Операция «Лэдброук»

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Операция «Лэдброук»
Основной конфликт: Вторая мировая война

Сицилия
Дата

9-10 июля 1943 года

Место

Сицилия

Итог

победа союзников

Противники
Великобритания Великобритания Королевство Италия Королевство Италия
Командующие
Филипп Хикс[en] Примо Леонарди
Силы сторон
1-я воздушно-десантная бригада 385-й батальон береговой обороны, 1-й батальон 75-го пехотного полка
Потери
313 погибли, 174 ранено или пропало без вести неизвестны

Операция «Лэдброук» (англ. Operation Ladbroke) — заброска планёрных подразделений британских воздушно-десантных войск на Сицилию 9—10 июля 1943 года в ходе Сицилийской операции Второй мировой войны. Это была первая операция союзников с использованием такого количества планёров. Атаку проводили со стороны Туниса силами 1-й британской воздушно-десантной бригады. Было задействовано 136 десантных планёров Waco CG-4 и 8 транспортных Airspeed Horsa. Задачей операции было организовать массированное вторжение в район Сиракуз, захватить мост Понте-Гранд и в конечном счёте взять под контроль сам город со стратегически важным портом. Захваченный город в дальнейшем должен был стать плацдармом для полномасштабного вторжения в Сицилию.

Шестьдесят пять планёров были выпущены слишком рано и разбились по пути к острову, утонуло около двухсот пятидесяти человек. Из оставшихся только восемьдесят семь смогли добраться до Понте-Гранд. Тем не менее они успешно захватили и удерживали мост. В итоге, однако, у десантников закончились боеприпасы. К этому времени только пятнадцать солдат не имели каких-либо ранений. Союзные войска вынуждены были сдаться итальянским силам. Итальянцы, установив контроль над мостом, хотели разрушить его с помощью заранее установленной взрывчатки, но оказалось, что солдаты 1-й воздушно-десантной бригады союзников успели за время боя его разминировать. Подошедшие в течение часа силы 5-й пехотной дивизии сумели повторно провести захват моста. Остальные группы десантников, высадившиеся в других точках острова, продолжали действия по уничтожению коммуникаций и захвату огневых позиций противника.





Предыстория

К декабрю 1942 года успешные боевые действия сил Антигитлеровской коалиции на территории Туниса явно показали, что война в Северной Африке подходит к концу. Поэтому среди командования союзников начались дискуссии по поводу следующей цели[1]. Многие американцы выступали за немедленное вторжение во Францию, в то время как англичане, а также генерал армии США Дуайт Эйзенхауэр[2], настаивали на высадке на остров Сардиния[1]. С 14 по 24 января 1943 года в марокканской Касабланке между президентом США Франклином Рузвельтом, премьер-министром Великобритании и членами Объединённого комитета начальников штабов США и Великобритании состоялись секретные переговоры, в результате которых союзные силы начали подготовку к высадке на Сицилию[1]. Захват острова потенциально гарантировал союзникам плацдарм с морскими портами и аэродромами в непосредственной близости от Италии и Германии[3]. В феврале началась разработка операции по высадке, получившей кодовое название «Хаски». 8-я британская армия под командованием генерала Монтгомери должна была высадиться в юго-восточной части острова и выдвинуться на север к портовому городу Сиракуза. Спустя два дня 7-я армия США под командованием генерала Паттона должна была высадиться в западной части острова и выдвинуться к портовому городу Палермо[1].

Позже, в марте того же года, дополнительно решили, что 82-я воздушно-десантная дивизия США и 1-я британская воздушно-десантная дивизия будут заброшены в тыл врага на парашютах и планёрах до высадки основных сил. Десантники, оказавшись на несколько миль позади оборонительной линии противника, должны были нейтрализовать защитников, тем самым значительно облегчая высадку наземных сил союзников[1][4]. В начале мая по настоянию генерала Монтгомери директивы были коренным образом пересмотрены. Британский командующий утверждал, что раздельная высадка союзных сил в разных концах острова оставляет обороняющимся войскам противника возможность разгромить отдельные армии до их объединения[1]. Вместо этого предлагалось провести одновременную высадку 7-й и 8-й армий на участке береговой линии длиной в 100 миль в юго-восточной части Сицилии, а обе десантные дивизии должны были обеспечить захват важного порта в Сиракузе[5]. Командир 82-й воздушно-десантной дивизии Максвелл Тейлор также утверждал, что идея высадки за спину линии обороны противника на побережье не подходит для легко вооружённых воздушно-десантных войск, уязвимых для «дружественного огня» в результате запланированной морской бомбардировки со стороны союзников[6]. В пересмотренном плане вторжения 82-я воздушно-десантная дивизия должна была быть заброшена к северо-востоку от порта Джела с целью блокирования подхода резервов противника к плацдарму союзников[6]. 1-я воздушно-десантная дивизия должна была разделиться на три бригады для выполнения нескольких задач: 1-я воздушно-десантная бригада должна была захватить мост Понте-Гранд к югу от Сиракуз; целью 2-й парашютной бригады[en] был захват порта Аугуста; 1-я парашютная бригада[en] должна была занять мост[en] через реку Симето[7].

Подготовка

Для одновременного выполнения тремя бригадами трёх задач, поставленных перед 1-й воздушно-десантной дивизией, не хватало транспортных самолётов, поэтому было решено первой провести операцию по захвату моста Понте-Гранд, получившую название «Лэдброук»[8]. Миссия под командованием Филиппа Хикса должна была быть проведена непосредственно перед высадкой морского десанта, в ночь на 9 июля. Остальные две операции были запланированы на две последующие ночи[8]. 1-я воздушно-десантная бригада должна была захватить порт Сиракузы и примыкающие городские кварталы, уничтожить или захватить береговую артиллерию противника, представляющую угрозу для высадки десанта[9]. Первоначальный план воздушно-десантных операций подразумевал использование трёх подразделений парашютистов, но в мае Монтгомери внёс в него радикальные изменения. Так как после высадки воздушно-десантные войска окажутся на значительном расстоянии от союзных сухопутных сил, генерал посчитал, что для захвата Сиракузы лучше использовать планёры, чтобы обеспечить доставку в точку высадки максимально возможной огневой мощи[10]. Советник Монтгомери из королевских военно-воздушных сил Великобритании, капитан Купер, высказал сомнения в практичности идеи посадки планёров ночью неопытными экипажами, но решение генерала было оставлено без изменений[10].

После того, как были поставлены основные боевые задачи, возник ряд организационных вопросов. И первым из них стал вопрос воздушной доставки подразделений, назначенных ответственными за парашютные операции. По прибытии в Северную Африку 52-е транспортное крыло[en] военно-воздушных сил США должно было обеспечить заброску 1-й британской воздушно-десантной дивизии, а 51-е транспортное крыло[en] — 82-й воздушно-десантной дивизии США[10]. Спустя несколько недель первоначальное назначение было изменено: 52-е крыло предоставили 82-й дивизии, а 51-е крыло — 1-й дивизии, так как именно в таких группах данные подразделения имели опыт ведения совместных боевых действий. Однако, решение превратить штурм Сиракузы в планёрную операцию вскрыло дополнительные проблемы: у 51-го транспортного крыла практически не было опыта подобных действий; у 52-го его было больше, но подразделение уже активно готовилось к парашютной операции. Обратное переназначение пар было непрактично, что оставило 1-ю воздушно-десантную дивизию и соответственно 1-ю воздушно-десантную бригаду с неопытным транспортным подразделением[11].

Проблемы с планёрами

Помимо проблем с транспортными самолётами возникли проблемы с планёрами и пилотами для предстоящей операции. За несколько месяцев перед высадкой в Северной Африке была заметна явная нехватка исправных планёров. В конце марта в Аккру было доставлено небольшое количество десантных планёров Waco CG-4, но пилоты, отправленные для их доставки в Северную Африку обнаружили, что планёры были в плохом техническом состоянии. Из-за небрежного отношения и вредного воздействия тропического климата пилоты смогли собрать только незначительное количество Waco и к 22 апреля доставить их в нужное место[12]. К 23 апреля в североафриканские порты начали прибывать американские планёры. Аппаратов было много, но они оказались не готовы для немедленного использования. Ящики, в которых их перевозили, были выгружены довольно беспорядочно; часто не хватало инструкций по сборке, а сборщики оказывались неопытными[12]. После принятия решения об использовании планёров в предстоящей операции работы по сборке были ускорены, и 12 июня 346 аппаратов были предоставлены в распоряжение транспортным крыльям[12]. Кроме того в Северную Африку было доставлено небольшое количество транспортных планёров Airspeed Horsa. Тридцать аппаратов были направлены из Англии в Тунис[13]. Из-за стычек с патрульными истребителями Люфтваффе и турбулентностей только 27 аппаратов были доставлены в Северную Африку к началу операции[14].

Но когда достаточное количество планёров прибыло в Северную Африку, все они не использовались даже в целях обучения. На 16 июня большинство планёров было поставлено на ремонт. На 30 июня в большой части аппаратов были обнаружены недостатки, устранение которых потребовало ещё около трёх дней[12]. Учитывая подобные проблемы и задержки, до середины июня 51-е транспортное крыло было не в состоянии провести масштабные тренировки. 14 июня пятьдесят четыре Waco преодолели более 70 миль (110 км), а затем успешно приземлились на аэродроме. 20 июня тренировка повторилась. Но даже эти учения были нереалистичными, поскольку проводились в дневное время[12]. С британскими пилотами планёров также возникли трудности. Несмотря на достаточное количество человек для проведения операции, они были очень неопытными[11]. Пилоты британского планёрного полка[en] не имели опыта полётов на планёрах Waco CG-4, тем более в ночное время, так как доктриной Великобритании такие операции признавались невозможными[11]. В среднем у пилотов было около восьми часов лётной практики на планёрах. Только немногие расценивались, как готовые к операции, и никто не имел боевого опыта. Полковник Джордж Чаттертон, командир планёрного полка, был против участия его подразделения в подобной операции, так как полагал, что пилоты были совершенно не готовы к подобному[15]. К концу подготовки пилоты имели в среднем 4,5 часа лётной практики на новом типе планёров, из которых около 1,2 часа приходилось на ночные полёты[16]

1-я воздушно-десантная бригада

В состав 1-й британской воздушно-десантной бригады входили 1-й батальон пограничного полка[en], 2-й батальон Южно-Стаффордширского полка, медицинский и инженерный корпус. Первый батальон должен был захватить Сиракузу. Второму батальону было поручено захватить и удерживать мост и территорию к югу от города[17]. Для выполнения поставленных задач бригаде было выделено 136 десантных планёров Waco CG-4 и 8 транспортных Airspeed Horsa[18]. Пространство внутри планёров было сильно ограничено — в Waco CG-4 могло разместиться не более пятнадцати человек, в Airspeed Horsa в два раза больше, — поэтому заброска бригады целиком оказалась затрудительна. Были взяты только шесть из шестнадцати противотанковых орудий, с аналогичным уменьшением числа минометов и полным отсутствием пулемётов «Виккерс». 181-му полевому медицинскому корпусу требовались тридцать два планёра, но были выделены только шесть, пять из которых впоследствии не долетели до острова[17][19]. Шесть Airspeed Horsa с бойцами 2-го батальона Южно-Стаффордширского полка должны были приземлиться на мосту 9 июля в 23:15 для внезапной и стремительной атаки[18]. Остальная часть бригады должна была высадиться 10 июля в 01:15 в нескольких точках на расстоянии от 1,5 до 3 миль (2,4—4,8 км) от моста, после чего собраться вместе в районе моста, чтобы усилить его оборону [20].

Силы итальянцев

Мост Понте-Гранд располагался непосредственно за пределами участка обороны 206-й береговой дивизии[en] Италии, которая препятствовала высадке британского десанта с моря. Обороной руководил контр-адмирал Примо Леонарди, непосредственным начальником присутствующего армейского контингента был полковник Марио Дамиани[21]. На данном участке итальянцы располагали шестью средними и шестью тяжёлыми береговыми артиллерийскими батареями; одиннадцатью береговыми батареями двойного назначения, которые одновременно могли работать, как зенитные батареи; и шестью зенитными батареями. В главном укреплении стоял бронепоезд с четырьмя 120-мм орудиями[21]. Армейский контингент представлял 121-й полк береговой обороны, состоящий из четырёх батальонов, морские и воздушные батальоны[21]. В случае необходимости 54-я пехотная дивизия Наполи была в состоянии отправить подкрепление[22].

Операция

9 июля 1943 года 2075 солдат, 7 армейских автомобилей повышенной проходимости Willys MB, шесть противотанковых орудий и десять миномётов были погружены в Тунисе на планёры, которые в 18:00 направились в сторону Сицилии[20] По пути они столкнулись с сильными ветрами, плохой видимостью и зенитным огнём противника[20]. Чтобы избежать повреждений от обстрела и попаданий в лучи прожекторов, пилоты транспортных самолётов поднялись выше или уклонились в сторону. В суматохе, сопровождавшей эти маневры, некоторые планеры были запущены слишком рано. Шестьдесят пять из них упали в море, около 250 человек утонуло[20]. Из оставшихся только двенадцать планёров приземлились в нужном месте. Ещё пятьдесят девять приземлились на расстоянии до 25 миль (40 км) от запланированного места, а остальные были либо сбиты, либо не запущены, вернувшись обратно в Тунис[20].

Только один Airspeed Horsa со взводом пехоты 2-го батальона Южно-Стаффордширского полка приземлился недалеко от моста. Его командир, лейтенант Витерс, разделил своих людей на две группы, одна из которых переправилась через реку и заняла позицию на противоположном берегу[23]. Силы итальянской береговой обороны обычно состояли из мужчин сорока-пятидесяти лет и были предназначены для выполнения различных полевых работ. Отряды формировались из числа местного населения, а офицеры были, как правило, призваны повторно после выхода на пенсию. На низкий боевой дух также влияли плохое вооружение и обеспечение[24]. Мост был захвачен в результате одновременного нападения с обеих сторон. Обороняющиеся итальянские солдаты 120-го пехотного полка береговой обороны бросили своё укрепление на северном берегу реки[23]. После взятия моста британский взвод разминировал его и окопался в ожидании подкрепления[23]. Ещё один Airspeed Horsa приземлился примерно в 200 ярдах (180 м) от моста, но взорвался при посадке. Десантники на борту погибли. Три Airspeed Horsa с десантом для внезапной и стремительной атаки смогли приземлиться только в 2 милях (3,2 км) от моста и уже позже присоединились к обороне захваченного объекта[25]. Подкрепление прибывало, но к 06:30 утра на мосту было всего восемьдесят семь солдат[26].

Около 150 человек высадились на мысе Мурро-ди-Порко и захватили радиостанцию противника. На основании предупреждения об идущих на посадку планёрах, которое успели передать радисты до захвата радиостанции, местный итальянский командующий отдал приказ о контратаке, но войска не смогли получить этот приказ. Разброс при посадке теперь уже работал в пользу союзников, которые оказались в состоянии перерезать множество телефонных линий, оказавшихся в непосредственной близости[22]. Планёр заместителя командира бригады, полковника Джонса, приземлился рядом с батареей итальянской береговой артиллерии, и на следующий день офицеры и радисты атаковали и уничтожили пять орудий батареи и склад боеприпасов[27]. Остальные изолированные группы десанта союзников также стремились помочь своим товарищам, нападая на итальянскую оборону и подкрепление[28].

Первая контратака была организована двумя группами итальянских моряков. Попытка оказалась неудачной, британцы успешно отразили наступление. Позже итальянцы в ответ на высадку десанта союзников собрали больше войск, артиллерию и миномёты для обстрела захваченных позиций на мосту[22]. Во время следующих контратак десантники удерживали мост, рассчитывая на подкрепление, но ожидаемая 5-я британская пехотная дивизия[en] не появилась к 10:00, как планировалось[29]. К 11:30 к мосту подтянулись итальянские войска: сначала 385-й батальон береговой обороны, а затем 1-й батальон 75-го пехотного полка. Итальянцы рассчитывали напасть на мост одновременно с трёх сторон. К 14:45 среди британских десантников, обороняющих мост, осталось только пятнадцать бойцов без серьёзных ранений. К 15:30 им стало нечем отстреливаться, так как у них закончились боеприпасы. Некоторым с южной стороны моста удалось скрыться в сельской местности, остальные попали в плен[22]. В 16:15 к мосту подошли первые британские силы 5-й пехотной дивизии — бойцы 2-го батальона королевских шотландских стрелков 17-й пехотной бригады, которые сразу же провели успешное контрнаступление против недавно вернувших себе контроль над мостом итальянцев. Благодаря тому, что ранее солдаты 1-й воздушно-десантной бригады союзников, пока удерживали мост, успели его разминировать, итальянцам не удалось его разрушить[29]. Выжившие десантники 1-й воздушно-десантной бригады в дальнейшем не принимали участия в боях и 13 июля были вывезены обратно в Северную Африку[30]. За время высадки наибольшие потери среди всех участвующий британских подразделений пришлись на 1-ю воздушно-десантную бригаду[31]: 313 убитых и 174 раненых или пропавших без вести[30]. Четырнадцать пилотов планёров погибли, восемьдесят семь пропали без вести или были ранены[30].

Последствия

После изучения всех проблем, возникших при проведении воздушно-десантных операций в Сицилии, командованием британской армии и ВВС был сформулирован ряд рекомендаций[32]. Летный состав должен пройти подготовку для проведения парашютных и планерных операций. Перед высадкой десантников должны высадиться разведчики, чтобы установить маячки для ориентирования[32]. План высадки был упрощён. Согласно новой редакции предполагалась одновременная высадка всей бригады в одной зоне вместо высадки побатальонно в разных точках, использовавшейся в Сицилийской операции[32]. В дальнейшем предполагалось отказаться от использования планёров в ночное время, а также полётов над морем. Посадочные полосы должны быть достаточного размера, чтобы планёр садился с запасом[33]. После инцидента с дружественным огнём экипажи кораблей прошли дополнительное обучение для лучшего опознавания техники в небе. Для снижения числа случаев поражения собственными войсками также стали применять элементы быстрой визуальной идентификации воздушной техники, представляющие из себя три большие белые полосы[34]. Было усилено обучение пилотов, а также внесены некоторые улучшения в конструкцию планёров, в частности для лучшей коммуникации между планёрами[35]. Королевские ВВС для обеспечения альтернативного способа доставки техники и артиллерии по воздуху стали экспериментировать с использованием парашютов. Техника и артиллерия размещалась в бомбовых отсеках и сбрасывалась в нужном месте[36]. Транспортные группы королевских ВВС насчитывали восемьдесят восемь двухмоторных транспортных Armstrong Whitworth Albemarle, восемьдесят восемь четырёхмоторных бомбардировщиков Short Stirling, тридцать шесть четырёхмоторных тяжёлых бомбардировщиков Handley Page Halifax и 150 военно-транспортных Douglas C-47 Skytrain, не считая резервов[37].

Напишите отзыв о статье "Операция «Лэдброук»"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 Warren, 1955, p. 21.
  2. ↑ Eisenhower, 1948, p. 159.
  3. ↑ Eisenhower, 1948, p. 60.
  4. ↑ Huston, 1998, p. 155.
  5. ↑ Harclerode, 2005, p. 275.
  6. ↑ 1 2 Warren, 1955, p. 22.
  7. ↑ Harclerode, 2005, p. 256.
  8. ↑ 1 2 Thompson, 1990, p. 97.
  9. ↑ Otway, 1990, p. 119.
  10. ↑ 1 2 3 Warren, 1955, p. 23.
  11. ↑ 1 2 3 Warren, 1955, p. 26.
  12. ↑ 1 2 3 4 5 Warren, 1955, p. 27.
  13. ↑ Lloyd, 1982, p. 40.
  14. ↑ Lloyd, 1982, p. 43-44.
  15. ↑ Lloyd, 1982, p. 35.
  16. ↑ Warren, 1955, p. 27-28.
  17. ↑ 1 2 Cole, 1963, p. 36.
  18. ↑ 1 2 Tugwell, 1971, p. 159.
  19. ↑ Cole, 1963, p. 40.
  20. ↑ 1 2 3 4 5 Mitcham, 2007, p. 73-74.
  21. ↑ 1 2 3 Mitcham, 2007, p. 334.
  22. ↑ 1 2 3 4 Mitcham, 2007, p. 75.
  23. ↑ 1 2 3 Mitcham, 2007, p. 74.
  24. ↑ Jowett, 2001, p. 6.
  25. ↑ Tugwell, 1971, p. 160.
  26. ↑ Mitcham, 2007, p. 22.
  27. ↑ Mrazek, 2011, p. 79.
  28. ↑ Mrazek, 2011, p. 79-80.
  29. ↑ 1 2 Tugwell, 1971, p. 161.
  30. ↑ 1 2 3 Mitcham, 2007, p. 78.
  31. ↑ Tugwell, 1971, p. 162.
  32. ↑ 1 2 3 Tugwell, 1971, p. 167.
  33. ↑ Mrazek, 2011, p. 85.
  34. ↑ Nigl, 2007, p. 68.
  35. ↑ Nigl, 2007, p. 69.
  36. ↑ Lake, 1999, p. 81.
  37. ↑ Tugwell, 1971, p. 202.

Литература

  • Cole, H. N. On wings of healing: the story of the Airborne Medical Services 1940–1960. — Edinburgh: William Blackwood, 1963.
  • Eisenhower, D. D. Crusade in Europe. — New York: Doubleday, 1948. — ISBN 0-385-41619-9.
  • Harclerode, P. Wings of War – Airborne Warfare 1918–1945. — London: Weidenfeld & Nicolson, 2005. — ISBN 0-304-36730-3.
  • Huston, J. A. Out of The Blue – US Army Airborne Operations In World War II. — West Lafayette, IN: Purdue University Press, 1998. — ISBN 1-55753-148-X.
  • Jowett, P. S. The Italian Army 1940–45. — Oxford, UK: Osprey Publishing, 2001. — Т. 3. — ISBN 1-85532-866-6.
  • Lake, J. Halifax Squadrons of World War 2. — Oxford, UK: Osprey Publishing, 1999. — ISBN 1-85532-892-5.
  • Lloyd, A. The Gliders: The story of Britain's fighting gliders and the men who flew them. — Ealing, UK: Corgi, 1982. — ISBN 0-552-12167-3.
  • Mitcham, S. W., Von Stauffenberg, F. The Battle of Sicily: How the Allies Lost Their Chance for Total Victory. — Mechanicsburg, Pennsylvania: Stackpole Books, 2007. — ISBN 0-8117-3403-X.
  • Mrazek, J. Airborne Combat: Axis and Allied Glider Operations in World War II. — Mechanicsburg, Pennsylvania: Stackpole Books, 2011. — ISBN 0-8117-0808-X.
  • Nigl, A. J. Silent Wings Savage Death. — Santa Anna, California: Graphic Publishers, 2007. — ISBN 1-882824-31-8.
  • Otway, T.B.H. The Second World War 1939–1945 Army – Airborne Forces. — London: Imperial War Museum, 1990. — ISBN 0-901627-57-7.
  • Thompson, J. Ready for Anything: The Parachute Regiment at War. — Fontana, CA: Fontana, 1990. — ISBN 0-00-637505-7.
  • Tugwell, M. Airborne to Battle: A History of Airborne Warfare, 1918–1971. — London: Kimber, 1971. — ISBN 0-7183-0262-1.
  • Warren, J. c. Airborne Missions in the Mediterranean 1942–1945. — Air University, Maxwell AFB: US Air Force Historical Research Agency, 1955. — ISBN 0-89126-023-4.


Отрывок, характеризующий Операция «Лэдброук»

«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Операция_«Лэдброук»&oldid=75825842»