Омельянович-Павленко, Иван Владимирович

Иван Владимирович Омельянович-Павленко
укр. Іван Володимирович Омелянович-Павленко
Дата рождения	31 августа 1881(1881-08-31)
Место рождения	Баку, Россия
Дата смерти	7 сентября 1962(1962-09-07) (81 год)
Место смерти	Чикаго, США
Принадлежность	Российская империя Российская империя Украинская Народная Республика Украинская Народная Республика Украинская держава Украинская держава Белое движение Третий рейх Третий рейх
Годы службы	1901 — 1917 + 1917 — 1919 1919 — 1920 1920 — 1921 1941 — 1944
Звание	полковник генерал-хорунжий полковник  ??? (генерал-хорунжий УОА)
Сражения/войны	Русско-японская война Первая мировая война Гражданская война в России Вторая мировая война: Коллаборационизм
Награды и премии
Связи	брат Михаил Владимирович Омельянович-Павленко

Иван Владимирович Омельянович-Павленко (укр. Іван Володимирович Омелянович-Павленко; 31 августа 1881, Баку — 7 (или 8) сентября 1962, Чикаго) — офицер Русской императорской армии; украинский военачальник (генерал-хорунжий армии Украинской народной республики); во время Второй мировой войны — офицер охранной полиции вооружённых сил нацистской Германии.

Семья и образование

Родился в семье военного, генерал-лейтенанта русской армии.

Брат — Михаил Владимирович Омельянович-Павленко — кавалер ордена св. Георгия IV степени, полковник русской армии, генерал армии УНР.

До 1912 братья имели фамилию Павленко, затем изменили её на Омельянович-Павленко, чтобы подчеркнуть своё казачье происхождение.

Окончил Сибирский кадетский корпус, Константиновское артиллерийское училище (1901), Офицерскую кавалерийскую школу (1911).

Русский офицер

Служил в 43-й артиллерийской бригаде, участвовал в русско-японской войне, был ранен и награждён всеми орденами до ордена св. Владимира IV степени с мечами и бантом. Участник Первой мировой войны (начал в должности старшего офицера 1-го батальона 1-го конно-егерского артиллерийского дивизиона), был ранен, награждён Георгиевским оружием (1915) и орденом св. Георгия IV степени (1916). С января 1916 — подполковник. С ноября 1916 — командир 11-й конно-артиллерийской батареи, с мая 1917 — командир 1-й конно-артиллерийской батареи. С июля 1917 — полковник. С августа 1917 — командир 1-го конно-артиллерийского дивизиона.

Украинский офицер

С сентября 1917 — командир украинизированного 8-го гусарского Лубенского полка (переименованного во 2-й Лубенский конно-казачий имени Сагайдачного полк войск Центральной рады). В феврале 1918 вывел часть военнослужащих этого полка с Румынского фронта, после прихода в Киев кадрированный полк был переименован в Лубенский сердюцкий конно-казачий полк сердюцкой дивизии гетмана Павла Скоропадского. До 8 октября 1918 командовал этим полком, затем был кошевым атаманом украинского вольного казачества на Харьковщине. С 5 ноября 1918 — член Генеральной казачьей рады.

С 27 декабря 1918 — командующий группой войск «Навария» в составе Галицкой армии, которой в то время командовал его брат Михаил. С 24 февраля 1919 состоял в распоряжении военного министра УНР, с 7 марта 1919 — в распоряжении наказного атамана вольного казачества. В марте 1919 — командующий фронтом под Проскуровым, временно исполняющий обязанности командира 1-й западной конной бригады Действующей армии УНР. С мая 1919 — инспектор кавалерии УНР. В ноябре 1919 заболел тифом и остался в Проскурове, в который вошли белые войска.

В белой армии и снова в армии УНР

Вступил в состав Вооружённых сил Юга России (ВСЮР) генерала Антона Деникина. Через Одессу морским путём выехал на Кубань, где возглавил 3-й линейный казачий полк Кубанской армии ВСЮР, затем — командир Сводно-линейного казачьего полка. В середине апреля 1920, после капитуляции Кубанской армии, переехал в Грузию, откуда морем добрался до Севастополя.

В Севастополе в качестве главы Украинской военной делегации встречался с начальником штаба Русской армии генерала Петра Врангеля генералом Шатиловым, обсуждал возможность ведения совместных военных действий против Советской России. Затем через Румынию прибыл в распоряжение командования армии УНР. С 30 июня 1920 — начальник Отдельной конной дивизии и инспектор кавалерии армии УНР.

Вторая мировая война

С 1923 жил в эмиграции в Праге.

В июне 1941 сформировал и возглавил отдельное украинское подразделение в составе вермахта.

Позднее И. Омельянович-Павленко сформировал на Подолье 109-й полицейский батальон. Через несколько месяцев это подразделение было преобразовано в городскую полицию в Белой Церкви, а в начале 1942 — в 109-й батальон вспомогательной полиции в Виннице. Командуя этим батальоном, был украинским комендантом Винницы, принимал участие в боях против советских партизан. По данным украинского историка Ярослава Тинченко, пытался защищать местное население, в том числе спасал от смерти винницких евреев.

Полковник Михаил Садовский в письме к другому эмигрантскому военному деятелю УНР генералу Всеволоду Петриву от 23 октября 1941 года писал:

«Уже многих наших людей, офицеров и гражданских, отправили мы на освобождённые наши земли. Офицеры обычно занимают должности комендантов полиции. Даже генерал Омельянович-Павленко (молодший) занимает должность такого коменданта по Виннцкому округу. Часть наших офицеров состоят в роли переводчиков при немецкой армии».

В 1942 г., вместе с другими украинскими формированиями в составе вспомогательной полиции (115-й, 201-й и др. батальоны) в 1942 г. был переброшен немецким командованием в Белоруссию для борьбы с партизанами.

С июля 1943 работал над созданием Украинской освободительной армии.

В 1944 эмигрировал в Германию, после войны переехал в США. Похоронен на кладбище в Саут-Баунд-Бруке.

Библиография

• Тинченко Я. Офіцерський корпус Армії Української Народної Республіки (1917—1921). Книга I. Киев, 2007. С 311—312.

Ссылки

• [history.franko.lviv.ua/IIo.htm Ярослав Грицак. Справочник по истории Украины] (укр.)

Отрывок, характеризующий Омельянович-Павленко, Иван Владимирович

– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…