Опалённые войной
Поделись знанием:
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
| Хроники Этории | |
| Опаленные войной | |
 | |
| Общая информация | |
|---|---|
| Автор: | |
| Серия: | |
| Предыдущая: | |
| Следующая: |
запланирована |
| Жанр: | |
| Язык: | |
| Год издания: | |
| [ethoria.ru Электронная версия] | |
«Опаленные войной» — четвертая часть цикла «Хроники Этории». Автором романа является российский писатель-фантаст Михаил Костин, лауреат премии Серебряная стрела[1].
Содержание
История публикаций
Роман «Хроники Этории. Опаленные войной» опубликован 25 августа 2015 года[2]. К этому событию был приурочен выпуск иллюстраций ко всем четырем книгам цикла. Автором изображений стал профессиональный художник-иллюстратор Макс Олин[3]. На сайте издательского проекта «Книма» уточняется, что это достаточно неординарный случай, когда арт-альбом по произведению публикуется уже после выхода самой книги. Также там отмечается, что существует возможность того, что ранее вышедшие книги будут переизданы уже с иллюстрациями. Все зарисовки доступны в сети[4].
Между выходом четвертой и третей частей «Хроник Этории» прошло три месяца. Книга «Время умирать» была издана 28 мая 2015 года[5].
«Тени прошлого» и «Ложные истины» — первые две части цикла —выпускались разными издательствами на протяжении нескольких лет. В 2014 году обе книги были переизданы в рамках проекта главного редактора издательства «Снежный Ком» Эрика Брегиса —«Книма»[6]
Всего в серии запланировано не менее пяти томов основного повествования и один, действие в котором происходит некоторое время спустя[7].
Характеристика от «МирФ»
Роман получил 7 из 10 баллов по оценке журнала «Мир фантастики»[8].
| Его сильные стороны | Слабые стороны | |
| масштаб событий; | избыточность сюжетных линий; | |
| красочные локации; | неубедительный психологизм; | |
| разнообразие мира. | недостаточно яркие герои. |
|
Итог: напряжённое, увлекательное, написанное неплохим языком произведение. Пожалуй, это наиболее яркое эпическое Young Adult-фэнтези от российского автора за последние годы. Эдакий «Мартин»-лайт для юношества. | 
|
Аннотация
Этория поглощена междоусобными войнами. Многие города и поселения разрушены и сожжены дотла. Всюду орудуют наемники и разбойники. Пророчество о возвращении Господина Древности обретает материальное выражение. Огромная орда под главенством древней всепоглощающей силы надвигается на Эторию с Севера. Роли главных героев начинают приобретать более четкие оттенки добра и зла. Дарольд и его друзья учатся управлять своими магическими способностями.
В противостояние между Рам Диром и Имперцами вступают аалы. Можно посчитать, что судьба древнего города и его жителей предрешена, но поселение защищает магия Хранителей. К зоне боевых действий подтягиваются даары, старые противники аалов. Дарольд с друзьями решают разделить судьбу защитников Рам Дира.
А тем временем великий хаос в лице Господина Древности берет один за другим барьеры, отделяющие Северные земли от Этории, и вторгается в Нордению.
Сюжетные линии
В четвертой части «Хроник Этории» происходит последовательное соединение ранее разделенных ветвей повествования.
— Дарольд в ходе магических перемещений встречается с Робом и Арком, и после ряда совместных приключений они оказываются под стенами Рам Дира;
— Айк встречается с Элсоном и планирует присоединистя к Дарольду;
— Рик возглавляет военный поход на Эторию;
— Рам Дир держит оборону.
Главные герои
- Дарольд Ллойд — главный герой. Родился в Виллоне. В шестнадцать лет получил звание оруженосца сира Рона. Обладает дальновидением.
- Эйо — бывший руководитель стражи сира Рона. Соратник Дарольда.
- Роб Ард — друг Дарольда Ллойда. Родился в Виллоне. Рукас. Обладает дальновидением.
- Арк Аклендо — друг Дарольда Ллойда из Виллона. Рукас. Обладает дальновидением.
- Валис Валер Вар Ло — древний маг. Воин-стражник Сферы Создания.
- Рик Ллойд — брат Дарольда. Обладает дальновидением. Попал под власть Овира.
- Ули Ллойд— сестра Дарольда. Безжалостная воительница. Обладает дальновидением.
- Аги Ллойд— сестра Дарольда. Обладает дальновидением.
- Айк Андерс — правитель Лима Оз. Друг Дарольда Ллойда. Родился в Виллоне. Обладает дальновидением.
- Рия Виронас — капитан городской стражи Лима Оз. Жена Айка Андерсона. Дочь Ориса Лександро.
- Джам Огарский — член Высшего Городского Совета Рам Дира.
- Овир — древний маг. Служитель Сферы Создания. Господин Древность.
остальные персонажи
- Брюн Ллойд — отец Дарольда, купец.
- Рулио — сокамерник Брюна.
- Орис Лександро де Жафин — самый богатый торговец в Азоре, член Шафрановой купеческой гильдии и попечитель совета добродетелей.
- Эжен — патрульный. Солдат. Соратник Дарольда.
- Эймс Олис — командир отряда Дарольда. Бывший начальник стражи, сержант и слуга сира Ловала из провинции Пуно в Нордении.
- Аро — юноша-солдат, соратник Дарольда
- Лус — солдат-ветеран, соратник Дарольда
- Вила - юноша-солдат, соратник Дарольда.
- Дово - солдат, соратник Дарольда.
- Элсон Риан — дорс, южанин.
- Даниэла — русоволосая девушка со смешливым личиком.
- Ревор Ренуар — старик-мудрец из Азора. Он же — Зуларис, скромный лекарь из свободного города Лиор.
- Горбун — предатель, которому было поручено убийство Айка.
- Таорунг — советник Айка Андерса.
- Минар Эмиль — Дорс. Предводитель дааров. Обладает дальновидением.
- Узо Вран — властитель города Пу-ра.
- Марко Эмелиано — капитан-наемник, соратник Айка Андерса.
- Казим Бакар — глава свободного города Лорис, купец Шафрановой гильдии.
- Хейм — норд из поселения, где в плену пребывали Ули и Аги.
- Отиль — норд из поселения, где в плену пребывали Ули и Аги.
- Грам — норд из поселения, где в плену пребывали Ули и Аги.
- Топаль — казначей Лима Оз.
- Хунгард — норд из племени фуркарс.
- Чираги — кровожадный воинственный вождь. Обладает магическими способностями.
- Жимор — дух-хранитель из Великого Леса.
- Пресвитер — служитель Овира.
- Скулстир — служитель Овира.
- Хуру — вождь племени фуркарс.
- Корвар — сын Хуру, фуркарс.
- Ренр, Лор, Аннар — норды, фуркарс.
- Девушка-скин — рабыня-советчица Рика.
- Лаура — дочь правителя города Кауда Гальпа.
- Купец из города Лу — старик в серых одеяниях.
- Карл — инженер-изобретатель из из городка Шторце.
- Икарр — один из охранников Айка Андерса.
- Рыжая говорящая кошка — видение Айка Андерса.
- Башмак — дорс.
- Орнаво — генерал возглавляющий поход против Рам Дира.
- Сир Бэррон — один из предводителей Рам Дира.
- Царственный Лис — Лиор Бургуньонский — сир, одни из племянников короля Нордении.
- Сир Верьен — член Высшего Городского Совета Рам Дира.
- Дова — представитель горожан в Высшем Городском Совете Рам Дира.
- Сир Овад —защитник Рам Дира.
- Скидульф — предводители наемников. Выступает на строне Имперцев.
- Эйв — брат Дарольда Ллойда попавший под власть аалов.
- А-лис — аал, первый ризари на службе А-ти.
- Ожье — оруженосец сира Джама.
- Филипп I — король Нордении.
Значимые места
См. также: территория Этории
- Северная пустошь — земли, простирающиеся к северу от Края земли. Суровые, дикие, населены племенами нордов.
- Азорос — государство на юго-востоке Этории, граничит с Дворенией, Лорандией, Великой янтарной империей и Свободными городами.
- Лима Оз — один из Свободных городов, находится между Азоросом и дикими степями. Очень богатый торговый центр.
- «Южная роза» — постоялый двор.
- Лорис — один из Свободных городов.
- Нордения — самое северное государство Этории.
- Виллон — разоренный, опустевший городок. Родной город Дарольда и его друзей.
- Великая крепость — огромное сооружение из тёмного камня, располагается в самом центре долины между двумя Барьерами.
- Первый барьер — место, где кончается мир людей и начинается Северная пустошь.
- Второй барьер — последний рубеж, разделяющий жителей Севера и Этории.
- Лорандия — государство на восточном побережье Семи морей. На востоке страны располагаются обширные степи.
- Рам Дир – сильная и неприступная крепость, охраняемая древней магией.
- Магниссия — некогда великая, сейчас заброшенная южная территория.
- Саерская пустыня — обширная территория песков, обрамляющая значительную часть южных границ Этории.
Обитатели
- Подробное рассмотрение темы: Обитатели Этории
- «Стражи леса» из Дворении — прислужники аалов.
- Мохнатые люди — человекоподобные волосатые существа походящие на небольших медведей. В качестве оружия используют когти, зубы и магию.
- Троллеры — помесь волка и человека. В древние времена они сражались на стороне Господина Древности.
- Аалы — древний народ, заселивший мир после падения Ша Мира (империи хранителей).
- Даары — народ с синей кожей, когда-то были аалами.
- Духи — хранители, которые, согласно легенде, остались во внешнем мире и связали свои души с водами озёр и прудов Этории, тем самым избежав смерти.
- Хранители — группа могущественных волшебников намори, правивших Эторией в древние времена.
- Орден духов - религиозная секта, члены которой верят в то, что духи не только существуют, но и управляют всем в мире живых.
- Дорсы — группа людей, которая противостоит Ордену духов и хранителям.
- Норды — дикари, живущие за Первым барьером. К ним относятся племена: сорхор, рукари, морки, туркори, заматы, рокиты, дукас, ламохон, вилкос, хмори, фуркарс.
- Рускас— мудрецы, лекари и волшебники, а также слуги Великого Изора в Северной пустоши.
Исчезнувшие миры
См. также: Хроники Этории. Исчезнувшие миры
- Древние города Хранителей – Ра Мирс, Рам Дир и Дарим Сир.
- Магниссия — когда-то была государством в Этории. Образовалась вокруг небольшого города Ролар, где в земле и в водоёмах вдруг обнаружилось множество кристаллов странного зелёного цвета. Как оказалось, эти кристаллы были наполнены энергией и позволяли знающим людям использовать их для различных заклинаний. Именно это обстоятельство позволило Магниссии процветать многие годы, пока её не разрушила внутренняя война между самими магами.
- Гремиас — государство, граничившее с Лорандией на севере, а на юге упиравшееся в Азор. Раздоры между многочисленными сеньорами разорили земли. В Гремиас вошли легионы Лорандии, выгнали всех местных сеньоров и установили власть королевы.
Особенности
См. также: Хроники Этории. Особенности
- Паутина Судьбы — всеобщая связь. Включает события прошлого, будущего и настоящего.
- Сфера Создания — магический артефакт.
- Порталы — сооружения из особых камней, испещренных угловатыми рисунками. С их помощью возможно перемещаться между двумя связанными точками.
- Кристал-лампиер — магический камень, снабжающий заклинания энергией.
- Великая Книга Судеб — в ней записано то, чему надлежит произойти и что уже произошло.
- Венец из бледного серого металла — артефакт для магического обряда.
Оружие
См. также: Хроники Этории. Оружие
- Боевой топор — излюбленное оружие нордов. Обладает сильным, сокрушающим ударом, но уступает в маневренности мечам.
- Сколоченные щиты — наследие отсталой военной культуры нордов.
- Стальной щит-тарч — небольшой щит, усиливающий доспехи рыцарей.
- Круглые щиты-рондаши — приспособления пехоты.
- Миндалевидные щиты-капли — отличительная особенность наемников.
- Онагры — тяжелые метательные машины. Ядрами для них служат огромные куски скал.
- Катапульты — метательные сооружения. Имперцы загружают в их корзины большие глиняные шары с фитилями. В шарах находится густая маслянистая смесь, известная под названием «драконья кровь». Ее изготавливают имперские алхимики по рецептам, найденным в древних манускриптах. Температура горения «крови» позволяет плавить гранит и базальт, словно воск.
- Кистени — орудия, изготовленные из кузнечных наковален. С таким кистенем управляются три человека – двое, скрываясь за спинами воинов со щитами, поднимают тележную оглоблю, к которой цепью прикреплена наковальня, а еще один ополченец удерживает ее до поры. По приказу он отпускает наковальню, и она обрушивается на врагов.
- Тараны — толстые бревенчатые навесы, покрытые сырыми воловьими шкурами для гашения огня.
- Железный шар, подвешенный на сыромятном ремне — распространенное оружие нордов.
- Осадная башня — огромное сооружение, обшитое сырыми бычьими шкурами.
Интересные факты
- Между публикацией второй книги «Ложные истины» и третьей «Время умирать» прошло семь лет, а между третьей и четвертой — три месяца.
- Иллюстрации к книгам доступны вне самих книг, в отдельном арт-альбоме[4].
- В «МирФ» отметили, что цикл «Хроники Этории» похож на цикл «Разрушенная империя» Марка Лоуренса и цикл «Море Осколков» Джо Аберкромби[8].
Напишите отзыв о статье "Опалённые войной"
Примечания
- ↑ [www.silvercon.ru/news/13.11.10/01-07-13/ Премия «Серебряная стрела | 2013» ]
- ↑ [etoria.ru/news Новости Этории]
- ↑ [fantlab.ru/art1135 Работы художника М. Олина]
- ↑ 1 2 [knima.info/illyustrirovannaya-istoriya Книма: иллюстрации к «Хроникам Этории»]
- ↑ [fantlab.ru/edition147442 Публикация: «Время умирать» ]
- ↑ [knima.info/ «Книма» — проект Эрика Брегиса ]
- ↑ [etoria.ru/contact/ «Хроники Этории»: автор о планах]
- ↑ 1 2 [www.mirf.ru/articles/book/bookreview/mikhail-kostin-opalennye-voynoy Рецензия в журнале «Мир фантастики»]
Ссылки
- [www.mirf.ru/articles/book/bookreview/mikhail-kostin-opalennye-voynoy Рецензия в журнале «Мир фантастики»].
- [fantlab.ru/blogarticle40278 Рецензия на портале «Лаборатория Фантастики»].
Отрывок, характеризующий Опалённые войной
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
