военных казармах в Ричмонд-парке, а женщины — в школах Лондона.

Для следующих олимпиад в Мехико и Мюнхене были выстроены два крупных ансамбля из многоквартирных домов. В Монреале было принято высотное решение и квартиры Олимпийской деревни долго пустовали из-за отсутствия желающих купить квартиры по высоким ценам.

Для олимпиады 1980 года в СССР также была построена Олимпийская деревня. Москва, принимавшая соревнования, создала целый жилой микрорайон в процессе подготовки к олимпиаде. Однако эта деревня, в отличие от предыдущих городов, изначально была задумана в качестве жилого микрорайона, поэтому кроме самих домов были построены школы, больница, культурные и развлекательные объекты. Олимпийские деревни совершенствуются от Олимпиады к Олимпиаде. Со временем строительству Олимпийской деревни стало уделяться особое внимание.

Например, Олимпийская деревня, построенная к ХХIХ летним Олимпийским играм в Пекине, возводилась с учётом требований проведения Паралимпийских игр. Для создания безбарьерной среды строения и их оборудование учитывали особенности различных групп инвалидов. Санитарные комнаты оборудовались специальными поручнями. Лифты оснащались аудиосистемами, специальными кнопками для незрячих спортсменов. Олимпийская деревня включала три основных зоны: жилую, управленческую и международную. Жилая зона оснащена всеми необходимыми сооружениями. Были сооружены различные спортивные объекты для спорта и отдыха, многочисленные уютные заведения питания. Для проживания спортсменов и сопровождающих лиц на ХХIХ Олимпиаде было построены комфортабельные жилые блоки. Из них 22 были шестиэтажными, а 20 — девятиэтажными. В зданиях могли разместиться до 16000 участников. Первые этажи зданий были оборудованы под штабные помещения. Международная зона вместила в себя стандартные объекты: магазины, парковку, автобусную станцию, центр обеспечения, станцию проверки автомобилей.

См. также

• Олимпийская деревня (фильм)

Ссылки

• [cih.ru/lekt/2sova3.html Лекция по архитектуре Москвы]

Отрывок, характеризующий Олимпийская деревня

– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.