Ом (Плоский мир)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ом, или Великий Бог Ом (англ. Great God Om) — персонаж вымышленной вселенной Плоский мир английского писателя Терри Пратчетта. Центральная фигура религии омнианство, которую исповедуют, в основном, в Омнии. Его главный храм располагается в Коме — городе-крепости, столице государства. Верующие в Ома называются омнианами. Историю омнианства можно рассматривать до и после встречи Ома с Брутой (Восьмым пророком), которая описывается в книге «Мелкие боги».





Омнианство до Восьмого пророка

Омнианство утверждает, что Ом — единственный бог, всемогущий, всеведущий и вездесущий, он создал мир, людей и всё сущее (явная аналогия с богами монотеистических религий нашего мира). Ома обычно изображают в виде могучего быка с железными копытами и рогами, а его священным символом являются «священные рога» (их знак чертится рукой в воздухе, либо человек складывает в него ладони). Золотые рога украшают и главный храм в столице Омнии — городе-цитадели Коме.

Омнианство придерживается постулата о том, что мир — круглый, обращается вокруг солнца, что прямо противоречит реальности (согласно сеттингу Плоского мира, объективным фактом является то, что Диск — плоский, солнце вращается вокруг него). Пуп Диска омниане называют Полюсом, а Край — другим Полюсом. Ересь о Черепахе считается одним из величайших грехов.

Омнианство придерживается веры в переселение душ, одновременно исповедуя концепцию ада для грешников. Концепции рая нет, или она малозначима.

Священной книгой считается Семикнижие, написанное пророками. Омнианство считает, что бог Ом избирал Семь пророков, чтобы передать им свои заветы, а также ожидает Восьмого пророка.

Церковная система очень развитая. Главой церкви является семиарх, чья резиденция находится в Цитадели Ком (столица Омнии).

В теологии омнианства понятие «фундаментальной истины» имеет решающее значение — неважно, что говорят тебе глаза и уши, важно, что говорит тебе твой Бог. Все, что не сказано в Семикнижии — ересь. Для выкорчевывания ереси церковью создана квизиция — организация, аналогичная инквизиции.

Фанатично верующие, но заблуждающиеся омнианцы спровоцировали множество религиозных войн на Клатчском континенте. Государство, основанное на культе Ома, постепенно стало одним из сильнейших государств континента.

Примерно за сто лет до времён, описываемых в большинстве книг Плоского Мира, Омния достигла максимального расцвета, церковь невероятно усилилась и церковная власть стала, по сути, абсолютной. Но одновременно с этим, омниане перенесли свою веру в Ома на священнослужителей и ритуалы.

Квизиция

Хотя никто в Омнии во времена, описываемые в романе «Мелкие Боги», не верил в самого Ома, омниане верили в его священников, особенно в Квизицию, а ещё больше в то, что Квизиция делала с неверующими. Квизиция (которая делилась на Инквизицию и Эксквизицию) занималась в основном тем, что пытала людей, согласно их неофициальному девизу «Cuius testiculos habes, habeas cardia et cerebellum», который Терри Пратчетт переводит как «Если вы завладели их вниманием, значит, завладели их сердцами и умами» (ссылка на цитату, приписываемую одному из советников Ричарда Никсона; на самом деле речь идёт не о внимании, а о тестикулах — мужских половых железах). Также они используют книги вроде «Torquus Simiae Maleficarum» — «Отвёртка Ведьм» (аллюзия на книгу «Malleus Maleficarum», или «Молот ведьм»).

Книга Ома говорит, что ведьмам не место среди живых, хотя, это вполне может быть неправильный перевод со староомнианского, как и то место, где говорится, что ведьм можно поймать в ловушки из патоки. Вполне возможно, что слово, переведённое как «ведьма», должно переводиться, как «таракан» (этот момент — пародия на богословский спор вокруг строфы 22:18 Исхода — «Thou shalt not suffer a witch to live», дословно: «Ты не будешь спасен, оставив ведьму живой»). Также и в последующем абзаце, где говорится, что ведьмы способны насылать похотливые желания, последнее выражение может быть прочитано как «жареные омары».

Омнианство было крайне жестокой религией, пытки и убийства неугодных людей были в порядке вещей, причём малейшего подозрения квизиции уже достаточно для доказания вины (Ом не заронил бы зерно сомнения в душу квизитора, если бы человек был невиновен). Считалось, что только очищение муками и смертью может спасти заблудшие души.

Ом в книге «Мелкие боги»

До начала книги Ом, желавший воплотиться в быка или другое священное животное, вдруг оказывается в теле черепахи и забывает о своей божественной сущности. Случайно оказавшись рядом с юношей по имени Брута, Ом вспоминает о своей сути и обращается к нему.

Оказывается, что Ом потерял всю свою силу, так как верит в него — по-настоящему — только один человек, Брута. Бог Ом оказывается не всемогущим, не всеведущим, и даже не самым сильным богом (даже в период расцвета). Он понятия не имеет о заветах пророков и прочих фундаментальных для омнианства вещах, и, в общем-то, благожелательно-равнодушен к людям. Циничный, эгоистичный, но достаточно разумный и не без юмора, Ом остаётся с Брутой, и под его воздействием начинает меняться, так как бога формируют те, кто верит в него.

Ом искренне привязывается к Бруте, хотя немалая доля этой привязанности основана на страхе потерять свою личность, если Брута умрёт или разуверится в Оме. Ома поджидает и опасность умереть физически.

Когда Бруту казнят за ересь, Ом жертвует своим физическим существованием, чтобы спасти его, а так как он обставил это довольно театрально, он, под притоком веры присутствующих, получает могущество. В облике огромной золотой человекообразной фигуры (ранее не-животный облик был Ому недоступен), он освобождает Бруту, и тот официально провозглашается Восьмым Пророком. В принципе, Брута как источник веры Ому уже не нужен, но, сформированный личностью Бруты, перерожденый Ом уже не таков, как был раньше — понятие любви, этики и милосердия ему уже не чуждо.

Ом, насильно заставив богов других религий остановить вторжение в Омнию объединённого войска стран, которым Омния ранее угрожала, уходит. Брута же меняет основные постулаты омнианства.

Омнианство после Восьмого пророка

Ранее омнианство было крайне нетолерантной религией, в основном не из-за нетерпимости Ома, а из-за его безразличия. Пытки еретиков, показательные казни были вполне обыденным делом.

Проведя некоторое время в теле черепахи («Мелкие боги»), Ом изменил свои взгляды и с помощью Бруты сделал омнианство одной из самых терпимых религий Плоского Мира, хотя омниане до сих пор уверены, что Ом — единственный истинный бог, или, как минимум, единственный бог, которому стоит поклоняться. Сейчас Ом предпочитает не вмешиваться напрямую в дела своих почитателей и предпочитает, чтобы они сами создавали свои этику и богословие, основываясь на вере в его существование и на его последних заповедях, превративших прежние символы веры в миролюбивые и добродетельные основы религии. Современное омнианство говорит, что превосходство Ома над другими богами заключается не столько в силовых методах, сколько в обилии новых мыслей и идей.

Церковь широко пользуется евангелическими методами, и её последователи ходят по домам и обращают людей в свою веру. Так омнианство становится всё популярнее, потому что верить в бога, который в принципе ничего и не делает, довольно удобно. И благодаря тому, что Брута допустил существование различных точек зрения на одну проблему, каждые две недели в церкви происходит раскол.

Многие современные омниане носят имена типа «Порази-Неверующего-Ловкими Аргументами», «Посети-Неверующего-С-Разъяснительным-Памфлетом» и «Достойны-Похвалы-Славящие-Ома». Это резко отличается от староомниан, которые в основном носили кровожадные имена. Эти имена — пародия на наставительные пуританские имена вроде «О-Возрадуйтесь», «Бойся-Господа», «Иов-Трудился-В-Золе» и «Когда-Бы-Иисус-Не-Умер-За-Тебя-Ты-Был-Бы-Проклят» Барбон. Предок Сэмюэля Ваймса «Не-Потерплю-Несправедливости» также назван на пуританский манер, и это имя является аллюзией на реально существовавшего Оливера Кромвеля.

Реформированное омнианство также имеет свои дурные стороны. Их освещает персонаж Довольно Преподобный Овес из книги «Carpe Jugulum. Хватай за горло» — омнианский священник, который начал сомневаться в своей вере в Ома из-за бездействия бога, излишней миролюбивости учения и очевидной глупости заповедей. Овес тайно тосковал по прежнему «огню» кровожадных омнианских пророков. Беседы Довольно Преподобного Овса с матушкой Ветровоск вскрывают социальные и психологические аспекты современного омнианства (через его призму — христианства), и в итоге Овес находит меру веры в природе самой своей веры и святости, а не в сути догматов религии.

Интересно, что Довольно Преподобный Овес теряет свой священный амулет — «Черепашку Ома». Этот символ основан на форме, в которой долгое время пребывал Ом (он заменил «Священные Рога», символ предыдущего воплощения Ома в образе белого быка), а также он символизирует металлическую черепаху, на которой должен был погибнуть Брута, но был спасен своим богом. Чтобы заменить потерянную реликвию, Джейсон Ягг сделал Овесу амулет в виде двустороннего топора, который должен был символизировать момент истинной веры, когда Овес уничтожил вампира маленьким топориком, превращённым силой его веры в священное оружие.

Коммандер анк-морпоркской стражи Сэмюэль Ваймс называет Ома «очень популярным» богом, отчасти из-за того, что тот не требует мерзких обрядов, каких-то особых одежд и дает верующим относительную свободу действий.

Омнианство в целом — пратчеттовская пародия на христианство.

Источники

  • Терри Пратчетт «Мелкие боги», М: ЭКСМО, 2003
  • Терри Пратчетт «Дамы и господа», М: ЭКСМО, 2002
  • Терри Пратчетт и Стивен Бригз «The Discworld Companion» (3rd ed.), London:Gollancz, 2003

Напишите отзыв о статье "Ом (Плоский мир)"

Отрывок, характеризующий Ом (Плоский мир)

– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.