Операция «Гриф»
| Операция «Гриф» | |||
| Основной конфликт: Вторая мировая война | |||
 Подбитый немецкий танк «Пантера», замаскированный под M10 (САУ) | |||
| Дата |
16-28 декабря 1944 г. | ||
|---|---|---|---|
| Место |
Юго-запад Бельгии в Арденнских горах | ||
| Итог |
Англо-американские солдаты захватили в плен немецких солдат, остальные немецкие солдаты сбежали | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Операция «Гриф» (нем. Greif — Гриф; произносится [ɡʀaɪ̯f], в некоторых источниках известна как «Грайф»[1]) — немецкая секретная операция, которая началась 16 декабря 1944 года. Немецкие войска начали Арденнскую операцию на западном фронте, целью которой был разгром англо-американских войск в Бельгии и Голландии. Поддержать наступление в Бельгии должна была секретная операция под кодовым названием «Гриф». Её целями были убийство главнокомандующего англо-американскими войсками Дуайта Эйзенхауэра[1], захват одного или нескольких мостов через реку Маас, создание беспорядка в американских тылах. В этой операции задействовали англоговорящих диверсантов, переодетых в форму армии США, перемещающихся на американской военной технике.
Содержание
Замысел операции
Замысел операции
Замысел операции «Гриф» принадлежал Адольфу Гитлеру. План предусматривал создание диверсионного подразделения численностью до 3300 человек, владеющих английским языком, одетых в форму армии США, оснащённых трофейным американским оружием и техникой. Операцию «Гриф» Гитлер поручил Отто Скорцени. Скорцени запросил 28 танков, 24 самоходные артиллерийские установки, 120 грузовиков, 30 бронемашин, 100 джипов и 40 мотоциклов.
Генерал-фельдмаршал фон Рундштедт высказался критично по отношению к данной операции и отказал в содействии Отто Скорцени. Тогда Скорцени обратился за помощью к начальнику штаба верховного командования вермахта Вильгельму Кейтелю. Кейтель разослал по всем частям вермахта и СС директиву: «Для выполнения специального задания набираются добровольцы, владеющие английским языком американского диалекта. Добровольцев направлять в распоряжение оберштурмбаннфюрера СС Отто Скорцени, также в его распоряжение направлять всё захваченное обмундирование, снаряжение, оружие и технику армии США»[2]. Скорцени, боясь большой огласки операции, обратился к Гитлеру с просьбой отменить операцию. Гитлер в прошении Скорцени отказал, но в целях конспирации подразделение именовалось 150-й бригадой[2].
Обучение диверсантов
В начале декабря на полигоне Графенвёр под Нюрнбергом организовали центр подготовки диверсантов. Говорящих по-английски без акцента людей было мало, их назначили старшими групп, независимо от звания. Пленные американские солдаты и офицеры вынуждены были учить немецких диверсантов американским привычкам. В конечном счёте Отто Скорцени был не удовлетворён результатами обучения[3].
Начало операции
Начало наступления
К началу наступления 150-я танковая бригада насчитывала 2676 человек: 2138 рядовых, 448 унтер-офицеров и 90 офицеров. Она была разделена на три оперативные группы: «X», «Y», «Z». 160 человек с наилучшими знаниями английского языка образовали «группу Штилау». 14 декабря 1944 года немецкая бригада имела: 2 танка M4 Sherman (из 28 запрашиваемых), 3 американских САУ M10 Wolverine (из 24 запрашиваемых), 16 немецких БТР (Sd Kfz 251/1, Sd Kfz 250/1, Sd Kfz 234/1) и 16 американских БТР (M3, M8, M20), 55 немецких и 21 американский мотоцикл, 28 джипов, 177 немецких и 15 американских грузовиков, 1 немецкий и 1 американский тягач.[4]
Расстрелянный пост
16 декабря 1944 года на юго-западе Бельгии в Арденнских горах на американский блокпост подъехал джип с пятью военными. Американский солдат попросил офицера предъявить пропуск. Офицер вынул пистолет и выстрелил солдату в голову. Пулемет на джипе начал стрельбу, расстреливая американцев. Через несколько минут выпрыгнувшие из джипа диверсанты уже добивали раненых постовых и собирали оружие. Вскоре по дороге через пост пошли немецкие танки[2].
Последнее наступление Гитлера
16 декабря 1944 года три немецкие армии (7-я полевая, 5-я и 6-я танковые армии СС) под командованием генерала-фельдмаршала Вальтера Моделя прорвали линию фронта[5]. Танки шли на запад — к реке Маас. На острие танкового клина находились немецкие диверсионные группы из бойцов, владеющих английским языком и одетых в форму армии США[2]. Они незаметно вливались в поток отступавших англо-американских войск, вносили хаос и дезорганизацию. «Ложные американцы» специально отдавали бестолковые приказы, меняли регулировщиков на постах, указывая неверное направление движения войск, уничтожали дорожные указатели, минировали шоссе и железнодорожные пути, нарушали телефонную связь, уничтожали таблички, предупреждавшие о минных полях, взрывали и захватывали склады с боеприпасами[3].
Конец операции
Перелом
В первый день операции подорвался на мине командир подразделения «X» оберштурмбаннфюрер Хардик. На второй день операции попала в плен одна из групп. При обыске у офицера нашли комплект плана операции «Гриф»; операция перестала быть секретной, караулы на постах были усилены. Вскоре отступление американских войск сменилось оборонительными боями и планомерным отходом[6].
Охота на Эйзенхауэра
Боясь утечки информации, Скорцени придумал план, по которому группа его диверсантов в форме американской армии должна будет доставить самого Скорцени под видом пленного прямо в Версаль, в штаб Эйзенхауэра[1]. Там Скорцени планировал лично покончить с главнокомандующим англо-американскими войсками, а потом прорваться с боем назад[6]. Американские спецслужбы, узнав про операцию «Гриф», решили выдать за Эйзенхауэра одного подполковника, который был очень похож на генерала. 27 декабря немецкие диверсанты напали на машину двойника Эйзенхауэра, приняв его за главнокомандующего, и убили его, но немецкие солдаты попали в плен. Отто Скорцени удалось бежать в Берлин[1].
Аресты диверсантов
Американская контрразведка с помощью тысяч простых солдат ловила немецких диверсантов. Проверяли знание пароля и документы. Задавали элементарные на первый взгляд вопросы, ответить на которые мог только настоящий американец. Данный тест проходил и генерал армии Омар Нельсон Брэдли, а один из генералов, не знавший имени мужа актрисы Бетти Грейбл, попал под арест до выяснения личности. От участия в тесте освобождались только негры[3].
Расформирование 150-й бригады
20 декабря 1944 года 150-ю бригаду отправили в наступление на город Мальмеди как обычную фронтовую часть. 28 декабря 1944 года 150-я бригада потеряла две трети личного состава и почти всю технику. Бригада была расформирована. Оставшиеся в живых вернулись в свои части. 3 января англо-американские войска перешли в наступление, и уже немецкая армия начала отступать[2].
Напишите отзыв о статье "Операция «Гриф»"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 [worldwar2blog.ru/ayaksnnedra-ayicarepo-i-ayicarepo-fjarg-jindelsop-snahs.html Арденнская операция и операция "Гриф"].
- ↑ 1 2 3 4 5 Клим Подкова Тайны XX века. Неудавшийся маскарад : Журнал.. — 2015. — № 6. — С. 4-5.
- ↑ 1 2 3 [www.vseprokosmos.ru/voina18.html Неудавшийся маскарад].
- ↑ [ertata.ru/post296134775/ НЕУДАВШИЙСЯ ПОЛЕТ «ГРИФА».].
- ↑ Adam Bednar Operation Greif and the Trial of the “Most Dangerous Man in Europe.”. — 2009.
- ↑ 1 2 [fastmarksman.ru/1_t/3_tainy_79.php Операция «Грейф»].
Ссылки
- [ammoussr.ru/history/operatsiya-grayf-ili-pereodetaya-pante/ Операция «Грайф» или переодетая «Пантера»]
Отрывок, характеризующий Операция «Гриф»
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
