Омовение ног

Омове́ние ног — описанное в Евангелии событие, а также связанный с ним обряд в богослужебной практике ряда христианских церквей.

Происхождение

На Востоке в древности данный обряд был обычаем гостеприимства (см. Быт. 18:4, Быт. 19:2, Быт. 43:24, Суд. 19:21).

Омовение Христом ног ученикам

Омовение ног ученикам описано только в Евангелии от Иоанна. Согласно его рассказу, в начале тайной вечери:

Иисус, зная, что Отец все отдал в руки Его, и что Он от Бога исшел и к Богу отходит, встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Потом влил воды в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан. Подходит к Симону Петру, и тот говорит Ему: Господи! Тебе ли умывать мои ноги? Иисус сказал ему в ответ: что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после. Петр говорит Ему: не умоешь ног моих вовек. Иисус отвечал ему: если не умою тебя, не имеешь части со Мною. Симон Петр говорит Ему: Господи! не только ноги мои, но и руки и голову. Иисус говорит ему: омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь; и вы чисты, но не все. Ибо знал Он предателя Своего, потому и сказал: не все вы чисты. Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то, возлегши опять, сказал им: знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам. Истинно, истинно говорю вам: раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его. Если это знаете, блаженны вы, когда исполняете (Ин. 13:3-17)

Символическое значение

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В иудейской традиции существовали различные ритуальные омовения перед участием в разных обрядах. в данной истории Иисус и ученики участвовали в священной трапезе пасхи. До начала трапезы каждый должен был омыть своё тело по обряду. Придя на место совершения священной трапезы ноги участника (возлежащего) были осквернены, поэтому слуги не участвовавшие в трапезе омывали ноги гостям. Когда Иисус подошел к Петру для омовения его ног в образе полураздетого раба (так как он снял с себя верхнюю одежду), Пётр отказался от услуг Учителя, считая неприемлемым дать Ему умыть свои ноги унизив Учителя до уровня раба. Затем Петр предлагает компромисс, чтобы Иисус умыл ему руки и голову, таким образом соглашаясь на услуги не раба, а раввина, так как раввины совершали священные омовения своих учеников.(Ин 2:22-23). Но Иисус преднамеренно занял позицию слуги, а не господина или священника. Этим самым Он в корне меняет принятые устои отношений между сословиями. Когда Пётр попытался отказаться от Его услуг, желая не изменять принятых правил, то Иисус заявил: «если не умою тебя, не имеешь части со Мною» В этом эпизоде проявляется основополагающая мысль христианского учения: быть слугой ближним своим несмотря на твое положение в обществе.

Богослужебная практика

Обряд омовения ног присутствует в богослужебных традициях многих христианских церквей.

Католицизм

В католической церкви обряд омовения ног совершается в Великий четверг на вечерней мессе воспоминания Тайной Вечери. Священник, предстоятельствующий на мессе, омывает ноги 12 прихожанам. Обряд проводится после проповеди, перед началом Евхаристической литургии.

Православие

В православной церкви обряд (чин умовения ног) совершается в Великий четверг архиереем, который омывает ноги 12 священникам (или монахам) в воспоминание омовения, исполненного Спасителем над апостолами пред Тайной вечерей.

Чин возник в Иерусалиме в VI—VII веках; впервые встречается в грузинском переводе древнего иерусалимского Лекционария. Около VIII века чин был воспринят в Константинополе, где, в отличие от Иерусалима, первоначально совершался не после, а до литургии Великого четверга, что отражено в Типиконе Великой церкви, в первоначальной редакции Студийского устава, в Евергетидском Типиконе.

В Иерусалиме чин обычно совершается Патриархом на площади Храма Воскресения.

В практике РПЦ в XX веке обряд вышел из обязательного использования (совершался лишь в отдельных епархиях). В 2009 году патриарх Кирилл 16 апреля, в Великий четверг, по окончании литургии в Богоявленском соборе впервые в новейшей истории русской церкви совершил чин умовения ног.

Протестантизм

В ходе Реформации анабаптисты возродили буквальное исполнение обряда. Одиннадцатая статья Дордрехтского вероисповедания 1632 года призывает омывать ноги святым, как проявление служения и жертвенной любви. От меннонитов практика перешла к баптистким и различным свободным (братским) европейским церквам. Граф Цинцендорф восстановил практику омовения ног у моравских братьев.

Баптисты и амиши перевезли обряд в Северную Америку. Именно от баптистов омовение ног переняли адвентисты и некоторые американские пятидесятники.

В 1920 году, пятидесятнический миссионер Иван Воронаев, во время вынужденной остановки в Стамбуле, познакомился с турецкой общиной адвентистов, принявших учение о крещении Святым Духом. В этой общине он увидел обряд омовения ног и впоследствии ввёл его в практику Союза христиан евангельской веры. По условиям «августовского соглашения» об объединении с баптистами в 1945 году, советским пятидесятникам фактически надлежало прекратить омовение ног. Общины нерегистрированного братства пятидесятников сохранили омовение ног до сих пор.

Омовение ног рядовыми верующими во время причастия практикуется в следующих направления протестантизма:

• большинство меннонитов, амиши
• некоторые баптисты
• некоторые методисты и общины движения святости
• Церковь адвентистов седьмого дня
• часть пятидесятников:

Апостольская церковь Эфиопии

Объединённая пятидесятническая церковь, международная

Объединённая церковь христиан веры евангельской

Церковь Бога (Кливленд, Теннесси)

Церковь Бога пророчеств

Церковь Бога во Христе

в некоторых общинах Ассамблей Бога

в некоторых общинах Международной пятидесятнической церкви святости

Обычно мужчины омывают ноги мужчинам, а женщины — женщинам. В некоторых общинах принято, чтобы супруги омывали ноги друг другу.

В истории известны случаи, когда в учении некоторых церквей была убеждённость, что без омовения ног перед евхаристией человек теряет спасение. Однако большинство протестантских богословов соглашаются, что омовение ног — пример для нелицеприятного служения другим в духе любви, а не обязательное условие спасения (см. Благодать).

См. также

• Помазание Иисуса миром (Омовение ног Иисусу грешницей)
• Падодака

Литература

• [www.vashpereezd.ru/word_74341.html Статья в словаре Брокгауза и Ефрона]
• J. Gordon Melton. Foot washing // Encyclopedia of Protestantism. — Facts On File, Inc., 2005. — С. 230-231. — 628 с. — ISBN 0-8160-5456-8.

Отрывок, характеризующий Омовение ног

«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.