Ольдерогге, Дмитрий Алексеевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Дмитрий Алексеевич Ольдерогге
Дата рождения:

23 апреля (6 мая) 1903(1903-05-06)

Место рождения:

Вильна,
Российская империя

Дата смерти:

30 апреля 1987(1987-04-30) (83 года)

Место смерти:

Ленинград,
РСФСР, СССР

Страна:

СССР СССР

Научная сфера:

лингвистика, история, этнография, африканистика

Альма-матер:

Ленинградский университет

Награды и премии:

Дми́трий Алексе́евич Ольдеро́гге (23 апреля (6 мая) 1903, Вильна — 30 апреля 1987, Ленинград) — советский африканист, этнограф, историк и лингвист, один из основателей африканистики в СССР и организатор музейного дела; член-корреспондент АН СССР (1960). Автор трудов по египтологии, истории, этнографии (системы родства), культуре, искусству и языкам народов Тропической Африки.[1]





Биография

Родился в семье офицера Алексея Ольдерогге, представителя знатного голштинского рода, подарившего России многих военных и гражданских специалистов, и Глафиры Шульц, дочери старшего врача Санкт-Петербургского почтамта. Племянник Владимира Ольдерогге. [2] С 1906 г. проживал в Санкт-Петербурге. Поступив в 1912 г. в Первый кадетский корпус, закончил там шесть классов.[3] В 1919 г. бежал за границу отец, что вынудило Дмитрия браться за самую разную работу и бессистемно получать дополнительное образование.[4]

В 1920 г. Ольдерогге вступил в ряды Красной Армии, где проходил службу в статистическом отделении штаба одной из воинских частей и в боевых действиях не участвовал. За два года он дослужился до помначштаба и от своей части был направлен на учёбу в Петроградский университет (этнолого-лингвистическое отделение факультета общественных наук). [3][5] По собственному признанию, основным интересом Ольдерогге были законы общественного и исторического развития — происхождение государства и др. Он планировал заниматься этой проблематикой на ассирийском материале, однако отсутствие на тот момент в университете такой специализации привело его в египтологию.[6]

Вскоре после окончания университета в 1925 г. Дмитрий, назначенный научным сотрудником 2-го разряда отдела Африки Академического музея антропологии и этнографии (ныне Кунсткамера), приобрел ещё одну специализацию. Профессор ЛГУ, видный этнограф Лев Штернберг порекомендовал направить его в командировку в Германию, Нидерланды и Бельгию для освоения передового зарубежного опыта в области этнологии Африки.[3]

В октябре 1927 — апреле 1928 гг. исследователь получил в Западной Европе высококлассную лингвистическую, этнографическую и музееведческую подготовку и в результате стал своего рода посредником между мировой и отечественной африканистикой.[7] Ближе к концу пребывания в Бельгии Ольдерогге было предложено посетить Бельгийское Конго, однако обстоятельства вынудили его отказаться.[8] [9]

По возвращении в СССР Ольдерогге приступил к созданию советской системы университетского изучения африканских языков и дисциплин, связанных с Африкой (этнографии и пр.). Первым большим опытом стал его курс суахили в Ленинградском Восточном институте. В дальнейшем Ольдерогге стал одним из трех человек, добившихся включения африканских языков с 1934—1935 учебного года в учебную программу ЛИФЛИ (с 1937 г. — в составе ЛГУ), после чего стал там руководителем цикла преподавания языков банту, включавшего курс суахили, зулу и африканистические дисциплины. За т. н. семито-хамитский цикл преподавания, к которому были отнесены языки хауса и амхара, отвечал Н. В. Юшманов.[10]

Параллельно идет и движение Ольдерогге вверх по карьерной лестнице. В 1929 г. он становится в Музее антропологии и этнографии (МАЭ) научным сотрудником первого разряда и заведующим отделом Африки, во главе которого останется до 1986 г. В 1935 г. ему без защиты диссертации присуждается ученая степень кандидата этнографии. С 1936 по 1940 гг. учёный исполняет обязанности заместителя директора Института антропологии и этнографии АН СССР — директора МАЭ. [11]

На фоне массовых репрессий 1930-х гг., помня о своем «неблагонадежном происхождении», Ольдерогге практически перестал печататься, чтобы не давать своими научными выводами лишних поводов для преследований.[12] При этом помогал деньгами оказавшемуся в заключении палеоазиатоведу Ерухиму Крейновичу.[13]

В начале Великой Отечественной войны Ольдерогге, имевший звание капитана запаса, некоторое время участвовал в подготовке оборонительных рубежей, состоял в отряде гражданской обороны, занимался ликвидацией последствий бомбардировок Ленинграда зажигательными бомбами. Научную деятельность не прекращал даже в голодную зиму 1941—1942 гг.[14] В феврале 1942 г. умерла мать африканиста (похоронена в братской могиле на Пискаревском кладбище).[15] [16] В августе 1942 г. Ольдерогге вместе со многими другими учеными был эвакуирован в Ташкент, в мае 1944 г. вернулся обратно. Был награждён медалью «За оборону Ленинграда». [17]

В 1944 г. в составе ЛГУ возрождается Восточный факультет. С апреля 1946 г. кафедру египтологии и африканистики факультета (с 1950 г. — кафедра африканистики) бессменно возглавлял Ольдерогге.[18]

В марте 1945 г. Ольдерогге защищает докторскую диссертацию на соискание ученой степени доктора исторических наук по теме «Кольцевая связь родов или трехродовой союз (gens triplex)»[19], которая так и не была опубликована полностью из-за недовольства влиятельных научных функционеров степенью идеологической выдержанности работы.[20]

В 1953 г. труд Ольдерогге был отмечен высшей наградой СССР — орденом Ленина.[21]

Период со второй половины 1950-х по конец 1960-х гг. ознаменовался для исследователя, долгое время не покидавшего пределов СССР, многочисленными рабочими поездками за рубеж. В его карьере на это время приходится абсолютный пик прямого общения с иностранными коллегами.

Первой после многолетнего перерыва заграничной командировкой стал визит в США в 1956 г. с целью участия в V Международном конгрессе антропологических и этнографических наук в Филадельфии. В следующем году Ольдерогге посещает Мюнхен, где выступает на 24-м конгрессе востоковедов.[21]

В 1958 г. он был приглашенным профессором в Варшавском и Краковском университетах в Польше[22]

На 1958—1960 гг. приходится интенсивная работа Ольдерогге в стране его первоначальной специализации — Египте. Так, в 1958 г. он посетил целый ряд египетских музеев, понаблюдал за современным укладом жизни в разных населенных пунктах, а также принял участие в праздновании 50-летнего юбилея Каирского университета и много общался с местными представителями исторической науки.[23] В 1960 г. Ольдерогге вместе с Б. Б. Пиотровским определял места в Египетской Нубии, где будущей советской экспедиции надлежало провести археологические раскопки перед затоплением района в рамках строительства Асуанской ГЭС.[24]

По инициативе И. И. Потехина Ольдерогге предлагалось стать заместителем директора вновь создаваемого Института Африки, однако он отказался. Он все-таки вошел в первый состав ученого совета института, куда, впрочем, больше не переизбирался. [25]

В 1960 г. африканист был избран членом-корреспондентом АН СССР (отделение литературы и языка).[26] Впоследствии он неоднократно участвовал в выборах в действительные члены Академии, но звание академика так и не получил.[27] Несмотря на это, даже статус члена-корреспондента был очень важен для представляемой им дисциплины, поскольку Ольдерогге до начала восьмидесятых оставался единственным африканистом с таким высоким положением в системе советской науки.[28] (В 1981 г. членом-корреспондентом стал директор Института Африки А. А. Громыко).

Весьма насыщенным в плане поездок за рубеж оказался 1961 г. Тогда Ольдерогге успел поработать приглашенным профессором в Сорбонне[22] и впервые оказаться в Западной Африке. В марте Ольдерогге посетил Сенегал. Там он по поручению АН СССР наладил ряд научных контактов[29], занимался работой по линии Советской ассоциации дружбы с народами Африки[24] и встретился с президентом Сенегала Леопольдом Сенгором, проявившим живой интерес как к советской африканистике, так и к исследованиям, проводившимся непосредственно Ольдерогге.[30] Визит в Мали в том же месяце аналогично проходил в составе делегации Советской ассоциации дружбы с народами Африки. Кроме того, учёный смог ознакомиться с работой центра малийской науки — исследовательского института в Бамако.[31]

С декабря 1963 по март 1964 г. Ольдерогге руководил советской лингвистической экспедицией в Мали. Визит ученых состоялся по приглашению местного правительства для оказания содействия в разработке письменностей для наиболее крупных языков республики (бамана, фула, сонгай, к которым впоследствии прибавились тамашек и хассания — местная разновидность арабского языка). За время экспедиции её участники собрали большой фонетический материал, на основании которого можно было делать соответствующие рекомендации о передаче тех или иных звуков с помощью французской графики. [32][33] Впоследствии, в 1966 г., когда в Бамако (столица Мали) под эгидой ЮНЕСКО проводилась конференция экспертов по стандартизации алфавитов для национальных языков Африки, в ней от Советского Союза принимала участие участница экспедиции 1963—1964 гг. Виктория Токарская[34], ученица Ольдерогге.[35]

В сентябре 1964 г. Ольдерогге привлекался к поискам Янтарной комнаты: ему было поручено выехать в Польшу и допросить на предмет местонахождения памятника культуры бывшего гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха. Предполагалось, что немецкое происхождение и образование африканиста помогут в установлении контакта с допрашиваемым, и, судя по стенограммам бесед, от военного преступника действительно было получено немало интересных сведений, однако поиски комнаты с тех пор все равно не продвинулись.[36]

В 1966 г. по приглашению ЮНЕСКО Ольдерогге снова посещает Сенегал, где в Дакаре проходит Первый всемирный фестиваль негрских искусств.[37]

В 1968 г. в составе делегации советских ученых африканист принял участие в работе VIII Международного конгресса антропологических и этнографических наук в Токио. В том же году он побывал в Эфиопии, где ему была вручена премия им. Хайле Селассие I.[21]

После 1968 г. у Ольдерогге начинаются проблемы с выездом за границу — так, например, в 1971 г. срывается запланированная поездка в Сенегал.[38] Точные причины такого положения дел неизвестны. По одной версии, в 1968 г. в Японии он позволил себе идеологически невыдержанные высказывания по ситуации вокруг Чехословакии[39], по другой — всему виной было самовольное посещение африканистом Рима и Лондона вместо возвращения в Москву сразу после визита в Эфиопию.[40]

С начала семидесятых влияние Ольдерогге и его школы на выбор направлений развития советской африканистики стало заметно снижаться ввиду всевозрастающего доминирования Института Африки в Москве.[27] С другой стороны, данный период времени ознаменовался продолжением международного признания ученого. В 1973 г. он был избран в иностранные (ассоциированные) члены французской Академии наук заморских стран[41] , а в 1975 г. стал членом-корреспондентом Британской Академии.[42] В 1979 г. в Лейпцигском университете им. Карла Маркса африканист получает медаль «За заслуги перед университетом» в знак признания его заслуг в подготовке научных кадров для ГДР.[43] На этом этапе карьеры Ольдерогге стал и кавалером престижных советских наград — ордена Трудового Красного Знамени в 1973 г. и ордена Дружбы народов десять лет спустя.[21] В 1985 г. он был приглашен преподавать в Оксфорд, однако воспользоваться предложением уже не успел, поскольку лечащие врачи настояли на неотложном решении возникших проблем со зрением.

Ольдерогге ушел из жизни 30 апреля 1987 г. Похоронен на Богословском кладбище Санкт-Петербурга.[44]

Личная жизнь

Был женат трижды (первый брак — с египтологом Милицей Матье). Двое детей, трое внуков.[45][46]

Вклад в науку

В исследовательской литературе можно встретить мнение, что Ольдерогге за свою продолжительную жизнь написал меньше, чем мог бы.[47] Кроме того, он старался публиковать результаты своей работы не в крупных журналах, а на страницах изданий, которым, по его мнению, цензура уделяла меньше внимания.[48] Несмотря на это, как его исследования, так и его организационная и педагогическая деятельность оставили заметный след в истории отечественной науки.

Видным российским африканистом В. Р. Арсеньевым вклад Ольдерогге был резюмирован как «формирование основы целого научного направления», которое, используя глубокое знание африканских культур, могло перейти к обобщениям более высокого порядка, касающимся «проблем теории первобытного общества, классообразования и становления государства». Также В. Р. Арсеньев подчеркивает важность работы Ольдерогге по подготовке и формированию коллектива, способного решать задачи упомянутого выше нового направления в науке и создание сплоченного коллектива (пусть даже данный коллектив распался после 1991 г. из-за причин социально-экономического характера). [49] С другой стороны, ведущий научный сотрудник Института Африки РАН В. Р. Филиппов дает фактически противоположную оценку: «Несмотря на энциклопедические познания и большое число учеников, нет оснований считать Д. Ольдерогге создателем оригинальной теории и собственной научной школы».[50]

Известный этнограф, антрополог и африканист В. А. Попов, оценивая роль Ольдерогге в развитии социологии первобытного общества, указывает, что именно ленинградским ученым было впервые введено в научный оборот понятие «эпигамия». Ольдерогге «показал несостоятельность концепции существования патронимии как универсальной формы социальной организации», «последовательно боролся с матриархатом как с марксистской догмой» и «вслед за У. Риверсом и А. Р. Рэдклифф-Брауном, окончательно установил истинное место малайского типа в исторической типологии систем родства». [51]

Ольдерогге участвовал в борьбе и с ещё одним значительным академическим заблуждением — т. н. «хамитской теорией», предполагавшей существование в Африке хамитской языковой семьи, представители которой также якобы имели общие расовые и культурные черты[52] В 1949 г. данная теория была подвергнута Ольдерогге острой критике в статье «Хамитская проблема в африканистике» (Советская этнография, № 3/1949), где автор продемонстрировал как лингвистическую и антропологическую несостоятельность подхода, так и его дискриминационный характер по отношению к прочим африканцам. Работа Ольдерогге была одним из первых ударов по «хамитской теории», однако изоляция советской науки от мировой в те годы помешала ленинградскому ученому популяризировать свои взгляды на Западе.

При этом в один год с выходом статьи Ольдерогге американский лингвист Джозеф Гринберг начал публикацию в журнале Southwestern Journal of Anthropology серии статей, посвященных новой классификации африканских языков. Гринбергом была предложена не только критика «хамитской теории» в лингвистике, но и обоснованная альтернатива ей — концепция афразийской семьи языков, прижившаяся в мировой науке. Как следствие, именно усилия Гринберга стали решающими в деле опровержения старых представлений.[53][54] Статья же Ольдерогге в итоге имела только локальное значение — так, по мнению африканиста Н. Б. Кочаковой, она стала «стимулом для российских африканистов к изучению путей и условий формирования самобытной государственности в доколониальной субсахарской Африке».[27]

В сфере педагогики Ольдерогге заявил о себе, став одним из пионеров преподавания африканских языков в СССР.[21] Он полагал знание африканских языков основой профессии африканиста и неуклонно проводил этот принцип в жизнь.[55] Кроме того, Ольдерогге во многом обеспечил и необходимую базу для изучения африканских языков — так, в 1961 г. под его редакцией вышел первый суахили-русский, а в 1963 г. — первый хауса-русский словарь.[56] Специалисты со знанием африканских языков, подготовленные кафедрой под руководством Ольдерогге, изначально составили кадровую основу для школ африканистики, возникавших в других вузах, — ИМО (МГИМО), ИВЯ (ИСАА), УДН. Кроме того, выпускники кафедры из государств соцлагеря играли важную роль в развитии африканских исследований в своих странах.[43]

Ольдерогге выступил основоположником практического и теоретического изучения языков манде в Советском Союзе. С подачи ученого в начале 1960-х гг. на Восточном факультете ЛГУ вели занятия по языкам манинка и бамбара африканские преподаватели, подготовившие первое поколение отечественных специалистов в этой области.[57] Возникшая школа мандеистики продолжает существование на базе СПбГУ и Кунсткамеры и в XXI в.[35]

Значителен вклад Ольдерогге в развитие отечественного музейного дела. Первые крупные опыты ученого в этой области относятся к 1936 и 1939 гг., когда в Кунсткамере под его руководством были организованы экспозиции «Абиссиния» и «Африка» соответственно. Последняя экспозиция позволила Ольдерогге в полной мере применить знания и навыки, приобретенные в Западной Европе в конце 1920-х гг.[58] Помимо организации выставок, систематизации и описания единиц хранения МАЭ, учёный активно занимался пополнением музейных коллекций. Так, во время командировок в Мали в 1961 и 1963—1964 гг. им было собрано значительное число предметов материальной культуры. В дальнейшем Ольдерогге содействовал и другим специалистам в доставке в СССР будущих музейных экспонатов, решая вопросы ввоза новых приобретений в СССР по линии МИД и Академии наук.[59]

Осознание значимости музейного дела получило отражение и в педагогических принципах Ольдерогге. Помимо безусловной необходимости знания африканских языков, его подход к подготовке африканистов делал особый акцент на изучении материальной культуры Африки, и его студенты всегда получали интенсивную музейную практику.[55]

Ольдерогге также известен как публикатор исторических источников и фольклорных материалов. Издание арабских источников по средневековой истории Африки, предпринятое по его инициативе, опередило аналогичные зарубежные проекты.[60] Ольдерогге содействовал и увеличению числа публикаций образцов устного творчества из зарубежных стран на русском языке в качестве председателя редакционной коллегии серии «Сказки и мифы народов Востока» и целого ряда отдельных сборников.[61]

Избранные авторские публикации

На русском языке

Малайская система родства//Труда института этнографии, т. 14. М., 1951.

Основные черты развития систем родства//Советская этнография, 1960, № 6.

Язык хауса: Краткий очерк грамматики, хрестоматия и словарь. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1954

Народы Африки. М.: Издательство Академии наук СССР, 1954 (один из основных соавторов).

Искусство народов Западной Африки в музеях СССР. Л., М.: Искусство, 1958.

Западный Судан в XV—XIX вв.: Очерки по истории и истории культуры. М., Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1960.

Системы счета в языках народов Тропической и Южной Африки//Africana. Африканский этнографический сборник. XIII. Л.: 1982.

Эпигамия. М.: Наука, 1983.

История изучения африканских языков. М.: Наука, 1990 (посмертная публикация).

На иностранных языках

Die Gesellschaftsordnung Songhais im 15. und 16. Jahrhundert//Afrikanistische Studien. Nr.26 Berlin, 1955.

Osman dan Fodios Aufstand und seine Bedeutung//Akten des XXIV Orientalistenkongresses, München, 1957.

The origin of the Hausa language//Men and Cultures. Selected papers of the Fifth International Congress of Anthropological and Ethnological Sciences. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1960.

Die Völker Afrikas: ihre Vergangenheit und Gegenwart. 2 Bde. Berlin : Dt. Verl. der Wiss., 1961

The Art of Africa: Negro Art from the Institute of Ethnography, Leningrad. London: Paul Hamlyn, 1969 (with Werner Forman).

Eine Swahili-Wortliste aus dem Jahre 1811 aus den handschrif tlichen Materialien von Admiral Krusenstern//Wort und Religion. Kalima na dini. Ernst Dammann zum 65. Geburtstag. Stuttgart: Evangelischer Missionsverlag, 1969.

The Hamitic Problem in Africanistics//African Notes: Bulletin of African Studies. Univ. of Ibadan. Vol. Vll, № I, 1971.

L’Armenie et L’Ethiopie au IV siecle (a propos des sources de 1’alphabet Armenien)//IV Congresso Internazionale di Studi Etiopici (Roma, 10-15 Aprile 1972). Tomo I. Roma: Aacademia Nazionale Del Linzei, 1974.

Migration and Ethnic and Linguistic Differentiations//General History of Africa. Volume I. UNESCO, 1981.

Sprache und gesellschaft in Afrika. Aspekte der Kulturgeschichte//Sozialer Wandel in Afrika und die Entwicklung von Formen und Funktionen afrikanischer Sprachen. Berlin: Akad.- Verlag, 1980.

Напишите отзыв о статье "Ольдерогге, Дмитрий Алексеевич"

Примечания

  1. Ольдерогге Дмитрий Алексеевич//Африка. Энциклопедический справочник. Т.2. М.: Советская энциклопедия, 1987, с. 276.
  2. Осницкая И. [rusdeutsch-panorama.ru/jencik_statja.php?mode=view&site_id=34&own_menu_id=2894t ОЛЬДЕРОГГЕ].
  3. 1 2 3 Калиновская К.П. [www.ethnonet.ru/etnografiya/dmitrij-alekseevich-olderogge-stoletie-so-dnja/ Дмитрий Алексеевич Ольдерогге. Столетие со дня рождения].
  4. Попов В. А. Новые данные к научной биографии Д. А. Ольдерогге // Немцы в Санкт-Петербурге: биографический аспект. Вып. 6. СПб, 2011, с. 461—462, 467—468.
  5. Татаровская И. Г. Д. А. Ольдерогге и его вклад в исследование мировоззрения африканских народов (на материале фольклора народов Африки)//Труды СГА, № 2/2010, с. 129.
  6. Попов В. А. Новые данные к научной биографии Д. А. Ольдерогге // Немцы в Санкт-Петербурге: биографический аспект. Вып. 6. СПб, 2011, с. 467—468.
  7. Попов В. А. Новые данные к научной биографии Д. А. Ольдерогге// Немцы в Санкт-Петербурге: биографический аспект. Вып. 6. СПб, 2011, с. 463, 472.
  8. А. Б. Давидсон. Патриарх (Д. А. Ольдерогге)//Становление отечественной африканистики, 1920-е — начало 1960-х. М.: Наука, 2003, с. 68.
  9. Д. А. Ольдерогге в письмах и воспоминаниях. СПб.: МАЭ РАН, 2003, с. 118.
  10. А. А. Жуков. Африканистика в университете//Очерки по истории Ленинградского университета. IV. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1982, с. 104—105.
  11. Попов В. А. Новые данные к научной биографии Д. А. Ольдерогге // Немцы в Санкт-Петербурге: биографический аспект. Вып. 6. СПб, 2011, с. 463, 466.
  12. Давидсон А. Б. Дмитрий Алексеевич Ольдерогге и малоизвестная африканистика//Африканский сборник-2007. СПб.: Наука, 2008, с. 6.
  13. Репрессированные этнографы: Вып.2. М.: Восточная литература, 2003 с. 62-63.
  14. Ольдерогге Д. А. Наброски по воспоминаниям//Из истории Кунсткамеры. 1941—1945. СПб: МАЭ, 2003, с. 39-41.
  15. Попов В. А. Новые данные к научной биографии Д. А. Ольдерогге // Немцы в Санкт-Петербурге: биографический аспект. Вып. 6. СПб, 2011, с. 462.
  16. [visz.nlr.ru/search/lists/blkd/238_76.html Блокада, 1941–1944, Ленинград: Книга Памяти].
  17. Ольдерогге Д. А. Наброски по воспоминаниям//Из истории Кунсткамеры. 1941—1945. СПб: МАЭ, 2003, с. 38, 41-42.
  18. Попов В. А. Новые данные к научной биографии Д. А. Ольдерогге // Немцы в Санкт-Петербурге: биографический аспект. Вып. 6. СПб, 2011, с. 466.
  19. Краткие сообщения. Институт этнографии имени Н. Н. Миклухо-Маклая, № 1/1946, с. 117
  20. Попов В. А. Новые данные к научной биографии Д. А. Ольдерогге // Немцы в Санкт-Петербурге: биографический аспект. Вып. 6. СПб, 2011, с. 472—473.
  21. 1 2 3 4 5 Осницкая И. [rusdeutsch-panorama.ru/jencik_statja.php?mode=view&site_id=34&own_menu_id=3875t ОЛЬДЕРОГГЕ Дмитрий Алексеевич].
  22. 1 2 A. Zhukov, P. J. Jaggar. Obituary. D.A. Olderogge//Studies in Hausa: Language and Linguistics. Routledge, 2015, p. xxix.
  23. Из истории науки и техники в странах Востока: сборник статей. Выпуск 2. М.: Издательство восточной литературы, 1961, с. 167.
  24. 1 2 Д. А. Ольдерогге в письмах и воспоминаниях. СПб.: МАЭ РАН, 2003, с. 142.
  25. А. Б. Давидсон. Патриарх (Д. А. Ольдерогге)//Становление отечественной африканистики, 1920-е — начало 1960-х. М.: Наука, 2003, с. 66-67.
  26. К. П. Калиновская. Памяти Дмитрия Алексеевича Ольдерогге (к девяностолетию со дня рождения)//Этнографическое обозрение, № 2/1994, с. 141.
  27. 1 2 3 Кочакова Н.Б. [www.taospb.narod.ru/history/olderogge.htm Дмитрий Алексеевич Ольдерогге. Взгляд из Москвы].
  28. D. M. Bondarenko, V. A. Popov. Dmitri Olderogge and his place in the history of Russian African anthropology//Social Anthropology. Vol. 13, Issue 02, June 2005, p. 217.
  29. Корнеев С. Г. Научные связи Академии наук СССР со странами Азии и Африки. М.: Наука, с. 319.
  30. Африка в воспоминаниях ветеранов дипломатической службы Т.2. М.: Издательский дом «XXI век — согласие», 2001, с. 34-35.
  31. Корнеев С. Г. Научные связи Академии наук СССР со странами Азии и Африки. М.: Наука, с. 310.
  32. Л. Е. Куббель. Экспедиция советских лингвистов в Республику Мали//Вестник АН СССР, № 9/1964, с. 96-98.
  33. Д. А. Ольдерогге в письмах и воспоминаниях. СПб.: МАЭ РАН, 2003, с. 151—193.
  34. [unesdoc.unesco.org/images/0001/000156/015608EB.pdf United Nations Educational, Scientific and Cultural Organization. Meeting of a Group of experts for the unification of alphabets of national languages. Bamako, Mali, 28 February – 5 March 1966. Final report. Annex I, p. 3].
  35. 1 2 [mandelang.kunstkamera.ru/index/mandelang/semya_mande/manding Группа манден].
  36. А. Саможнев. [www.rg.ru/2009/02/11/polsha.html Янтарной комнате подобрали бункер].
  37. Д. А. Ольдерогге. Первый всемирный фестиваль негрских искусств в Дакаре//Советская этнография. № 3/1967, с. 145—154.
  38. Д. А. Ольдерогге в письмах и воспоминаниях. СПб.: МАЭ РАН, 2003, с. 89.
  39. А. Б. Давидсон. Патриарх (Д. А. Ольдерогге)//Становление отечественной африканистики, 1920-е — начало 1960-х. М.: Наука, 2003, с. 59
  40. Д. А. Ольдерогге в письмах и воспоминаниях. СПб.: МАЭ РАН, 2003, с. 63.
  41. [www.academieoutremer.fr/academiciens/?num=0&gM=1&gtype=&refer=search&annee1=&annee2=&annee3=&acade=A&select=3 Membres décédés].
  42. [www.britac.ac.uk/fellowship/directory/dec.cfm?type=corresponding Deceased Corresponding Fellows].
  43. 1 2 А. А. Жуков. Африканистика в университете//Очерки по истории Ленинградского университета. IV. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1982, с. 109.
  44. Попов В. А. Новые данные к научной биографии Д. А. Ольдерогге // Немцы в Санкт-Петербурге: биографический аспект. Вып. 6. СПб, 2011, с. 467, 473.
  45. Д. А. Ольдерогге в письмах и воспоминаниях. СПб.: МАЭ РАН, 2003, с. 24.
  46. Попов В. А. Новые данные к научной биографии Д. А. Ольдерогге // Немцы в Санкт-Петербурге: биографический аспект. Вып. 6. СПб, 2011, с. 462—463.
  47. Попов В. А. Новые данные к научной биографии Д. А. Ольдерогге // Немцы в Санкт-Петербурге: биографический аспект. Вып. 6. СПб, 2011, с. 464—465.
  48. А. Б. Давидсон. Патриарх (Д. А. Ольдерогге)//Становление отечественной африканистики, 1920-е — начало 1960-х. М.: Наука, 2003, с. 63.
  49. В. Р. Арсеньев. Д. А. Ольдерогге и «Ленинградская школа африканистики»// Востоковедение и африканистика в диалоге цивилизаций: XXV Международная конференция «Источниковедение и историография стран Азии и Африки», 22-24 апреля 2009: тезисы докладов. СПб: Вост. фак. СПбГУ, 2009, с. 104—105.
  50. Филиппов В. Р. В поисках теории: у истоков отечественной африканистики//IX Конгресс этнографов и антропологов России: Тезисы докладов. Петрозаводск, 4-8 июля 2011 г. Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 2011, с. 48.
  51. В. А. Попов. Д. А. Ольдерогге как исследователь систем родства и социальной истории первобытности//Востоковедение и африканистика в диалоге цивилизаций: XXV Международная конференция «Источниковедение и историография стран Азии и Африки», 22-24 апреля 2009: тезисы докладов. СПб: Вост. фак. СПбГУ, 2009, с. 131—132.
  52. См., например: G. T. Childs. An introduction to African languages. John Benjamins Publishing, 2003, p. 35.
  53. Croft, W. Joseph Harold Greenberg//Biographical memoirs. Vol. 90. Washington, D.C.: The National Academies Press, 2009, pp. 158—159.
  54. Merrit Ruhlen. A Guide to the World’s Languages: Classification. Stanford University Press, 1991, pp. 80-82.
  55. 1 2 К. П. Калиновская. Памяти Дмитрия Алексеевича Ольдерогге (к девяностолетию со дня рождения)//Этнографическое обозрение, № 2/1994, с. 144.
  56. Мячина Е. Н., Охотина Н. В. Дмитрий Алексеевич Ольдерогге // Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка, № 5. М.: Изд-во АН СССР, 1973, с. 465.
  57. ACTA LINGUISTICA PETROPOLITANA. Труды Института лингвистических исследований. Т. II, ч. 2. СПб.: Наука, 2006, с. 7.
  58. Сиим А. Ю. Отечественная африканистика: первый выход на международную музейную сцену // Африканский сборник-2007. СПб.: Наука, 2008, с. 514, 516—517.
  59. Арсеньев В. Р. Бамбара: культурная среда и овеществленный мир западносуданского этноса в коллекциях МАЭ РАН. СПб: Кунсткамера, 2011, с. 75-76.
  60. Иванова Е.И. [pvost.org/personal/matveev.html МАТВЕЕВ ВИКТОР ВЛАДИМИРОВИЧ (1928—1995)].
  61. Татаровская И. Г. Д. А. Ольдерогге и его вклад в исследование мировоззрения африканских народов (на материале фольклора народов Африки)//Труды СГА, № 2/2010, с. 130—131, 134.

Ссылки

  • [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-51591.ln-ru Профиль Дмитрия Алексеевича Ольдерогге] на официальном сайте РАН
  • [litpamyatniki.ru/library/245 Статья] на сайте серии «Литературные памятники»
  • [rusdeutsch-panorama.ru/jencik_statja.php?mode=view&site_id=34&own_menu_id=3875 Статья] на сайте «Немцы России»
  • [isaran.ru/?q=ru/person&guid=839D1670-6F34-038D-46BD-21F48366DD82 Историческая справка] на сайте Архива РАН
  • Калиновская К. П. [ethnonet.ru/etnografiya/dmitrij-alekseevich-olderogge-stoletie-so-dnja Дмитрий Алексеевич Ольдерогге: столетие со дня рождения]
  • Кочакова Н. Б. [taospb.narod.ru/history/olderogge.htm Дмитрий Алексеевич Ольдерогге: взгляд из Москвы]
Предшественник:
Маторин, Николай Михайлович
директор (и.о.) Музея антропологии и этнографии
1936—1940
Преемник:
Кисляков, Николай Андреевич

Отрывок, характеризующий Ольдерогге, Дмитрий Алексеевич

Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.