Омельяненко, Никита Кузьмич
Поделись знанием:
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
| Никита Кузьмич Омельяненко | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 5 марта 1836 — 17 января 1842 | |||
| Губернатор: | Илларион Михайлович Бибиков; Николай Васильевич Жуковский | ||
| Предшественник: | Сергей Фёдорович Чаплин | ||
| Преемник: | Сергей Фёдорович Чаплин | ||
| |||
| 29 февраля 1816 — 2 февраля 1825 | |||
| Монарх: | Александр I | ||
| Вице-губернатор: | Николай Григорьевич Вяземский; Пётр Матвеевич Груздев | ||
| Предшественник: | Павел Никитович Каверин | ||
| Преемник: | Александр Петрович Оболенский | ||
| Рождение: | 1779 Полтавская губерния | ||
| Смерть: | 10 сентября 1855 Калужская губерния | ||
| Место погребения: | село Озерское, Перемышльский уезд, Калужская губерния[1] | ||
| Супруга: | Анисья Григорьевна; Екатерина Алексеевна Охотникова | ||
Никита Кузьмич Омельяненко (1779 — 10 сентября 1855) — тайный советник, калужский губернатор (1816—1825).
Содержание
Биография
Происходил из дворян Полтавской губернии. С 1792 г. служил канцеляристом в Конотопском нижнем земском суде, затем — в Черниговской и Полтавской Казённых палатах. С 1807 г. — в Канцелярии командовавшего земским войском Полтавской губернии, затем секретарь в канцелярии генерал-фельдмаршала князя Прозоровского. С 1810 г. — помощник правителя канцелярии князя Багратиона, затем графа Каменского, князя Голенищева-Кутузова, в 1812 г. — директор канцелярии адмирала Чичагова, в 1813 г. — канцелярии Барклая де Толли.
В 1814 г. произведён в действительные статские советники. В 1816—1825 гг. — Калужский губернатор. В январе 1820 г. открыл в Калуге отделение Библейского общества, был его вице-президентом; способствовал достройке Гостиного двора (1822). Встречал в Калуге царственных особ: императора Александра I, великого князя Михаила Павловича.
В 1831 г. состоял генерал-кригскомиссаром действующей армии. 17 июня 1832 года вышел в отставку с производством в тайные советники. В 1832—1836 гг. — предводитель дворянства Перемышльского уезда. В 1836—1842 гг. — предводитель дворянства Калужской губернии.
Похоронен в приделе Св. Николая Успенской церкви село Озерское Перемышльского уезда[2][3][1][4].
Семья
Был дважды женат. Первая жена — Анисья Григорьевна[5].
Вторая жена — Екатерина Алексеевна (?—1876), дочь отставного майора Алексея Андреевича Охотникова и княжны Натальи Григорьевны Вяземской[6][7].
Напишите отзыв о статье "Омельяненко, Никита Кузьмич"
Примечания
- ↑ 1 2 Ныне — Козельский район, Калужская область.
- ↑ Мосин О., Мосина С..
- ↑ Саратовцева Н. А., Абакулов В. И. [www.kokm.ru/ru/po/is/ История древнего села Озерского Перемышльского уезда : XV — начало XX в.]. Калужский областной краеведческий музей. Проверено 8 декабря 2012. [www.webcitation.org/6Cqx8rw9I Архивировано из первоисточника 12 декабря 2012].
- ↑ В статьях Черкасовой Н. (2012), Пионтковский Ю. (2010) местом захоронения указан придел церкви Святого Николая Чудотворца храма во имя Успения Пресвятой Богородицы села Радождево Козельского уезда, Калужская губерния (ныне — Сухиничский район, Калужская область)
- ↑ Унковский С. Я. [tsibanoff.narod.ru/unkovsky.pdf Записки моряка. 1803—1819 гг]. — М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2004. — 272 с. — ISBN 5-8242-0095-5.
- ↑ Черкасова Н. [orgsmi.ru/uploads/files/17112012.pdf Путешествие по окрестностям города Сухиничи : Село Радождево] // Организатор. — 2012, 17 ноября. — № 128 (12663). — С. 3.
- ↑ Пионтковская Ю. [www.vest-news.ru/article.php?id=12913 Теперь здесь бродят мрак и печаль...] // Весть. — 2010, 8 апреля.
Литература
- Безсонов С. В. Классицизм в калужском гражданском зодчестве. Калужский гостиный двор. — Калуга, 1929.
- Жуковский В. А. Дневники. — СПб., 1901.
- Омельяненко Никита Кузьмич // Русский биографический словарь / Под набл. А. А. Половцова. — СПб., 1905. — Т. 17. — С. 260.
- Река времени: Книга истории и культуры. — М., 1996. — Кн. 4 : Русский провинциальный некрополь. — С. 302.
- Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания. — М.: Наука, 1989.
Ссылки
- Мосин О., Мосина С. [baza.vgdru.com/11/62631/ Калужский губернатор Н. К. Омельяненко]. Генеалогическая база знаний: персоны, фамилии, хроника. Проверено 8 декабря 2012. [www.webcitation.org/6Cqx9Lb37 Архивировано из первоисточника 12 декабря 2012].
При написании этой статьи использовался материал из Русского биографического словаря А. А. Половцова (1896—1918).
Отрывок, характеризующий Омельяненко, Никита Кузьмич
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
