Онеонта
| Город
Онеонта
Oneonta
Показать/скрыть карты
|
Онео́нта (англ. Oneonta; в МФА /ˌoʊniˈɒntə/) — город в южной части округа Отсего (Нью-Йорк). По переписи населения 2010 года число жителей города — 13 901 человек. Название Oneonta предположительно восходит к ирокезскому языку и понимается как «место открытых скал», хотя действительная трактовка неизвестна. Город окружён одноимённым муниципальным образованием.
Содержание
История
До прихода европейцев в Америку эти территории были заселены ирокезскими племенами. Первые поселенцы из Европы стали появляться в районе города лишь после 1775 года. Это были по преимуществу немцы и голландцы, двигавшиеся от Гудзона вглубь. Первые постоянные поселения появились здесь приблизительно в 1800 году. На месте города Онеонта располагалась деревня Милфордвилл, которая объединила вокруг себя другие деревни в 1842 году. Хотя формально своё название группа деревень получила за 16 лет до этого, статус объединения был закреплён лишь тогда.
С появлением в Онеонте компании Delaware and Hudson Railroad начался экономический бум: строительство железных дорог позволило привлечь в деревни свежие капиталы и развивать инфраструктуру. В 1908 году группа мелких городов, которые связывали одним названием, официально были признаны одним городом (сити).
Культура
Онеонта не является индустриальным городом или городом финансов, поэтому внешний вид города мало отличается от маленьких американских городков. В архитектурном отношении Онеонта следует традициям конца XIX — начала XX века: дома представляют собой небольшие коттеджи, виллы или реже — городские квартирные дома. Самое высокое здание насчитывает 14 этажей и принадлежит управлению жилищного хозяйства города.
Образование в Онеонте предоставляется четырьмя начальными школами, одной средней и одной высшей школой. В средней школе обучается около 300 человек, в высшей — около 650. Главными учебными заведениями города являются Государственный университет Нью-Йорка в Онеонте и колледж Хартвик, в которых учится едва ли не вся молодёжь города: около 5900 человек в Университете Онеонты и около 1500 в Хартвике.
Города-побратимы
-
Красноярск, Россия (2004)[1]
Напишите отзыв о статье "Онеонта"
Примечания
- ↑ [www.admkrsk.ru/citytoday/foreign/Pages/foreigncontacts.aspx Контакты с иностранными городами] Внешние связи — официальный сайт администрации города Красноярска (рус.) (англ.) (нем.)
Ссылки
- [www.oneonta.ny.us/ The City of Oreonta] (англ.). Проверено 20 мая 2012. [www.webcitation.org/6ArN6wzhX Архивировано из первоисточника 22 сентября 2012].
- [www.oneontahistory.org/ Greater Oneonta Historical Society] (англ.). Проверено 20 мая 2012. [www.webcitation.org/6ArN7XifW Архивировано из первоисточника 22 сентября 2012].
- [thedailystar.com/ The Daily Star (The Newspaper covering Oneonta, NY)]. Проверено 20 мая 2012. [www.webcitation.org/6ArN82aR8 Архивировано из первоисточника 22 сентября 2012].
Отрывок, характеризующий Онеонта
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
