Омаль (графство)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Омаль (фр. Aumale) — небольшое графство1547 года — герцогство) на востоке Нормандии в Средние века. Графство возникло во второй половине XI века, когда эту территорию унаследовала Аделаида, сестра Вильгельма Завоевателя. Административным центром являлся город Омаль.

На ранних этапах существования графства его правители являлись вассалами герцогов Нормандии, а после завоевания Нормандии в 1204 году Филиппом II Августом — королей Франции. В 1547 году графство было преобразовано в герцогство Омальское, право на титул которого получили представители дома де Гиз. Титул герцога Омальского продолжал существовать до конца XIX века, в настоящее время его использует один из представителей Орлеанской линии Бурбонов.

Несмотря на переход Нормандии в начале XIII века под власть королей Франции, титул графа Омальского (в английском варианте — граф Альбемарль (англ. Earl of Albemarle)) сохранился в системе английских титулов. О графах и герцогах Альбемарль см.: граф Альбемарль и герцог Альбемарль.





География

Графство Омаль находилось на границе Нормандии и Пикардии в области Брей. Его территория была крайне незначительно и охватывала лишь ближайшие окрестности города Омаль. На севере и западе графство граничило с графством Э, к югу находились земли нормандского Вексена. Административным центром являлся замок и город Омаль, находящийся на полпути из Амьена в Руан. В настоящее время территория графства относится к департаменту Сена Приморская.

История

Сеньоры д’Омаль известны с первой половины XI века. В середине XI века замок Омаль перешёл во владение графов Понтье, а после смерти Ангеррана II де Понтье в 1053 году его унаследовала его вдова Аделаида Нормандская, сестра Вильгельма Завоевателя. Третьим браком Аделаида вышла замуж за Эда III де Блуа, графа де Труа, который в 1069 году (по другим сведениям в 1081 году) был возведён в титул графа.

Помимо Омаля в Нормандии Эд де Блуа после нормандского завоевания Англии приобрёл обширные владения в Англии, в частности Холдернесс в западном Йоркшире и Битам в Линкольншире. Английские земли графов Омальских впоследствии стали известны как фьеф Альбемарль (от раннефранцузского варианта названия города Омаль).

Сын и наследник Эда де Блуа Стефан Омальский, будучи племянником Вильгельма Завоевателя по матери, одно время даже рассматривался как кандидат на английский престол, однако сам он не предпринимал попыток овладеть короной Англии.

Сын Стефана Вильгельм Омальский принимал активное участие в политической борьбе в Англии в 1130-х — 1140-х годах на стороне короля Стефана Блуаского и отличился в битве Штандартов 1138 года и сражении при Линкольне 1141 года.

В 1194 году графство Омаль было конфисковано французским королём Филиппом II Августом у его владельцев. Спустя десять лет вся Нормандия была завоёвана французами и вошла в состав королевского домена. Англия не признала конфискацию Омаля, а его наследники из дома де Фор продолжали носить титул графов Албемарля, хотя их владения уже не включали собственно Омаль.

Само графство Омальское в 1204 году было пожаловано французским королём Рено де Даммартену, графу Булони.

Жанна де Даммартен, племянница графа Рено, вышла замуж за Фердинанда III, короля Кастилии, и Омаль перешёл к боковой линии Кастильского королевского дома, по прекращению которой графство унаследовал род д’Аркур.

В 1418 году, в ходе Столетней войны, Верхняя Нормандия, включая Омаль, была завоёвана англичанами. Английский король Генрих V передал графство своему младшему брату Томасу, герцогу Кларенсу. В то же время французский претендент на титул графа д’Омаля, Жан VIII д'Аркур был назначен генерал-лейтенантом Нормандии и руководил действиями французских войск против англичан, пока не погиб в 1424 году в битве при Вернее.

После изгнания английских войск из Нормандии в 1450 году Омальское графство перешло по наследству в 1452 году к младшей линии Лотарингского дома, чьи представители в 1528 году получили титул герцогов де Гиз.

В 1547 году Омаль также был повышен до статуса герцогства. Клод де Гиз в 1550 году разделил свои обширные владения в Лотарингии и Нормандии между своими детьми. Титул герцога Омальского перешёл к его третьему сыну Клоду II, активному участнику религиозных войн во Франции и одному из организаторов Варфоломеевской ночи.

Его сын и наследник герцог Карл продолжил политику своего отца, став лидером Католической лиги, а после убийства в 1588 году Генриха де Гиза возглавил борьбу католической партии Франции против Генриха Наваррского. После своего пленения в сражении при Иври, в 1595 году Карл Омальский был изгнан из страны и скончался в Брюсселе. Автономия герцогства вскоре была полностью ликвидирована, а титул сохранён за потомками герцога Карла из Немурской линии Савойского дома.

В 1686 году титул герцога Омальского был продан Луи-Огюсту де Бурбону, внебрачному сыну короля Людовика XIV.

Сын Луи-Огюста в 1773 году уступил все свои владения Людовику XVI за 12 миллионов ливров, однако после его смерти эта сделка была аннулирована, а Омаль перешёл во владение Луи-Жан-Мари де Бурбона, герцога де Пентьевра.

В 1821 году, после смерти дочери последнего, титул герцога Омальского унаследовал Луи-Филипп I Орлеанский, будущий король Франции.

Его сын Анри, герцог Омальский, участвовал в завоевании Алжира, а после свержения своего отца в 1848 году стал одним из лидеров орлеанистов, боровшихся за восстановление монархии во Франции. Со смертью Анри в 1897 году титул герцога Омальского перестал существовать.

В настоящее время этот титул использует Фульк Орлеанский, один из представителей Орлеанской ветви династии Бурбонов.

См. также

Напишите отзыв о статье "Омаль (графство)"

Ссылки

  • [fmg.ac/Projects/MedLands/NORMAN%20NOBILITY.htm#_Toc160529786 Генеалогия ранних графов д’Омаль]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Омаль (графство)



Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.