Олимпийский стадион (Мюнхен)
 | |
| Оригинальное название |
Olympiastadion |
|---|---|
| Неофициальное название |
Олимпиаштадион |
| Местоположение | |
| Заложен |
1968 |
| Построен |
1972 |
| Открыт | |
| Архитектор | |
| Владелец |
Olympiapark Munich GmbH |
| Вместимость |
69 250[1] |
| Домашняя команда |
Бавария, Мюнхен 1860 (1972—2005) |
| Размеры поля |
105 х 68 м |
| Покрытие | |
Олимпийский стадион, также «Олимпиаштадион» (нем. Olympiastadion) — многофункциональный стадион в Мюнхене, Германия. Расположен в центре Олимпийского парка Мюнхена, в северной части города. Трибуны стадиона и часть территории олимпийского парка покрыты гигантскими висячими перекрытиями-оболочками архитектора Фрая Отто.
В 1972 году был главной ареной летних Олимпийских игр. На стадионе проходил финальный матч чемпионат мира 1974 года, в котором сборная ФРГ со счётом 2:1 победила сборную Нидерландов, и финальный матч чемпионата Европы 1988 года, в котором сборная Нидерландов со счётом 2:0 победила команду СССР.
На поле стадиона также три раза проходил финал Лиги чемпионов — в 1979, 1993 и 1997 годах.
С 1972 по 2005 год арена была местом проведения домашних игр футбольных клубов «Бавария» и «Мюнхен 1860». С 2005 года они играют на другом стадионе — «Альянц Арена».
Содержание
История
Стадион был построен в период с 1968 по 1972 год в рамках подготовки к Олимпийским играм в Мюнхене и стал главной ареной игр.
После Олимпиады поле стали использовать «Бавария» и «Мюнхен 1860» для проведения своих домашних игр. Они использовали стадион до 2005 года, когда в рамках подготовки к чемпионату мира 2006 года в Мюнхене был построен новый стадион «Альянц Арена». С 2005 года оба клуба выступают на нём.
В 1974 году принимал матчи чемпионата мира по футболу, включая финал. в котором хозяева победили сборную Нидерландов (2:1) и во второй раз в истории стали чемпионами мира.
Также на поле трижды проходили финалы самого престижного клубного соревнования Европы — в 1979, 1993 и 1997 годах.
В настоящее время стадион в основном используется для легкоатлетических соревнований.
Конструкция и дизайн
Спроектированный немецкими архитекторами Гюнтером Бенишем и Фраем Отто, стадион считался революционным для своего времени. При строительстве были использованы большие навесы из акрилового стекла и стальные тросы, впервые использующиеся в таком количестве для строительства спортивных объектов. Широкий и прозрачный купол должен был символизировать новую, демократическую и оптимистичную Германию. Это нашло своё отражение в официальном девизе Олимпийских игр: «Счастливые игры».
Транспорт
К стадиону ходит линия метро U3 (остановка Olympiazentrum). Кроме того, рядом со стадионом проходит среднее кольцо (нем. Mittlere Ring) Мюнхена.
Панорама стадиона
См. также
Напишите отзыв о статье "Олимпийский стадион (Мюнхен)"
Примечания
- ↑ [www.olympiapark.de/de/home/der-olympiapark/veranstaltungsorte/olympiastadion/ Olympiastadion] (нем.). Olympiapark München. Проверено 26 июля 2012. [www.peeep.us/2ca0146b Архивировано из первоисточника 26 июля 2012].
Ссылки
- [www.olympiapark-muenchen.de/ Официальный сайт]
- [www.panorama-cities.net/munich/olympic_park.html Панорама Олимпийского парка]
- [maps.google.com/maps?q=munich,+germany&ll=48.173091,11.546599&spn=0.003657,0.007298&t=k&hl=en Фото стадиона со спутника]
| ||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||
| ||||||
| ||||||
| ||||||
| ||||||
Отрывок, характеризующий Олимпийский стадион (Мюнхен)
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
