Олимпиос, Георгакис

Георгакис Николау Олимпиос, Георгакис Олимпиос, Олимбиоти (Олимпиот) Иордаки (Георгаки), греч. Γεωργάκης Νικολάου Ολύμπιος, рум. Iordache Olimpiotul, серб. Kapetan Jorgać; март 1772, Ливади, Фессалия — 23 сентября 1821, монастырь Секку, Румыния) — греческий военачальник, клефт горы Олимп, участник сербской революции, русско-турецкой войны 1806—1812 годов, полковник русской армии, кавалер ордена Святой Анны 4-й степени, один из руководителей военных действий революционеров греческого тайного общества Филики Этерия против Османской империи в Валахии и Молдавии (сегодняшняя Румыния) в 1821 году, положивших начало Освободительной войне Греции 1821—1829 годов

Биография

Георгакис родился в Ливади, епархия Элассона, ном Лариса в марте 1772 года.

Село Ливади расположено на высоте 1100 метров на склоне против вершин горы Олимп. Отец его именовался Николаос Лазос и происходил из известного рода клефтов и арматолов Лазос, многие члены которого погибли в боях или были умерщвлены турками. Мать Георгакиса умерла через несколько лет после его рождения и он вырос с отцом и бабушкой. В Ливади Георгакис закончил школу.

Георгакис рано начал обращаться с оружием и в 20-летнем возрасте примкнул к отряду своего родственника Эксархос Лазос, а затем к отряду известного клефта Олимпа, своего дяди Толиос Лазос, где пробыл 5 лет. В 1798 году в бою у монастыря Петра, Олимп Толис Лазос погиб. Георгакис, согласно клефтской традиции, был избран капитаном (командиром) и поскольку он унаследовал арматолики (воеводство) Олимпа от своих родственников за ним закрепился эпитет Олимпиос. Сам Георгакис обычно подписывался как Георгакис Николау Олимпиос.

Олимп с 1798 года стал ареной жестоких боёв после того как Али-паша Тепеленский решил включить этот регион в пределы своего вассального государства.

На последнем этапе, Мухтар-паша сын Али возглавил карательные операции и повёл 20 тысяч турко-албанцев против клефтов Олимпа. После ряда боёв некоторые командиры с семьями перебрались на острова Скопелос и Скиатос. Олимпиос остался и продолжил партизанскую войну.

Первое сербское восстание

В 1804 году восстала Сербия под руководством Карагеоргия. Олимпиос вместе с командирами Никоцарасом и Каратасосом принял решение пробиться в Сербию на помощь сербским повстанцам. Сербское восстание, после первых успехов, пошло на убыль. Руководство перешло к Милошу Обреновичу, а Карагеоргий нашёл убежище в российской Бессарабии.

Олимпиос отличился в сербском восстании и стал тесным другом с Карагеоргием до самого убийства Карагеоргия Обреновичем в 1817 году.

В Сербии Олимпиос побратался с сербским военачальником Велко Петровичем, вдова которого Стана, после смерти последнего стала женой Олимпиоса. Со Станой у Олимпиоса было 3 детей: Милан, Александр и Ефросинья, родившаяся уже после его смерти.

Русско-турецкая война (1806—1812)

После Сербии Олимпиос перебрался в дунайские княжества (Валахия и Молдавия), где от лица султана правили греки-фанариоты, имевшие при себе гарнизоны из так называемых «арнаутов» (то есть носящих юбку-фустаннелу), в основном греков или эллинизированных православных албанцев. С началом войны в 1806 году Олимпиос во главе 1300 бойцов примкнул к корпусу Ивана Исаева и отличившись в боях (взял в плен 3200 турок) получил 3 декабря 1807 года, за подписью генерала И. Смоленского, звание полковника русской армии.

С возобновлением военных действий, Олимпиос отличился 9 октября 1811 года на правом берегу Дуная, при Видине, в атаке на турецкую кавалерию и получил по императорскому указу от 12 июня 1812 года «за редкое мужество, смелость и усердие» орден Святой Анны 4-й степени.

Апостол

Олимпиоса посвятил в тайное революционное общество Филики Этерия Георгиос Левентис, служивший в российском посольстве в Бухаресте. Усилиями Левентиса Олимпиос и Яннис Фармакис возглавили гарнизон господаря Валахии Иоанна II Караджи.

Зная о дружбе Олимпиоса с Карагеоргием, в мае 1817 года гетеристы направили Олимпиоса в Бессарабию, где находился Карагеоргий и его секретарь, грек Наум.

Карагеоргий был посвящён в общество и поклялся в «вечной дружбе и искренности к греческой нации и вечной ненависти к общему врагу», приняв решение начать восстание в Сербии, одновременно с Грецией.

Перед самой своей смертью Николаос Скуфас назначил 12 апостолов в разные регионы Греции, Балкан и Средиземного моря. Олимпиос был упомянут первым среди апостолов, в криптографическом кодексе гетеристов числился под латинской цифрой III, регионом его деятельности была предназначена Сербия.

Карагеоргий и Наум были убиты 13 июля 1817 года людьми Обреновича, но Олимпиос по приказу общества продолжал контакты с Обреновичем, который, в отличие от Карагеоргия, занял выжидательную позицию.

Общество, готовя также восстание местного населения Валахии и Молдавии, поручило Олимпиосу найти человека способного возглавить восстание. Выбор Олимпиоса пал на Тудора Владимиреску которого он знал и который также служил в русской армии во время русско-турецкой войны 1806—1812 в чине поручика и командовал корпусом румынских добровольцев-пандуров, действовавшим в войсках господаря Константина Ипсиланти, за что получил орден Владимира третьей степени с мечами. (Некоторые авторы связывают с этим фактом саму фамилию Владимиреску, однако, этот факт вызывает определенные сомнения, поскольку в румынском селе Владимири, где родился Тудор, вполне могла быть такая фамилия.) Владимиреску был посвящён в общество и принял предложение возглавить восстание.

17 января 1821 года, воспользовавшись недовольством населения в западной части Валахии (Олтения или Малая Валахия), вызванным злоупотреблениями господаря Валахии Александра Суцу, который пытался отнять землю у жителей города Тырговиште и обложил новым налогом пандуров, а также наступившей предсмертной агонией последнего, Владимиреску, сопровождаемый 25 бойцами Олимпиоса, к которым по дороге примкнули ещё 11 бойцов, начал в Тырговишти восстание, опубликовав своё антифеодальное воззвание. Вскоре, Александр Суцу скончался (по-видимому, отравленный). Сразу после этого, Владимиреску с небольшим отрядом арнаутов отправился по селам Малой Валахии, чтобы поднять восстание. Первыми к Владимиреску присоединились его бывшие соратники пандуры, которые и стали главной движущей силой восстания, а затем к нему стали стекаться все обездоленные и угнетенные. Изначально центром восстания стал жудец Мехединць.

Поскольку турки не могли, согласно русско-турецкому договору, ввести войска в Валахию, они, ничего не подозревая, поручили подавление восстания Владимиреску тем, кто в действительности и были его организаторами — Олимпиосу и Фармакису. И тогда «начались комедийные сцены» когда Владимиреску преследователи действительные организаторы его восстания.

Греческая революция — Придунайский этап

Ещё в феврале 1820 года Александр Ипсиланти, возглавивший Филики Этерия, в ходе заседания в своём доме в Киеве, назначил Олимпиоса командующим революционных сил в княжествах. Назначение Олимпиосу донесли Э. Ксантос и Х.Перревос, в доме Левентиса Олимпиос дал присягу и приступил к организации своих сил.

16 февраля 1821 года на заседании, в доме сестры Ипсиланти в Кишинёве, было принято решение начать военные действия и 22 февраля Ипсиланти с группой соратников перешёл Прут и прибыл в Яссы. Здесь он информировал консула России, что не намерен менять статус княжества и что организовав армию двинется в Грецию. Олимпиос, получив информацию о переходе Ипсиланти, начал действовать согласно плану.

16 марта Олимпиос и Фармакис вступили в Бухарест, расформировали правление города, подняли флаг революции и назначили комендантами города Савву Каминариса и Владимиреску, который 19 марта подошёл к греческому монастырю Котроченах, недалеко от города.

18 марта Олимпиос встретился в Мидзиле с Ипсиланти.

К этому времени российский император Александр I, под давлением Меттерниха своим письмом из Лейбаха от 14 марта и своей позицией на конгрессе в том же городе, отмежевался от движения Ипсиланти. Почти сразу же, 23 марта, Григорий V (Патриарх Константинопольский) предал анафеме Греческую революцию и Ипсиланти, однако, это не спасло его от казни.

Казнь Владимиреску

1 мая турецкие войска, с разрешения России, вошли в княжества. Комендант Бухареста Савва Каминарис перебежал к туркам. Владимиреску, с помощью австрийского консула Удрицкого, начал тайные переговоры с турками, ожидая стать господарем Валахии, обещая им нейтрализовать Ипсиланти.

21 мая Олимпиос, узнав из письма сербского военачальника Хаджи-Продана о смуте в лагере Владимиреску, во главе 230 бойцов, прибыл в Голешти, где стояли 3 тысячи валашских пандуров. Без обиняков Олимпиос обвинил публично своего бывшего друга в предательстве и, заручившись согласием пандур (по некоторым сведениям, подкупил командиров отрядов пандуров), отправил Владимиреску в лагерь Ипсиланти в Тырговишти, под трибунал.

Трибунал гетеристов в Тырговишти приговорил Владимиреску к смерти, но Каравиас и адъютант Ипсиланти поляк Гарновский исполнили приговор таким образом, что это стало злодейским убийством. Перед смертью Владимиреску по приказу Ипсиланти пытали, а затем убили. Тело разрубили на части и бросили в колодец.

И хотя факт готовившегося удара Владимиреску против гетеристов не оспаривался и их противниками поспешный суд и убийство Владимиреску практически лишило гетеристов поддержки местного населения в ходе военных действий на чужой территории. Однако много пандур Владимиреску вступили в отряд Олимпиоса.

Драгашаны

В первом большом сражении с османскими силами 7(19) июня гетеристы потерпели поражение. Отсутствие Олимпиоса в начале этого несанкционированного сражения послужило причиной вначале опрометчивых, а затем слабодушных действий Василиса Каравиаса и разгрома «Священного Корпуса» греческого студенчества. Однако появление Олимпиоса на поле боя спасло оставшихся в живых гетеристов.

После Драгашан гетеристы потеряли надежду на счастливый исход своей кампании в княжествах. Ипсиланти в сопровождении отряда Олимпиоса направился к австрийской границе, в надежде через Триест добраться до восставшей к этому времени Греции.

Секку

Проводив Ипсиланти до австрийской границы и попрощавшись с семьёй, Олимпиос и Фармакис во главе 350 бойцов предприняли попытку через Молдавию пробраться в российскую Бессарабию, а оттуда в Грецию. Окружённые большими турецкими силами, повстанцы дали многодневный бой обороняя монастырь Секку.

23 сентября 1821 года Фармакис и большинство защитников монастыря, получив гарантии, сдались, но были убиты турками. Георгакис Олимпиос и 11 ещё бойцов забаррикадировались на колокольне монастыря и после короткого боя взорвали себя и осаждавших их турок.

Память

• Леонид Большаков писал в своей «Повести о поисках и обретениях»: «Каждому, кто изучал творчество Пушкина, запомнилось, что о движении этеристов поэт мечтал написать поэму, и героем её должен был стать Георгиос Олимпиос — по-другому, Иордаки».
• Иордаки Олимпиод — один из вождей греков; фигурирует в рассказе Пушкина «Кирджали».
• Георгакис Олимпиос был воспет греческой народной Музой.

Текст большинства песен дошёл до наших дней, благодаря французскому историку и филологу Клод-Шарлю Фориелю (1772—1844) и его сборнику греческих песен Discours Preliminaire (1824—1825).

См. также

• Валашское восстание
• Греческая революция

Литература

• Δημήτριος Φωτιάδης. Η Επανάσταση του 21. — ΜΕΛΙΣΣΑ, 1971.
• Λεβέντης. Απομνημονέυματα (Βουρνάς, Φιλική Εταιρία). — Αθήνα, 1959.
• Ιωάννης Φιλήμων. Δοκίμιον Ιστορικόν περί της Ελληνικής Επαναστάσεως. — 1859-1861.

Отрывок, характеризующий Олимпиос, Георгакис

– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.