Онсагер, Сёрен

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сёрен Онсагер
норв. Søren Onsager
Место рождения:

Холместранн

Жанр:

живопись

Учёба:

Гарриет Баккер,</br>Кристиан Цартмана,</br>Иоган Нордхаген

Влияние:

Эдвард Мунк

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Сёрен Онсагер (норв. Søren Onsager; 6 октября 1878, Холместранн — 28 ноября 1946, Осло) — норвежский художник.



Жизнь и творчество

Ученик художницы Гарриет Баккер и живописца Кристиана Цартмана. В 1903—1904 годах учился в Школе графики в Осло, под руководством Иогана Нордхагена. Находился под творческим влиянием Эдварда Мунка и французских художников-постимпрессионистов. Был ярко выраженным постимпрессионистом, сочным колористом, мастером пейзажной живописи и известен своими полотнами живописи обнажённой натуры (ню).

Будучи членом пронацистского норвежского движения В. Квислинга Национальное единение, во время оккупации Норвегии немецко-фашистскими войсками сотрудничал с немецкими властями. В этот период стал профессором норвежской Национальной академии искусств и в 1941—1945 возглавлял Национальную галерею в Осло. Как директор Национальной галереи, в 1942 организовал пронацистскую пропагандистскую выставку Искусство и неискусство (Kunst og ukunst), имевшую прообразом проводившуюся в фашистской Германии выставку так называемого дегенеративного искусства. На этой норвежской выставке в основном осуждались и отрицались как искусство такие течения, как экспрессионизм, модернизм и т. н. «коммунистическое искусство».

После окончания Второй мировой войны был обвинён в государственной измене и арестован. Скончался в заключении.

См. также

Источники

  • [akershus.kulturnett.no/historie/kunstner/kunstnere/onsager.html Биографии художников Акерсхуса]
  • [www.norgeslexi.com/krigslex/o/o1.html Биографии в Норвежском военном лексиконе (1995)]

Напишите отзыв о статье "Онсагер, Сёрен"

Отрывок, характеризующий Онсагер, Сёрен

– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].