Мухтар, Омар

Омар аль-Мухтар عمر المختار<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Рождение:	20 августа 1861(1861-08-20) Джанзур, Ливия
Смерть:	16 сентября 1931(1931-09-16) (70 лет) Солух, Ливия

Мухта́р, Ома́р аль-Мухта́р (араб. عمر المختار‎ — 'Умар аль-Мухта́р) (20 августа 1861, Джанзур — 16 сентября 1931, Солух) — шейх ордена сенуситов, руководитель вооружённой борьбы населения Киренаики против итальянских захватчиков в 1923-31 гг., национальный герой ливийского народа.

Биография

Омар аль-Мухтар родился в селении Джанзур, к востоку от ливийского города Тобрука. Его предки принадлежали к бедуинскому племени Минифа, перекочевавшему в VIII веке из Аравии в Киренаику. Рано осиротев, Омар был усыновлён шейхом Шерифом аль-Гариджания, политическим и религиозным лидером Киренаики. Получил религиозное образование в Джанзурской мектебе, затем - в сенуситской завии (университете) Джагбуба, близ границы с Египтом. Стал шейхом дервишского ордена сенуситов.

В 1900 г. Омар аль-Мухтар принял участие в борьбе сенуситов против французских колониальных войск, пытаясь помешать завоеванию Чада. В 1902 году Омар аль-Мухтар вернулся в Эль-Джебель эль-Ахдар (Зелёные горы), где стал шейхом одной из завий. С 1911 года, с самого начала Итало-турецкой войны, он участвовал в национально-освободительной борьбе ливийских арабов против итальянских колонизаторов, был одним из защитников Триполи. Резко выступал против межклановых войн. В 1913 году, при поддержке аль-Мухтара, сенуситский лидер Идрис ас-Сенуси сумел окружить турецкого главнокомандующего Нури-бея в городе Адждабия на востоке страны и вынудил того покинуть Ливию. При Идрисе ас-Сенуси, Омар был поставлен назиром (инспектором) в районы Эль-Абъяра и Такнис. После вынужденного отбытия Идриса из Ливии Омар аль-Мухтар возглавил «Центральную организацию Киренаики», в которую входили вожди племён этого региона. По его инициативе тогда же были созданы вооруженные формирования, рассредоточенные по всему протяжению Зелёных гор, созданные для партизанской войны против итальянских колонистов.

К 1923 году Мухтар сосредоточил в своих руках командование всеми партизанскими отрядами племён Киренаики (одновременно возглавляя свой личный отряд), разрабатывал и координировал военные операции, руководил сбором налогов и закупкой снаряжения и продовольствия в полу-независимом Египте. Ряд авторов утверждает, что в 1928 г. Омар аль-Мухтар стал официальным главой Сенуситского братства. Однако, de jure Идрис ас-Сенуси непрерывно руководил орденом на протяжении 1918—1969 гг.

В тяжёлых условиях неравной борьбы, Омар аль-Мухтар принял решение перенести боевые действия в дебри лесов и в пустыню, где он был настоящим хозяином положения и мог умело устраивать облавы на итальянские контингенты. Несмотря на тяжёлое положение повстанцев, он вынудил итальянские власти начать в 1929 г. переговоры. Итальянское главнокомандование согласилось пойти на диалог лишь для того, чтобы оттянуть время и переправить на Африканский континент больше сухопутных сил, артиллерии и танков. После переправки значительной группировки вооружённых сил Италии на континент, итальянцы выдвинули условия, не учитывавшие интересы и предпочтения оппонировавшей им Сенуситской державы. Предварительные условия Омара аль-Мухтара были следующими:

• обязательное присутствие представителей Египта и Туниса при переговорах о мире;
• невмешательство Италии в религиозные дела мусульман;
• признание арабского языка официальным для всех учреждений в Ливии;
• отмена законов о неравенстве местных жителей;
• возвращение ливийцам конфискованной собственности.

Итальянская сторона отвергла эти условия, а предложенные ею «драконовские» нововведения, в свою очередь, были отвергнуты аль-Мухтаром на встрече в Сир-Архуме, рядом с городом Луга. Омар аль-Мухтар, неудовлетворённый результатами соглашения, подписанного вскоре Хасаном ар-Рида ас-Сенуси (полная капитуляция со сдачей оружия; итальянским губернаторам переходит под контроль вся территория Ливии; граждане, которые подозреваются в каком-либо деянии против итальянских захватчиков, переходят в область их юрисдикции), возобновил с 1930 года военные действия. Потерпел сокрушительное поражение от итальянских войск, под командованием генерала Родольфо Грациани. Как позже писал Грациани в своих мемуарах, за 20 месяцев, что он был в Ливии вице-губернатором, арабы провели порядка 250 операций против итальянцев, что свидетельствовало о непрекращавшемся сопротивлении.

11 сентября 1931 г. Омар аль-Мухтар был ранен и взят в плен. 12 сентября был организован военно-полевой суд. Пленник держался с большим достоинством.

Судья задаёт протокольный вопрос: -«Ты воевал против Италии?» -«Да.» -«Ты побуждал людей воевать против Италии?» -«Да.» -«Ты осознаешь наказание за твои дела?» -«Да.» -«Сколько лет ты воюешь против Италии?» -«Уже 20 лет.» -«Ты сожалеешь об этом?» -«Нет.» -«Ты понимаешь, что тебя казнят?» -«Да.» Судья говорит Омару: -«Я опечален, что у такого человека такой конец.» На эти слова Омар аль-Мухтар ответил: -«Наоборот, это лучший из путей расставания с моей жизнью!» После этого судья хотел дать оправдательный приговор, с определением о депортации подсудимого за пределы Ливии. Взамен он предложил Омару написать обращение к муджахидам, призывающее остановить войну против Италии. Тогда Омар аль-Мухтар сказал свои знаменитые слова: -«Перст, который свидетельствует в каждой молитве, что нет Бога кроме Аллаха и Мухаммад его посланник, не может написать неправедное слово!»

(из репортажа о суде над аль-Мухтаром)

13 сентября Омар аль-Мухтар был признан виновным и 14 сентября 1931 г. приговорён к публичной казни. Его последним словом стала цитата из Корана:

Господу мы принадлежим и ко Господу мы отыдем.

16 сентября 71-летний аль-Мухтар был повешен в военном лагере близ города Солух.

Однако, сопротивление ливийцев против колонизаторов героически велось вплоть до 1943 года, когда англо-американские войска освободили территорию Киренаики от фашистов и помогли ливийцам получить независимость.

Кинематограф

• «Лев Пустыни» — фильм 1981 года.

Отрывок, характеризующий Мухтар, Омар

– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».