Эльдаров, Омар Гасан оглы

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Омар Эльдаров»)
Перейти к: навигация, поиск
Омар Эльдаров
Дата рождения:

21 декабря 1927(1927-12-21) (96 лет)

Место рождения:

Дербент, Дагестанская АССР, СССР

Гражданство:

СССР СССРАзербайджан Азербайджан

Жанр:

скульптор

Учёба:

Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина

Стиль:

монументализм

Влияние:

Президент Азербайджанской Государственной Академии Художеств

Награды:
Премии:

Омар Гасан оглу Эльдаров (азерб. Ömər Həsən oğlu Eldarov; 21 декабря 1927 года, Дагестанская АССР, СССР) — азербайджанский скульптор-монументалист, заслуженный деятель искусств Азербайджана (1962), народный художник Азербайджана (1982), действительный член Национальной Академии Наук Азербайджана (2001), действительный член Российской Академии художеств (1988), ректор Азербайджанской Государственной Академии Художеств (2001), академик.





Творчество Советского периода

Родился 21 декабря 1927 года в городе Дербенте.

С 1942 по 1945 год учился в Азербайджанском Государственном художественном училище им. А.Азимзаде. В 1951 году окончил Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина. Учился у таких великих мастеров как А. Т. Матвеев, М. А. Керзин, В. Б. Пинчук.

В 1980 году за памятник-ансамбль Садриддину Айни в Душанбе (1979) был награждён Государственной премией СССР. Кавалер Ордена «Знак Почета». За памятник П. А. Джапаридзе в Баку (1980) получил Государственную премию Азербайджанской ССР. Среди самых известных работ мастера — памятник Физули в Баку (1962, совместно со скульптором Токаем Мамедовым), за который был награждён Серебряной медалью Академии Художеств СССР, памятник Натаван (1960, Баку, архитекторы Э. Исмаилов, Ф. Леонтьева), памятник воинам 77-й стрелковой дивизии в Крыму, портрет дирижера Ниязи (1984), «Голова смеющегося рабочего» (1984), «Махатма Ганди» (1987), «Авиценна» (1980), «Рабиндранат Тагор» (1987), портреты Айсель (1988), Айтен (1988).

Творчество (1991 — по сей день)

Автор памятника Саттара Бахлулзаде, бюст Муслима Магомаева, памятника Гусейну Джавиду (1993), памятника Мамед Амину Расулзаде (1995),Азиму Азимзаде (2002), барельефа Рашида Бейбутова (2006), бюста Низами Гянджеви в Чебоксарах (2004), надгробий Ших-Али Гурбанова (1992), Зарифы Алиевой, Ниязи, Амиров, Фикрета Амирова, Гейдара Алиева, Рашида Бейбутова, Тофика Кулиева, Муслима Магомаева на Аллее Почетного Захоронения в Баку, надгробия и барельефа Узеиру Гаджибекову в Вене (2005), барельефа Ниязи (2006), памятников Гейдара Алиева в Нахичевани (2006), памятник Ихсан бею Дограмачи в Анкаре (2003), мемориальной доски Ших-Али Гурбанова (1993), мемориальной доски Тофика Кулиева (2006), мемориальных досок Гейдара Алиева и академика Зарифы Алиевой (2008). Во время торжественных мероприятий, посвященных 65-летию Союза художников Азербайджана награждён «Золотой медалью» за вклад в развитие изобразительного искусства Азербайджана. В честь празднования 250-летия Российской Академии художеств удостоен наградой — памятной медалью «За заслуги перед Академией в честь 250-летия» (2007).

С 1995 по 2000 годы являлся депутатом парламента — Милли Меджлиса Азербайджана. Женат, имеет троих детей: дочери — Лала Эльдарова (искусствовед, Институт искусства и архитектуры НАНА), Камилла Эльдарова (живопись), сын — Муслим Эльдаров (скульптор, издатель Государственной книги Азербайджана — 2002, журнала «Caspian»).

См. также

Награды и премии

Галерея

Напишите отзыв о статье "Эльдаров, Омар Гасан оглы"

Примечания

  1. 1 2 3 4 [www.echo.az/article.php?aid=32242 Омар Эльдаров награждён орденом "Шараф"]

Ссылки

  • [life.trend.az/sitylife/969802.html К юбилею никак не готовлюсь — скульптор Омар Эльдаров]
  • [azeri.ppd.spb.ru/papers/azerizv_az/10366/ Лейла Ахундзаде — Маэстро резца]
  • [www.rah.ru/content/ru/main_menu_ru/section-academy_today/section-composition/person-2004-12-11-22-17-00.html Российская Академия Художеств]
  • [www.azerbaijan-news.az/index.php?Lng=aze&year=2007&Pid=19196 Интервью с Омаром Эльдаровым, газета «Азербайджан»]

Отрывок, характеризующий Эльдаров, Омар Гасан оглы

Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.