Операция «Зейдлиц»

Операция «Зейдлиц»
Основной конфликт: Вторая мировая война
Дата	Июль 1942 года
Место	Смоленская и Калининская области
Итог	Победа Вермахта
Противники
СССР Германия
Командующие
И. И. Масленников С. В. Соколов Г. фон Клюге Г. фон Фитингхоф
Силы сторон
около 60 000 человек неизвестно
Потери
4386 убитых, 47 072 пропавших без вести (данные разнятся) 1819 убитых, 6853 раненых, 253 пропавших без вести боевых потерь 9-й армии за июль

Операция «Зейдлиц» (2 — 23 июля 1942 года; нем. Unternehmen «Seydlitz»; в отечественной исторической науке — «Оборонительная операция в районе города Белый», «Оборонительная операция под Холм-Жирковским», Холм-Жирковская оборонительная операция) — наступательная операция 9-й немецкой армии группы армий «Центр», часть Ржевской битвы. Операция «Зейдлиц» была последней из серии операций по ликвидации вклинений, образовавшихся в результате наступления Красной Армии зимой 1941—1942 годов. Главной целью операции был разгром 39-й армии генерал-лейтенанта И. И. Масленникова и 11-го кавалерийского корпуса полковника С. В. Соколова, занимавших участок фронта в районе Холм-Жирковского.

Положение сторон

В результате Ржевско-Вяземской операции 1942 года войска 39-й армии (21-я гвардейская стрелковая, 252-я, 256-я, 357-я, 373-я и 381-я стрелковые дивизии, артиллерийский полк, три дивизиона гвардейских миномётов, танковый батальон, два инженерных батальона (командующий — генерал-лейтенант И. И. Масленников)) и 11-го кавалерийского корпуса (18-я, 24-я, 46-я и 82-я кавалерийские дивизии (командующий — полковник С. В. Соколов)) Калининского фронта (командующий — генерал-полковник И. С. Конев) занимали обширный выступ в районе Холм-Жирковского на границе Калининской и Смоленской областей, изобиловавший лесами, болотами и реками. Этот выступ находился, в свою очередь, на западном фасе немецкого Ржевско-Вяземского выступа в непосредственной близости от основных коммуникаций противника (шоссе и железная дорога Смоленск — Вязьма, железная дорога Ржев — Сычёвка), которые играли важную роль в снабжении группы армий «Центр». Общая численность советских войск в выступе оценивалась немцами в 60 тысяч человек. Советские войска испытывали острый недостаток боеприпасов. Придавая огромное значение своей Ржевско-Вяземской группировке, немецкое командование не могло оставить без внимания такую угрозу и сразу после завершения весенних боёв в районе Вязьмы и Ржева приступило к подготовке операции по уничтожению Холм-Жирковского выступа. Эта операция получила кодовое наименование «Зейдлиц».

Планы и силы сторон

Расположение войск благоприятствовало немецкому замыслу проведения операции на окружение: огромный выступ (площадью до 5000 квадратных километров) соединялся с главными силами Калининского фронта через узкий «коридор» (максимальная ширина — 28 километров) в районе Нелидово. Удерживаемая советскими войсками территория внутри выступа представляла собой труднопроходимую лесисто-болотистую местность с многочисленными реками, но редкими грунтовыми дорогами. По краям коридора немецкие войска удерживали города Оленино и Белый, превращённые в исключительно сильные оборонительные районы. Очень неудачным было управление советскими войсками: силы внутри выступа не были объединены под единым руководством, а самые уязвимые рубежи — границы «коридора» обороняли другие армии (северную границу — 22-я армия под командованием генерала В. А. Юшкевича, южную границу — 41-я армия под командованием генерал-майора Г. Ф. Тарасова).

Согласно воспоминаниям Г. К. Жукова и И. С. Конева, наибольшую тревогу за судьбу наших войск в Холм-Жирковском выступе проявил И. В. Сталин, который на одном из совещаний предложил самим вывести оттуда войска. Против выступил И. С. Конев, мотивировавший это тем, что наличие этого выступа сковывало значительное количество немецких войск, которые в случае ухода советских войск могли быть выведены в резерв для формирования новых ударных группировок. Г. К. Жуков его поддержал, и И. В. Сталин снял своё предложение. Дальнейшее развитие ситуации показало, что И. В. Сталин в данной ситуации оценивал обстановку более реально, чем его генералы.

План операции разработал командующий 9-й немецкой армии генерал-полковник В. Модель. Однако 23 мая во время вылета в войска он был ранен и находился в госпитале. Обязанности командующего армией исполнял командир 46-го танкового корпуса генерал танковых войск Г. фон Фитингхоф. Для проведения операции «Зейдлиц» были задействованы значительные силы и обеспечено количественное и качественное превосходство над советскими войсками. В операции участвовали десять пехотных и четыре танковых дивизии (321 танк, не считая танков и самоходных орудий в составе пехотных частей). Также была сформирована отдельная кавалерийская бригада в составе 3-х полков с 14-ю танками (командир полковник Карл фон дер Меден).

Советское командование получило сведения разведки о сосредоточении немецких войск и в целом правильно оценило планы противника, но организовать надлежащее противодействие не сумело.

Начало операции

2 июля 1942 года в 3:00 после короткой артиллерийской и авиационной подготовки немецкое наступление началось двумя ударными группировками: с севера из района Оленино наступал 23-й армейский корпус генерала пехоты А. Шуберта (2 танковые дивизии, 2 пехотные дивизии, кавалерийская бригада). С юга из района Белого наступала отдельная группа Эзебека (танковая и пехотная дивизии). В первые дни операции советские войска оказали упорное сопротивление, и только глубокий обход по лесным дорогам немецкой кавалерийской бригады с выходом в тыл обороняющимся войскам позволил противнику добиться успеха.

Лишь на четвёртый день, 5 июля, немецкие танковые дивизии из северной и южной группировок встретились в районе деревни Пушкари, перерезав шоссе Белый — Оленино. Кольцо окружения вокруг советских войск замкнулось. В нём оказались в полном составе 39-я армия и 11-й кавалерийский корпус, а также две стрелковые дивизии и танковая бригада из 41-й армии, полная стрелковая дивизия и отдельные части двух дивизий 22-й армии.

Немцы понимали, что в огромной территории «котла» с расположенными внутри аэродромами окружённые советские части имеют возможность длительно и успешно обороняться (что уже продемонстрировали советские войска в Ржевско-Вяземской операции весной 1942 года. Поэтому, не дожидаясь завершения окружения, 4 июля с восточного фаса Холм-Жирковского выступа третья ударная группировка (1 танковая и 2 пехотные дивизии) нанесла глубокий рассекающий удар в западном направлении. Получив сведения об этом, 5 июля командующий фронтом И. С. Конев понял безнадёжность сопротивления внутри выступа и отдал приказ о прорыве всех окружённых сил из кольца окружения, но противник не допустил этого: 6 июля кольцо окружения было разрезано надвое, и образовались две окружённые группировки. Двигаясь к рубежам прорыва по плохим грунтовым дорогам (из-за прошедших дождей движение вне дорог стало невозможным) советские войска постоянно подвергались ударам немецкой авиации и несли большие потери. Большое количество военной техники было брошено из-за невозможности её переброски. Была утрачена на несколько дней связь командования фронта с штабом 39-й армии.

Сражения в «котле» и прорыв советских войск

В отличие от сражений 1941 года, советские войска проявили значительную устойчивость и управляемость в критических ситуациях. К 9 июля из окружения вырвались почти все части 41-й армии, наиболее близко располагавшейся к остальным войскам фронта (сильно поредевшие две дивизии и танковая бригада, оставшаяся без танков, всего свыше трёх тысяч человек). Севернее также успешно прорывались подразделения и целые части из состава сразу пяти дивизий. Для пресечения выхода советских войск из окружения немецкое командование было вынуждено ввести в бой в районе бывшего «коридора» последние оставшиеся резервы, готовившиеся для этой операции. Тем не менее 11 июля прорвалась группа численностью более одной тысячи человек во главе с командиром 381-й стрелковой дивизии, 13 июля — группа из 300 бойцов во главе с командиром кавалерийского полка. Не прекращались попытки прорыва и более мелких групп, при этом советские бойцы несли значительные потери.

12 июля командование 9-й немецкой армии доложило о завершении операции «Зейдлиц». В официальном сообщении немецкого командования от 13 июля 1942 года было сообщено о полном уничтожении всей окружённой группировки, захвате свыше 30 тысяч пленных, захвате и уничтожении 218 танков, 591 орудия, 1301 пулемёта и миномёта.

Фактически же организованное сопротивление окружённых советских войск и их попытки прорыва продолжались. К 17 июля в северном «котле» сражалась группа численностью около 1500 человек под руководством командира 18-й кавалерийской дивизии генерал-майора П. С. Иванова, в южном «котле» штаб 39-й армии и около восьми тысяч человек. В ночь на 19 июля самолётами У-2 была вывезена часть командования 39-й армии и её легко раненный командующий генерал-лейтенант И. И. Масленников. Командовать войсками остался заместитель командующего 39-й армией генерал-лейтенант И. А. Богданов, который организовал выход своих войск из окружения: вечером 21 июля были нанесёны встречные удары изнутри и снаружи (185-я стрелковая дивизия 22-й армии). В ночь на 21 июля организованно прорвались 7362 человек, при этом в жестоком кровавом бою погибло около 460 бойцов и 172 попали в плен. Среди погибших были командир 18-й кавалерийской дивизии генерал-майор П. С. Иванов, заместитель командующего 22-й армией генерал-майор А. Д. Березин. Сам генерал-лейтенант И. А. Богданов шёл в атакующей цепи и прорвался к своим, но уже в глубине обороны 22-й армии получил смертельное ранение при артобстреле, был вывезен на самолёте в госпиталь города Белый и скончался в тот же день.

Окончательно сопротивление внутри кольца окружения прекратилось 23 июля 1942 года. В общей сложности из окружения прорвались до 20 тысяч человек.

Итоги операции

В ходе операции «Зейдлиц» советские войска Калининского фронта потерпели крупное поражение. Важный и выгодный плацдарм в глубине ржевско-вяземской группировки противника был утрачен, что повысило её устойчивость в обороне. Противник восстановил движение по кратчайшим дорогам из Смоленска в Оленино, значительно улучшив снабжение своей 9-й армии.

В советской исторической науке эта неудачная операция почти не упоминалась и не исследовалась.

Потери

СССР

В вопросе определения уровня потерь немногочисленные сведения российских и западных историков значительно расходятся друг с другом. Так, А. В. Исаев приводит в своём труде такие данные: общие потери 22-й, 39-й, 41-й армий и 11-го кавалерийского корпуса составили 61 722 человека, из них 4386 — убитыми и 47 072 — пропавшими без вести. Среди погибших были генерал-лейтенант И. А. Богданов, генерал-майоры П. С. Иванов, А. Д. Березин, П. П. Мирошниченко (начальник штаба 39-й армии), бригадный комиссар Юсим (член Военного совета 39-й армии). Танковая бригада потеряла все 43 танка. Были взорваны все «катюши». Аналогичные данные приводит С. А. Герасимова.

По немецким данным, всего в ходе операции было захвачено до 50 тысяч пленных, уничтожено или захвачено 230 танков, 58 самолётов, 760 орудий всех видов.

По считающимся официальными данным, представленным Г. Ф. Кривошеевым, общие потери в этой операции определены в 20 360 человек, из них безвозвратные — в 7432 человека, санитарные — в 12 928 человек. С учётом характера сражения эти данные считаются явно заниженными.

Германия

Потери немецкой стороны неизвестны и не публикуются даже в трудах немецких историков. Предполагается, что они были намного меньше потерь советских войск, но в то же время довольно значительны, поскольку это не позволило группе армий «Центр» принять участие в летнем наступлении вермахта 1942 года. Все выведенные в резерв части 9-й немецкой армии остались в Ржевском выступе и были задействованы в ходе Ржевско-Сычёвской операции.

См. также

• Я убит подо Ржевом
• Ржевско-Вяземская операция (1942)
• Вторая Ржевско-Сычёвская операция
• Первая Ржевско-Сычёвская операция

Литература

Исторические исследования

• Гроссманн Х. [militera.lib.ru/h/grossman/index.html Ржев — краеугольный камень Восточного фронта]. — Ржев: Ржевская правда, 1996. — 155 с.
• Исаев А. В. [militera.lib.ru/h/isaev_av4/index.html Краткий курс истории ВОВ. Наступление маршала Шапошникова]. — М.: Эксмо, 2005. — 384 с. — ISBN 5-699-10769-Х.
• Кривошеев Г. Ф. Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил: Статистическое исследование. — М.: Олма-Пресс, 2001. — 320 с. — ISBN 5-17-024092-9.
• Ладыгин И. Ж., Смирнов Н. И. На ржевском рубеже. — Ржев, 1992. — 280 с.
• Мыльников Л. П. Это было на Ржевско-Вяземском плацдарме. — Ржев, 1998. — 160 с.
• Типпельскирх К. [militera.lib.ru/h/tippelskirch/06.html История Второй мировой войны: в 2-х тт]. — СПб.: Полигон, 1994. — Т. 1. — 291 с.
• Grossmann H. Geschichte der rheinish-westfaelischen 6.Infanterie-Division 1939—1945. Bad Nauheim. 1958, s. 114.

Публицистика

• Герасимова С. А. Оборонительная операция войск Калининского фронта в июле 1942 года. // Военно-исторический архив. — 2001. — № 8 (23). — С. 18 — 56.
• Людские потери Советских Вооруженных Сил в 1941—1945 годах. Новые аспекты. // Военно-исторический журнал. — 1999. — № 2. — С. 5.

Отрывок, характеризующий Операция «Зейдлиц»

– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.