Оока, Сёхэй

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Оока Сехэй»)
Перейти к: навигация, поиск
Сёхэй Оока
大岡 昇平
Дата рождения:

6 марта 1909(1909-03-06)

Место рождения:

Вакаяма, Япония

Дата смерти:

25 декабря 1988(1988-12-25) (79 лет)

Место смерти:

Япония

Род деятельности:

писатель, литературный критик, переводчик

Премии:

премия Йомиури
премия Номы

Сёхэй Оока (яп. 大岡 昇平 О:ока Сё:хэй ?, 6 марта 1909 года — 25 декабря 1988 года) — японский писатель, литературный критик и переводчик французской литературы, принадлежавший к группе литераторов «Послевоенная группа» (яп. 戦後派 Сэнгоха). Лауреат премий Йомиури (1952) и Номы (1974).





Биография

Родился в Токио в семье биржевого брокера и гейши — выходцев из префектуры Вакаяма. В 1932 году окончил отделение французской литературы филологического факультета Университета Киото. После окончания университета, проработав около года в известном политическом таблоиде «Народная газета» (яп. 国民新聞 Кокумин симбун), стал заниматься исследованием творчества Стендаля. В 1938 году был принят на работу переводчиком в одно из совместных японско-французских предприятий в Кобе. В свободное от работы время начал переводить Стендаля на японский язык. В 1944 году был призван в японскую императорскую армию и после минимальной боевой подготовки был отправлен на фронт на Филиппины. В январе следующего года сдался в плен армии США и был послан в лагерь военнопленных на остров Лейте.

Свою литературную карьеру Оока начал только после возвращения из плена в Японию. По рекомендации критика Хидэо Кобаяси он опубликовал описание пережитого им опыта в лагере военнопленных. Сочинение, названное «Записки военнопленного» (яп. 俘虜記 Фурёки), было издано в двух частях в 1948 и 1951 годах. Эта публикация принесла ему премию Ёкомицу и создала репутацию одного из наиболее видных послевоенных японских авторов. В 1950 году вышел в свет не связанный напрямую с военной тематикой психологический роман «Госпожа Мусасино» (яп. 武蔵野夫人 Мусасино фудзин). В 1952 году Оока написал своё наиболее известное сочинение, роман «Огни на равнине» (яп. 野火 Ноби)[1], где, отталкиваясь от своего военного опыта, он от лица рядового Тамуры в сложной, граничащей с бессвязностью, форме рассказывает о дезертирстве рядового и его бесцельным скитаниям по филиппинским джунглям: опыт Тамуры — встреча с природой, смертью, голодом и каннибализмом. Роман был удостоен премии Йомиури и талантливо экранизирован режиссёром Коном Итикавой.

С 1953 по 1954 годы Оока работал в Йельском университете по стипендии Фулбрайта. В 1958 году вышел роман «Тени цветов» (яп. 花影 Ханакагэ), где автор отошёл от центральной для своего творчества анти-военной тематики и обратился к теме морального разложения. Действие разворачивается в Гиндзе 1950-х годов, однако персонажи по-прежнему разрушаются борьбой за выживание и отчуждением. В конце 1960-х Оока вернулся к событиям Тихоокеанской войны в документальном историческом романе «История сражения на Лейте» (яп. レイテ戦記 Рэйтэ сэнки) (1969). Во время работы над произведением, занявшим у писателя около трёх лет, им в попытке достоверного воспроизведения событий был переработан огромный массив информации, связанной с разгромом на Филиппинах японской императорской армии. Как и в большинстве других сочинений Ооки, в «Истории сражения на Лейте» военные события излагаются с точки зрения человека, вопреки его этических принципам вынужденного участвовать в насилии.

Наряду с переводами французской литературы и созданием художественных произведений, Оока посвятил себя написанию биографий Тюи Накахары и Таро Томинаги, японских поэтов начала XX века. Монография «Накахара Тюя» в 1974 году была удостоена премии Номы. Другим жанром, в котором Оокой созданы значительные произведения, стала документальная проза: в 1977 году он написал «Уголовное дело» (яп. 事件 Дзикэн), где на фоне социальной действительности Японии досконально рассмотрел судебный процесс по обвинению одного молодого человека в убийстве. Также писатель вёл активную педагогическую деятельность: долгое время он читал лекции по французской литературе в токийском Университете Мэйдзи.

Сёхэй Оока скончался 25 декабря 1988 года в возрасте 79 лет. В память о нём Кэндзабуро Оэ в 1989 году написал книгу «Мир Сёхэя Ооки» (яп. 大岡昇平の世界, ISBN 4-00-000243-0).

Сочинения (на русском языке)

Год Библиографическая информация
1972 Оока С. Недопетая песня. Пер. с яп. З. Рахима // Японская новелла 1960-1970. — М.: Прогресс, 1972. — С. 238-264.
1987 Оока С. Уголовное дело: Пер. с яп. В.В. Батуренко под общ. ред. и со вступ. ст. Ф.М. Решетникова. — М.: Прогресс, 1987. — С. 424.
1987 Оока С. Засада. Пер. с яп. Г. Чхартишвили // Дорога к замку: современная японская новелла. — М.: Известия, 1987. — С. 203-218.
2006 Оока С. Госпожа Мусасино. Пер. с яп. А. Сулейменовой. — М.: Азбука-классика, 2006. — С. 256. ISBN 5-352-01744-3
2006 Оока С. Огни на равнине. — М.: Центрполиграф, 2006. — С. 288. ISBN 978-5-9524-2634-4

Напишите отзыв о статье "Оока, Сёхэй"

Примечания

  1. Буквальный перевод: «Пал».

Ссылки

  • [homepage3.nifty.com/makotose/ Сайт о творчестве Сёхэя Ооки] (яп.)

Отрывок, характеризующий Оока, Сёхэй

– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]