Ван-хан

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Онг-хан»)
Перейти к: навигация, поиск
Ван-хан
 

Тоорил (Тогорил, Тогрул; ? — 1203), более известный под титулом Ван-хан (Он-хан) — хан кереитов, внук Маркуза Буюрук-хана, сын Курджакуз Буюрук (Хурчахус-Буирух)-хана.





Биография

Братья Тоорила — Эрке-Хара (Эркэ-кара), Джаха-Гамбу (Джакамбу), Тай-Тимур-тайши, Бука-Тимур и Илка-Селенгун. В борьбе за власть после смерти отца Тоорил убил Тай-Тимура и Бука-Тимура, а Эрке-Хара удалось бежать к найманам.

Тоорил был побратимом (анда) Есугэй-баатура, отца Тэмуджина-Чингис-хана. Полученную в приданое за Бортэ соболью доху Тэмуджин преподнёс Тоорилу, установив добрые отношения с правителем кэрэитов. Дружба с Тоорилом пригодилась, когда понадобилось выручать жену Тэмуджина Бортэ, захваченную в плен меркитами. Тэмуджин вместе с кэрэитами и Джамухой разгромил меркитов и освободил Бортэ [1]. Рашид ад-Дин передаёт другую версию событий: меркиты захватили Бортэ и отослали к Тоорилу, который «сохранил её за завесой целомудрия» и отправил обратно к Тэмуджину [2] [3] .

Во время похода чжурчженей против татар Тоорил вместе со своим «старшим сыном» Тэмуджином оказал помощь чжурчженьскому полководцу Вангин-чинсяну, разгромив татарского вождя Мэгуджин-Сэулту. В награду Вангин-чинсян пожаловал Тэмуджина титулом чаутхури, а Тоорила — титулом ван.

Когда Ван-хан подвергся нападению найманов, Тэмуджин отправил ему на помощь Мухали, Боорчу, Борохула и Чилауна. Войска «четырёх героев» спасли от поражения сына Ван-хана Нилха-Сангума (Сангуна), столкнувшегося в местности Хуулан-хут с найманским воеводой Коксэу-Сабрахом; они также вернули захваченных найманами имущество и людей Ван-хана. [4]. [5]

После разрыва с Тэмуджином, войны и поражения в ней Ван-хан с сыном Сангумом бежал на запад, к найманам. Неузнанный, Ван-хан был убит на границе найманским нойоном Хорису-бечи. Голова покойного была доставлена к Гурбесу, матери найманского Таян-хана, которая опознала кэрэитского правителя.

Разослали большую белую кошму и, положив на нее голову, стали совершать пред нею жертвоприношение, сложив молитвенно ладони и заставив невесток, совершая положенную для них церемонию, петь под звуки лютни-хура. Как вдруг голова при этом жертвоприношении рассмеялась. «Смеешься!» — сказал Таян-хан и приказал вдребезги растоптать голову ногами.

Сокровенное сказание [6].

Потомки

Потомки Ван-хана и его брата Джаха-Гамбу сыграли значительную роль в истории Монгольской империи. У Ван-хана было два сына — Нилха-Сангум (Сангун) и Уйку (Еку). Дочь последнего Догуз-хатун (Дукуз, Тукуз) была отдана в жёны Толую, а затем — его сыну Хулагу. Внучка Уйку Урук-хатун стала женой ильхана Аргуна и матерью Олджейту. Младшая дочь Джаха-Гамбу Сорхахтани-бэки была отдана в жёны Толую; её детьми были Мункэ, Хубилай, Хулагу и Ариг-Буга.

Ван-хан в источниках

В «Хронике» сирийца Абу-ль-Фараджа (вторая половина XIII века) в одно лицо слиты Ван-хан и найманский царевич Кучлук:

Ун-хан, Иван, царь христиан, правитель хуннских варварских племён, именуемых Крит (Кераит), взял жену из племени одного из китайских народов, называемых каракета (кара-китаи). Он покинул веру отцов и стал поклоняться странным богам. [7]

История вражды Ван-хана и Чингисхана (Ункана и Хингиса) кратко изложена по польскому первоисточнику русским историком А. Лызловым в «Скифской истории» (конец 1680-х — начало 1690-х гг.).

Напишите отзыв о статье "Ван-хан"

Примечания

  1. [www.vostlit.info/Texts/rus10/Sokr_skaz/text1.phtml?id=4413 Сокровенное сказание. §§ 98—111].
  2. Рашид ад-Дин. [www.vostlit.info/Texts/rus16/Rasidaddin_2/kniga1/frametext2.html Сборник летописей]. — Т. 1, кн. 1. — С. 115.
  3. Рашид ад-Дин. [www.vostlit.info/Texts/rus16/Rasidaddin_2/kniga2/frametext4.html Сборник летописей]. — Т. 1, кн. 2. — С. 68.
  4. [www.vostlit.info/Texts/rus10/Sokr_skaz/text2.phtml?id=4414 Сокровенное сказание. §§ 162-163].
  5. Рашид ад-Дин. [www.vostlit.info/Texts/rus16/Rasidaddin_2/kniga2/frametext6.html Сборник летописей]. — Т. 1, кн. 2. — С. 114.
  6. [www.vostlit.info/Texts/rus10/Sokr_skaz/text3.phtml?id=4415 Сокровенное сказание. § 189].
  7. Цит. по: Гумилёв Л. Н. [gumilevica.kulichki.net/SIK/sik03b.htm#sik03note60 Поиски вымышленного царства (Легенда о «государстве пресвитера Иоанна»)]. — М., 2002. — С. 171.

Библиография

Источники

  • [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/mongol.html Монгольский обыденный изборник] // Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. ЮАНЬ ЧАО БИ ШИ. / Перевод С. А. Козина. — М.-Л.: Издательство АН СССР, 1941. — Т. I.
  • Переводы из «Юань ши» (фрагменты) // Храпачевский Р. П. Военная держава Чингисхана. — М.: АСТ: ЛЮКС, 2005. — С. 432—525. — ISBN 5-17-027916-7.
  • Рашид ад-Дин. [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/R.phtml?id=2057 Сборник летописей] / Перевод с персидского Л. А. Хетагурова, редакция и примечания профессора А. А. Семенова. — М., Л.: Издательство АН СССР, 1952. — Т. 1, кн. 1.
  • Рашид ад-Дин. Сборник летописей / Перевод с персидского О. И. Смирновой,редакция профессора А. А. Семенова. — М., Л.: Издательство АН СССР, 1952. — Т. 1, кн. 2.

Литература

  • Гумилёв Л. Н. [gumilevica.kulichki.net/SIK/index.html Поиски вымышленного царства (Легенда о «государстве пресвитера Иоанна»)]. — М.: Айрис-пресс, 2002. — 432 с. — (Библиотека истории и культуры). — 5000 экз. — ISBN 5-8112-0021-8.
  • Сандаг Ш. Образование единого монгольского государства и Чингисхан // Татаро-монголы в Азии и Европе : Сборник статей. — М.: Наука, 1977. — С. 23-45.
  • Grousset R. [books.google.fr/books?id=CHzGvqRbV_IC&lpg=PP1&hl=ru&pg=PA203#v=onepage&q&f=false The Empire of the Steppes: A History of Central Asia] = L’Empire des steppes, Attila, Gengis-Khan, Tamerlan. — Rutgers University Press, 1970. — 687 p. — ISBN 0813513049.

Ссылки


Отрывок, характеризующий Ван-хан

Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.