Олонецкие горные заводы

Оло́нецкиe го́рныe заво́ды — группа металлургических предприятий в Российской империи, действовавших в Карелии во второй половине XVII века — начале XX века.

История

Добыча руды, кустарная выделка меди и стали («уклада») существовала у карел Обонежья ещё в период Новгородской республики в XIII—XIV веках.

XVII век

Первый медеплавильный завод (Спировский) был построен новгородским купцом Семёном Гавриловым в Фоймогубской волости на территории Заонежского полуострова в 1670 году. (Правительство выдало Гаврилову жалованную грамоту и денежные средства на поиск медных руд и строительство завода).

Масштабное развитие металлургической промышленности началось после царствования Алексея Михайловича, когда датчанин Бутенант фон Розенбуш, при содействии правительства, основал в 1680—1690 годах в заонежских погостах пять чугуноплавильных и железоделательных заводов (Устьрецкий, Фоймогубский, Лижемский, Спировский, Кедрозерский), использовавших местные болотные и озёрные руды. В 1703 году заводы были выкуплены в казну и вскоре прекратили свою деятельность, за исключением Устьрецкого, который был закрыт в 1719 году.

XVIII век

Во время своего похода 1702 года от берегов Белого моря к Онежскому озеру, Пётр I заложил три завода: Алексеевский, на реке Нижний Выг близ озера Телекино, Повенецкий, на реке Повенчанке, и Вичковский, на реке Вичке, при губе Онежского озера, в районе современного Медвежьегорска. Плавка меди на заводах началась уже в 1703 году.

29 августа 1703 года, при впадении речки Лососинки в Онежское озеро (сейчас — город Петрозаводск), состоялась закладка завода, который получил наименование Шуйский оружейный завод (впоследствии переименованный в Петровский). На закладке первого камня присутствовал сподвижник Петра I — Александр Данилович Меншиков. Общее руководство строительством завода осуществлял видный горный специалист, вице-комендант и начальник заводов Олонецкого горного округа — Алексей Степанович Чоглоков, получивший должность начальника Канцелярии Олонецких казённых заводов. Завод изготавливал пушки, ядра, ружья, холодное оружие, якоря и другие изделия из чёрных металлов. В 1707 году был выстроен Кончезерский завод для плавки меди и чугуна.

К олонецким заводам было приписано 12 749 крестьянских дворов. Особенно процветали олонецкие заводы на военных заказах в период Северной войны (1700—1721) под управлением коменданта заводов — Георга Геннина. После окончания Северной войны, перевода Геннина на Уральские заводы и кончины Петра I, горнозаводское дело в Обонежье стало приходить в упадок. К 1732 году были закрыты все олонецкие заводы, кроме Кончезерского, на который было перенесено производство пушек. Оружейная фабрика с мастеровыми была переведена на Сестрорецкий оружейный завод, многие мастеровые были переведены на Уральские заводы.

В 1735—1739 годах Олонецкими заводами руководил Вольф Циммерман.

В 1769—71 годах произошло восстание горнозаводских приписных крестьян, для усмирения которого была применена вооружённая сила.

Русско-турецкие войны побудили правительство к возрождению металлургии в Карелии. Новый период начинается с построения в слободе при Петровском заводе Александровского чугунолитейного завода под руководством бергмейстера Аникиты Сергеевича Ярцова. 30 июня 1774 года задуты две первые доменные печи Александровского завода, а 13 октября отлита первая пушка. Александровский пушечно-литейный завод к моменту открытия состоял из доменной, молотовой, «свирильной», «кузнишной», слесарной, фурмовой и меховой фабрик и плотины. Во время управления Олонецкими заводами шотландца Карла Гаскойна в 1786—1803 годах была проведена масштабная реконструкция и модернизация Александровского и Кончезерского заводов.

XIX век

Указом берг-коллегии от 19 декабря 1799 года горный округ получил право владения рудниками внутри круга радиусом в 210 км с центром в Петрозаводске.

С 1827 года построенные Гаскойном Кронштадтский и Петербургский заводы, которые до этого входили в состав Олонецкого горного округа, стали самостоятельными.

В 1856 году к олонецким заводам был присоединён Суоярвский чугуноплавильный завод (Сердобольский уезд Выборгской губернии) и в 1868 году Валазминский чугуноплавильный завод (на реке Суне в Поросозере).

В 1859—1872 годах горный начальник Олонецких горных заводов — Николай Фелькнер.

До 1864 года округ владел 55 259 горнозаводскими приписными крестьянами, преимущественно в Петрозаводском уезде, и более чем 10000 км² земли в Олонецкой губернии и Финляндском княжестве.

Александровский завод являлся крупнейшим поставщиком крепостной и корабельной артиллерии. За сто лет (в 1774—1874 годах) на заводе было отлито 36 847 орудий разного калибра, общим весом вместе со снарядами, 177920 тонн, на сумму 13,225 миллиона рублей. Завод активно работал во время Крымской войны.

В 1870—1890 годах в Олонецкой губернии различными частными компаниями были построены четыре чугуноплавильных завода: Святнаволоцкий в Петрозаводском уезде (1876), Сеговецкий в Повенецком уезде (1897), Тулмозерский (1898) и Видлицкий (1899) в Олонецком уезде. Эти заводы имели по нескольку десятков рабочих и 1—2 небольшие домны.

XX век

К концу XIX века олонецкая казённая металлургия переживала тяжёлый кризис, приведший к её окончательному упадку. Александровский завод стал снарядолитейным, прекратив выделку орудий. Кроме снарядов, завод изготавливал чугунные перила, решётки, ворота и части мостов для Санкт-Петербурга. Чугуноплавильные заводы в Кончезере, Суоярви, на Суне и все частные заводы были закрыты в период промышленного кризиса и депрессии (1904—1908).

Единственным действующим остался головной — Александровский завод, переименованный в 1918 году в Онежский машиностроительный завод (сегодня Онежский тракторный завод).

Литература

• Олонецкие горные заводы — статья из Большой советской энциклопедии.
• Олонецкий горный округ // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.gov.karelia.ru/Different/300/hist_kar/docum13p.shtml Из исторического описания деятельности Петровских заводов]
• [britons.karelia.ru/index1.phtml?view=sources&tid=2 Арсеньев К. И . Описание Олонецких заводов. // Труды Минералогического общества. Т. 1. СПб., 1830. С. 281—332.]

Из БСЭ:

• Балагуров Я. А., Олонецкие горные заводы в дореформенный период, Петрозаводск, 1958
• Балагуров Я. А., Фабрично-заводские рабочие дореволюционной Карелии (1861—1917), Петрозаводск, 1968
• Глаголева А. П., Олонецкие заводы в первой четверти XVIII в., М., 1957.

См. также

• Железная пустынь
• Колатсельгские штольни
• Тулмозерский завод
• Кончезерский завод

Ссылки

• [gov.karelia.ru/Karelia/1504/22.html Промышленность Карелии при Петре I]
• [www.cakarelia.ru/library/5/ Дом горного начальника]

Отрывок, характеризующий Олонецкие горные заводы

– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.