Она и он
| Она и он | |
| яп. 彼女と彼 (канодзё то карэ) | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер |
Тэйдзо Когути, |
| Автор сценария |
Сусуму Хани, |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
«Иванами эйга», «ATG» |
| Длительность |
109 мин |
| Страна | |
| Язык |
японский |
| Год | |
«Она и он» (яп. 彼女と彼, канодзё то карэ; англ. She and He) — фильм-драма режиссёра Сусуму Хани, одного из ведущих мастеров новой волны японского кино 1960-х годов. Одна из ключевых работ постановщика, снятая в 1963 году, в которой показана жизнь женщины из среды среднего класса, внезапно осознавшей свою отчуждённость от окружающего мира. Актриса Сатико Хидари за исполнение главной роли в этой киноленте признана лучшей актрисой XIV Международного кинофестиваля в Западном Берлине (1964), также удостоена кинопремий «Голубая лента», «Кинэма Дзюмпо» и «Майнити»[1].
Сюжет
В одной из квартир блочной многоэтажки томится от бессонницы молодая женщина. За окном их квартиры всполохи пожара, женщина будит мужа. Но он, выглянув в окно и увидев, что это горят всего лишь трущобы, в которых обитают бездомные, бродяги и старьёвщики, спокойно ложится спать дальше. Но Наоко, так зовут героиню фильма, это не может не беспокоить. На следующее утро, проводив мужа на работу, она отправляется на пепелище. Здесь она обнаруживает слепую девочку и знакомится со старьёвщиком Иконой, приютившем эту малышку у себя и ухаживающим за ней. Как оказалось, этот старьёвщик является бывшим однокурсником по университету её мужа Эйити. Икона обрёл смысл жизни здесь, заботясь о слепой девочке и бездомном псе. И мир героини, ранее ограниченный квартирой, кухней, хозяйством, прачечной, покупками, вдруг раздвигается. Женщина пытается помочь Иконе и его девочке, но общего языка они найти не могут. Для Иконы важно жить вне общества, не зависеть от него и он отвергает её помощь. Он не понимает, что заботясь о нём, Наоко сама пытается найти опору в жизни. Не понимает её поступков и нравственных мук и супруг, который удобно устроился в жизни, его не трогают чужие проблемы, его волнуют только служба, дом и отчасти жена.
Пустырь, на котором ещё недавно были лачуги обездоленных, отводится под площадку для игры в гольф. Пепелище расчищают бульдозеры, полицейские прогоняют бедных погорельцев. В финальных кадрах — вновь знакомая квартира. Та же супружеская постель. Безмятежно спящий муж. А рядом, широко раскрыв глаза, лежит она. В глазах — мучительный вопрос: как жить?
В ролях
- Сатико Хидари — Наоко Исикава
- Кикудзи Ямасита — Икона
- Эйдзи Окада — Эйити Исикава
- Акио Хасэгава — мальчик из прачечной
- Ёсими Хирамацу — Накано
- Сэцуко Хорикоси — старушка из книжного магазина
- Таканобу Нодзуми — доктор
- Хироми Итида — Нурсэ
- Марико Игараси — слепая девочка
- Хиро Касаи — парень из трущоб
- Сюдзи Кавабэ — детектив
- Тосиэ Кимура — Сасаки
- Масакадзу Куваяма — хозяин прачечной
«…Картина называется «Она и он». Как поэтически замечал когда-то Михаил Трофименков, касательно названия ленты Трюффо «Жюль и Джим», где режиссёр игнорирует имя третьего равного участника любовных интриг – Катрин в исполнении Жанны Моро: «Катрин – это псевдоним; под ним скрывается сама женственность, текучая и жестокая». Так и у Хани, Она – героиня Наоко, Он – не муж, и не бродяга, а весь циничный и циркулярный мир мужчин, мир гладко выбритых ремесленников выстроивших бетонную городскую цивилизацию и навязавших свою плоскую папину мораль. Стены у Хани – прямая метафора межклассовых барьеров, квартиры – саркофаги женской молодости, или, как говорил Ричард Келли в своем недавнем фильме, – коробки. Сама Наоко во время одного из ночных постельных диалогов с мужем сравнит пребывание в квартире с пребыванием внутри горы».
Премьеры
— 18 октября 1963 года состоялась национальная премьера фильма в Токио[3].
— европейская премьера фильма состоялась в июне 1964 года на 14-м МКФ в Западном Берлине[3].
— в США фильм демонстрировался с июня 1967 года[3].
Награды и номинации
14-й Берлинский международный кинофестиваль (1964)
- приз за лучшее исполнение женской роли — Сатико Хидари[1].
- приз OCIC Award[1].
- приз лучшей игровой киноленте для молодёжной аудитории[1].
- номинация на главный приз «Золотой берлинский медведьь»[1].
- Премия за лучшее исполнение женской роли — Сатико Хидари[1].
Премия журнала «Кинэма Дзюмпо» (1964)
- Премия за лучшее исполнение женской роли — Сатико Хидари[1].
- Премия за лучшее исполнение женской роли — Сатико Хидари[1].
Напишите отзыв о статье "Она и он"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 [www.imdb.com/title/tt0057218/awards?ref_=tt_ql_4 Kanojo to kare (1963) — Awards] на сайте IMDb (англ.)
- ↑ [www.cineticle.com/component/content/article/48-focus/315-susumuhani.html Сусуму Хани. Импрессионизм, которого не было] Обзор фильмов Сусуму Хани на сайте Cineticle (рус.)
- ↑ 1 2 3 [www.imdb.com/title/tt0057218/releaseinfo?ref_=tt_ql_9 Kanojo to kare (1963) — Release Info] на сайте IMDb (англ.)
Ссылки
- «Она и он» (англ.) на сайте Internet Movie Database
Отрывок, характеризующий Она и он
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
