Лобысевич, Панас Кириллович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Опанас Кирилович Лобисевич»)
Перейти к: навигация, поиск
Панас (Афанасий) Кириллович Лобысевич
укр. Опанас Кирилович Лобисевич
Имя при рождении:

Опанас Кирилович Лобисевич

Род деятельности:

писатель, переводчик

Дата рождения:

около 1732

Место рождения:

Погар Погарской сотни на Черниговщине (ныне Погарского района Брянской области России)

Гражданство:

Российская империя Российская империя

Дата смерти:

1805(1805)

Место смерти:

с. Леньков (ныне Новгород-Северский район, Черниговская область,Украина)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Панас (Афанасий) Кириллович Лобысевич (укр. Опанас Кирилович Лобисевич; около 17321805) — украинский писатель и переводчик XVIII века. Его брат, Афанасий — писатель, переводчик.





Биография

Представитель дворянского рода, ведущего начало от казацко-старшинской семьи — Лобысевичи.

Родился в местечке Погар Погарской сотни на Черниговщине (ныне Погарского района Брянской области России).

В 1747—1752 годах учился в Киево-Могилянской академии, учëбу закончил классом риторики. По приглашению брата Кирилла перебрался в Санкт-Петербург, где продолжил образование в 1754 году в Академическом университете при Петербургской АН. Здесь слушал лекции по философии академика И.-А. Брауна, знатока классической истории и филологии Фишера[уточнить] и других известных учёных. Общался с украинскими и российскими культурными деятелями столицы, в частности с Г. Полетикой, А. Сумароковым, А. Мусиным-Пушкиным. В 1760 году Лобысевич был приглашён переводчиком в Академию наук Санкт-Петербурга. Начал заниматься переводами с латинского языка.

Служебная и литературная карьера в Санкт-Петербурге оборвалась: в том же 1760 году по указанию М. Ломоносова П. Лобисевич и его друга С. Дивовича исключили из университета якобы «за нехождение их на профессорския лекции». Вмешательством президента Академии наук гетмана графа К. Разумовского, который покровительствовал семье Лобысевичей, он был восстановлен в правах студентов. Но впоследствии уже добровольно, в 1761 году, уволился из университета и по приглашению гетмана приехал в Глухов, где П. Лобысевич стал переводчиком гетманской канцелярии. В 1765 году в ранге капитан-поручика он был назначен секретарем Разумовского, ответственным за письменную корреспонденцию.

До 1767 года путешествовал с гетманом по Европе, побывал в Германии, Франции, Италии, Швейцарии, Англии.

С 1769 года Лобысевич — генерал-аудитор-лейтенант в чине премьер-майора; руководил канцелярией теперь уже фельдмаршала К. Разумовского, с 1773 года — генерал-аудитор-фельдмаршал в ранге подполковника. Находясь на службе у К. Разумовского, Лобисевич был фактически свободным от формальных обязанностей человеком, близость к гетману, человеку с явными украинскими и автономистскими симпатиями, оказала влияние на формирование его литературных и общественно-политических взглядов. Лобысевич возобновил работу над переводами. С 1770 г. печатался в журнале «Барышек Всякія Всячины».

В 1774 г. в ранге полковника вышел в отставку. В этом же году женился на Екатерине Михайловне Губчиц, дочери бунчукового товарища, впоследствии Мглинского уездного предводителя, надворного советника М. В. Губчица, крупного землевладельца Стародубского полка.

В 1783 г. Лобысевич был избран мглинским уездным предводителем, а в 1785—1787 г. — губернским предводителем дворянства Новгород-Северского наместничества. Участвовал в дворянской депутатской комиссии по проверке дворянских прав. Под его наблюдением построены «Врата» (триумфальная арка) в Новгороде-Северском, через который (22-24.01.1787) пролегал путь императрицы Екатерины II из Санкт-Петербурга в Крым. После окончания своих полномочий переселился с семьей в родовое имение — с. Карбовщина на Почепщине, полученного в 1774 г. в награду от К. Разумовского, под конец жизни жил в основном в имении жены в с. Леньков, в 7 км от Новгорода-Северского. Отсюда ездил по делам в Москву, Санкт-Петербурга, Новгород-Северский.

После ликвидации наместничеств в 1796 году и объединения Левобережной Украины (бывшая Гетманщина) в Малороссийскую губернию П. Лобисевич вернулся на государственную службу: в 1797 г. назначен советником І департамента Малороссийского генерального суда. Получил ранг надворного советника, в 1800 г. — действительный статский советник.

Умер в с. Леньков (ныне Черниговская область Украина).

Участие в Патриотического кружке

В 1770-х годах П. Лобысевич вместе с Г. Долинским, М. Значко-Яворским, М. Миклашевский, Г. Полетикой, А. Худорбой и др. принадлежал к наиболее активным членам тайной группы малороссийских автономистов — Новгород-Северского патриотического кружка.

Творчество

П. Лобысевич — один из зачинателей украинского национального возрождения.

Переделал на украинский язык в бурлескно-травестийном стиле эклоги Вергилия (из «Буколики») «Вергилиевы пастухи… в малороссийский кобеняк переодетые» (1794; не сохранился), оставил переводы с французского языка — «Слово президента де Монтескье», «Описание пещеры бога сна Овидиевых превращений» и др.

Напишите отзыв о статье "Лобысевич, Панас Кириллович"

Литература

  • Петров Н. И. Один из предшественников И. П. Котляревского в украинской литературе ХVІІІ ве­ка Афанасий Кириллович Лобысевич. СПб, 1904;
  • Зеров Н. Нове україн­ське письменство. К., 1924;
  • Оглоблин О. Опанас Лобисевич. 1732—1805. Мюнхен — Нью-Йорк, 1966;
  • Микитенко Ю. О. Антична спадщина і станов­ления нової української літератури. К.: Наук. думка, 1991;
  • Нудьга Г. А. Лобисевич Опанас Кирилович. У кн.: Украинская литературная энциклопедия. — Т. 3. — К.: УЕ ім. М. П. Бажана, 1995.

Отрывок, характеризующий Лобысевич, Панас Кириллович

– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.