Матин, Омар

Омар Матин
Omar Mir Seddique Mateen
Фото с водительских прав Омара Матина
Имя при рождении:	Omar Mir Seddique
Дата рождения:	16 ноября 1986(1986-11-16)
Место рождения:	Нью-Гайд-Парк, Нью-Йорк, США
Гражданство:	США США
Дата смерти:	12 июня 2016(2016-06-12) (29 лет)
Место смерти:	Орландо, штат Флорида, США
Причина смерти:	огнестрельное ранение
Работа:	Частный охранник
Преступления
Преступления:	Массовое убийство в Орландо
Период совершения:	12.06.2016
Регион совершения:	Орландо, штат Флорида, США

Омар Мир Седдик Матин (англ. Omar Mir Seddique Mateen, 16 ноября 1986, Нью-Гайд-Парк, штат Нью-Йорк, США — 12 июня 2016, Орландо, штат Флорида, США) — преступник, совершивший 12 июня 2016 года массовое убийство в гей-клубе «Пульс» в городе Орландо, штат Флорида, США. От его рук погибло 49 человек и было ранено 53 человека. Сам Омар Матин был застрелен во время перестрелки с прибывшей на место преступления полицией.

Биография

Семья Омара Матина иммигрировала в США из Афганистана, предположительно во время и под влиянием Афганской войны 1979—1989 годов. Отец Омара Матина, этнический пуштун Сиддик Матин, находясь в США, не прекращал связь с Афганистаном, вёл видеоканал на Youtube на родном языке, выражал в своих видеосюжетах поддержку моджахедам и движению «Талибан».

Омар Матин родился 16 ноября 1986 года в городе Нью-Гайд-Парк штата Нью-Йорк, США и при рождении получил имя Омар Мир Сиддик. Фамилию Матин он получил в 2006 году, обратившись к властям с заявлением о смене имени. Вскоре, в 1991 году семья переехала в Порт-Сент-Луси в штате Флорида, где Омар вырос и закончил школу. По воспоминаниям некоторых одноклассников, Омар открыто выражал в классе одобрение действиям террористов во время терактов 11 сентября. По другим свидетельствам, отец, Сиддик Матин, мог ударить сына по лицу перед одноклассниками.

В 2006 году Омар Мир Сиддик обратился к властям с просьбой присвоить ему фамилию Матин (араб. المتين‎, «непоколебимый», одно из канонических имён Аллаха), чтобы его фамилия совпадала с фамилией отца. Тогда же, в 2006 году, Омар Матин зарегистрировался как член Демократической партии, и состоял в списках партии по состоянию на 2016 год.

В 2009 году Омар Матин женился на уроженке Узбекистана по имени Ситора Алишерзода Юсуфий, познакомившись с ней по интернету. Пара прожила вместе с апреля по август 2009 года, после чего родители Ситоры, по её словам «спасли её», забрав её к себе. Она подала документы на развод и больше никогда не видела Матина, брак был расторгнут в 2011 году. Примерно в 2013 году он женился второй раз, у него родился сын.

С сентября 2007 года и до самой смерти работал на частную охранную компанию G4S Secure Solutions, выполняющей государственные подряды Министерства внутренней безопасности США по охране различных объектов и мероприятий. Омар Матин имел официальную лицензию на ношение оружие, а также на оказание охранных услуг.

2011—2012 годах Матин дважды совершил умру (малое паломничество) в Саудовскую Аравию, также посетил ОАЭ.

В 2013 и 2014 году Омар Матин попадал в поле зрения ФБР по подозрению в причастности к терроризму, его допрашивали по подозрению в связях с террористической организацией Исламское государство (ИГИЛ).

12 июня 2016 года Совершил массовое убийство в гей-клубе «Пульс» в городе Орландо (США). Вовремя совершенного им преступления он лично убил 49 человек и ранил 53 человека. Омар Матин был застрелен во время перестрелки с прибывшей на место преступления полицией. Из клуба он отправил жене смс-сообщение с текстом «Люблю тебя, малышка».

Омар Матин был завсегдатаем гей-клуба, на который напал.

Сексуальная ориентация

Те, кто был знаком с Матином на протяжении долгого времени, характеризовали его как гея или бисексуала. Один из бывших друзей, который учился с будущем убийцей в полицейской академии в 2006 году, отметил, что уже тогда Матин вместе с ним посещал гей-клубы и даже предлагал ему встречаться. Посетители клуба «Пульс» также отмечали, что видели Матина, танцующего с другими мужчинами. Другой бывший одноклассник при сохранении анонимности утверждает, что однажды Матин спросил его, является ли он геем.

Газеты Orlando Sentinel и The Palm Beach Post узнали от пяти постоянных клиентов гей-клуба, где произошёл теракт, что Матин посещал тот самый клуб как минимум дюжину раз, и иногда в состоянии алкогольного опьянения начинал проявлять агрессию к окружающим. Другой свидетель, опознавший Матина за час до перестрелки отметил, что общался с ним год назад через приложение гей-знакомств Jack’d, второй свидетель отметил, что наблюдал, как Матин пытался заигрывать с одним из посетителей. Однако ряд других свидетелей утверждали обратное, а именно, что они никогда не видели Матина в гей-клубе., в частности Барбара Пома, владелица клуба назвала «совершенно нелепыми» утверждения того, что Матин был посетителем клуба.

Отец Матина признал, что знал о том, что его сыном двигали скрытые гомосексуальные желания, но одновременно утверждает, что тот не был геем, так как не стал бы «будучи геем вытворять что-то подобное». Бывшая жена Матина Ситора Юсуфий затруднилась сказать, был ли Матин гомосексуалистом, хотя и знала о его походах в гей-клубы. Она также отметила, что во время ссор, отец в её присутствии мог обзывать Матина геем. Её новый друг, успевший пообщаться с Матином отметил, что у того имелась «склонность к гейскому поведению» и что семья, и знакомые Матина тоже знали об этом и давно подозревали его в гомосексуальности, при этом сотрудники ФБР просили Юсуфий не сообщать об этом журналистам.

См. также

• Массовое убийство в Орландо
• Насилие на почве гомофобии и трансфобии

Отрывок, характеризующий Матин, Омар

– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.