Операция «Люттих»

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Операция «Люттих»
Основной конфликт: Нормандская операция

Уничтоженная в ходе операции «Lüttich» немецкая колонна
Дата

7 — 13 августа 1944 года

Место

Мортен, Нормандия, Франция

Итог

Победа союзников

Противники
США США
Великобритания Великобритания 		Третий рейх Третий рейх
Командующие
Омар Брэдли Гюнтер фон Клюге
Силы сторон
5 пехотных дивизий
3 бронетанковые боевые группы
9-я воздушная армия США
2-я тактическая воздушная армия Королевских ВВС 		3 танковые дивизии
2 пехотные дивизии
5 танковых или пехотных кампфгрупп
Потери
2,000-3,000 убитых 150 танков

Операция «Люттих» (нем. Unternehmen Lüttich — Операция «Льеж», Lüttich — немецкое название бельгийского города Льеж, где в первые дни Первой мировой войны в августе 1914 немцы одержали победу) — кодовое название немецкого контрнаступления во время операции «Оверлорд», произошедшая возле американских позиций недалеко от Мортена с 7 по 13 августа. Данное наступление упоминается в английской и американской историографии как Контрнаступление под Мортеном (англ. Mortain counter-offensive).

Приказ о начале операции отдал Адольф Гитлер с целью устранения успехов, достигнутыми 1-й армией США во время операции «Кобра» и в последующие недели, достичь берега в районе Авранша и приблизится к полуострову Котантен, а также отрезать части 3-й армии США, которые достигли Бретани.

Основной ударной силой немцев был XLVII танковый корпус с двумя танковыми дивизиями СС и две танковые дивизии Вермахта. Хотя они и сделали успехи на начальном этапе против VII корпуса США, вскоре они были остановлены, а авиация союзников нанесла тяжелые потери наступающим войскам, и в конечном итоге было уничтожено около половины танков, которые принимали участие в наступлении[1] Несмотря на то, что бой возле Мортена продолжался около шести дней, американцы вернули себе инициативу уже в первый день контрнаступления.

Шансов на успех данной операции было мало. Нехватка бронетанковых резервов привела к катастрофе: союзники обошли ударную группировку с юга, и фронт к востоку от неё рухнул, в результате чего многие немецкие части в Нормандии оказались в ловушке.





Предыстория

25 июля 1944 года через шесть недель после высадки союзных войск в Нормандии американские войска под командованием Омара Брэдли начали наступление под кодовым названием Операция «Кобра», которое прорвало немецкую оборону недалеко от Сен-Ло[2]. Почти вся западная часть германского фронта в Нормандии рухнула, и уже 1 августа американцы заняли Авранш[2]. После взятия города и неповреждённого моста в Понтобо, союзники «завернули за угол»; немецкий фронт уже не мог дальше укрепляться напротив моря на своих западных концах, и американские войска смогли продвинутся на запад и на юг, в Бретань[2][3]. В этот же день 3-я армия США под командованием Джорджа Паттона начала наступление[4]. Несмотря на немецкие воздушные атаки на мост в Понтобо, Паттон отправил по нему не менее семи дивизий в течение трёх дней, и части его армии начали продвижение на порты Бретани, почти не встречая сопротивления[5].

30 июля 2-я британская армия начала наступление под кодовым названием «Блукоут» на восточном фланге американских войск. Большая часть немецких танковых резервов перебрасывались на запад, чтобы остановить прорыв американцев.[2]. Между тем, армии США продолжали свои атаки с целью расширить коридор возле Авранша. Хотя немцы и удержали жизненно важные развязки у Вира, 3 августа американский VII корпус под командованием генерал-лейтенанта Дж. Лоутона Коллинза захватили Мортен (31 км к востоку от Авранша).

На следующий день, несмотря на то, что VII корпус продолжал продвигаться на запад в Бретани к портам Брест и Лорьян, Брэдли приказал Паттону отправляться на восток с основными силами 3-й армии в прорванный немецкий фланг и войти во вражеский тыл[6]. XV корпус США продвинулся на расстояние 121 километров в течение трёх дней, и к 7 августу они приблизились к Ле-Ману, бывшему месту нахождения штаба немецкой 7-й армии и важного транспортного центра центра.

Немецкое командование и её решения

Генерал-фельдмаршал Гюнтер фон Клюге был верховным главнокомандующим на западе. После ранения в результате авианалёта союзников 17 июля генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля фон Клюге взял на себя также и непосредственное командование группой армии «B». 22 июля он предупредил Гитлера о неизбежности прорыва фронта, однако Гитлер приказал продолжать сдерживание.

Гитлер мог бы ещё и теперь, хотя обстановка сильно осложнилась, сделать положение сносным, если бы пошел навстречу настояниям фельдмаршала фон Клюге. Поскольку попытка не дать противнику возможность начать наступление с плацдарма провалилась, речь теперь могла идти лишь о том, чтобы избавить обе армии от грозившего им окружения, эвакуировать Бретань ради спасения оборонявшихся там дивизий и незамедлительно оставить всю Юго-Западную и Южную Францию. Тогда ещё, возможно, и удалось бы задержать продвижение противника на Сене или юго-восточнее её. Но Гитлер отдал прямо противоположный приказ, согласно которому Бретань или по крайней мере её порты следовало удерживать, группа армий «Г» должна была оставаться в Юго-Западной Франции и на французском побережье Средиземного моря, а пробитую противником брешь в районе Авранша надлежало закрыть контрударом. С этой целью приказывалось снять с фронта без всякой компенсации все танковые дивизии и, создав из них ударную группировку во главе с командующим 5-й танковой армией, сосредоточить её в районе Мортена с задачей ударом на Авранш отрезать прорвавшуюся 3-ю американскую армию от её тылов. В приказе особо подчеркивалось, что противник ни при каких обстоятельствах не должен был выйти на оперативный простор[7].

2 августа Гитлер направил фон Клюге директиву с приказом о «немедленном начале контрнаступления между Мортеном и Авраншем»[8]. Генерал Вальтер Варлимонт (заместитель начальника штаба при ОКВ) был направлен в штаб фон Клюге, чтобы проследить за выполнением приказа[6]. Фон Клюге предположил, что у него нет никаких шансов на успех, и что немецкие войска в Нормандии должны отступить к реке Сена и развернутся на неповреждённых рубежах обороны к югу от Кан, однако 4 августа Гитлер немедленно приказал о начале наступления. Он потребовал, чтобы восемь из девяти танковых дивизий в Нормандии приняли участие в атаке, а Люфтваффе должен использовать весь свой резерв, в то числе и 1000 бойцов[9]. По словам Гитлера, подготовка данных частей должна была быть выполненной для продолжения наступления. «Фон Клюге должен верить в успех. Он должен отделить достаточно бронетехники от главного фронта в Нормандии, чтобы создать эффективную ударную группировку, и тогда он добьется сюрприза»[10].

Несмотря на то, что приказали ждать, «пока каждый танк, каждую пушку и каждый самолёт соберут», фон Клюге и генерал СС Пауль Хауссер (командующий 7-й армии, которая удерживала западную часть фронта) решили атаковать как можно скорее, прежде чем ситуация ухудшится. Главной ударною силою назначили XLVII танковый корпус под командованием генерала Ханса фон Функа. Вместо восьми танковых дивизий только четыре неполные смогли освободить от задач обороны и подготовить к операции:2-ю танковую, 116-ю танковую, 2-ю танковую дивизию СС и части 1-й танковой дивизии СС, в общем количестве 300 танков[11]. Танковые корпуса поддерживались двумя пехотными дивизиями, пятеро кампфгрупп, сформированных из остатков танковой учебной дивизии[1] и четырьмя потрёпанными от боевых действий пехотными дивизиями.

Фон Клюге приказал начать наступление в ночь с 6 на 7 августа. Во избежание оповещения американских войск о начале наступления немцами не предпринималось подготовительной артиллерийской подготовки[12]. Целью наступления было атаковать 30-ю пехотную дивизию, которую командовал генерал-майор Лиланд Хоббс, к востоку от Мортена[12], потом прорвать оборону американцев и достичь побережья. Если бы немцы достигли эффекта полной неожиданности, то наступление могло бы вполне завершится успехом,[12], но 4 августа декодеры союзников «Ультра» смогли перехватить и расшифровать все приказы и задачи предстоящей операции[13]. В результате Брэдли смог получить авиаподдержку от 9-й воздушной армии и Королевских ВВС[14].

Начало наступления

6 августа в 22:00 фон Функ сообщил о том, что его войска ещё не собраны, а командующий 116-й танковой дивизии «проявил беспорядок»[15]. На самом же деле Герхард фон Шверин (тот самый командующий) был настолько не уверен в успех операции, что он даже не приказал своим подчиненным подготовится к наступлению[1]. Эта задержка разъединила немецкие войска, и только на левом фланге фронта танковые войска СС смогли начать атаку, атаковав позиции 30-й пехотной дивизии к востоку от Мортена после полуночи[12]. Немцы немного удивились, когда документы, расшифрованные «Ультрой» довольно поздно попали в штаб Первой армии США, и в результате американцы не достаточно подготовились к отбитию штурма[16]. Германские войска довольно быстро захватили Мортен, однако не смогли пробить брешь в обороне 30-й дивизии, а 2-й батальон 120-го стрелкового полка удержали высоту 314 — важную цель в данной операции возле Мортена[17]. Хоть они и были отрезаны, но всё же получали припасы с воздуха. Из 700 человек, оборонявшие позиции до 12 августа, погибло более 300[16].

На севере спустя несколько часов после начала операции перешла в наступление 2-я танковая дивизия в направление на юго-восток в сторону Авранша. Ей удалось углубится в американские позиции, пока её не остановили 35-я пехотная дивизия и основная боевая группа 3-й бронетанковой дивизии на расстоянии всего 3,2 км от Авранша[1][16]. Немецкое командование приказало продолжать наступление до обеда, так что Авранш мог быть тогда взят[18].

Авиаудары союзников

К полудню 7 августа туман разошёлся, и над полем поля появились самолёты союзников. В результате расшифровки документов «Ультрой» 9-я воздушная армия США была усилена 2-й тактической воздушной армией Королевских ВВС[12]. Несмотря на заявление Люфтваффе, что немецкие войска будут иметь полную поддержку с воздуха[14], самолёты союзников быстро добились полного превосходства над Мортеном[16]. Люфтваффе заявило, что его бойцы начали бороться со вражескими самолётами ещё до взлета, и из-за этого не смогли даже добраться до поля боя[19]. Тем временем в открытом поле на востоке от Мортена немецкие панцеры стали подвергаться атакам с воздуха, в частности от ракет истребителей-бомбардировщиков Королевских ВВС Hawker Typhoon[16].

В счет уничтоженных целей в результате бомбардировок союзников в битве за Мортен принимались и заявления пилотов об уничтожении двухсот немецких танков. Однако детальный анализ боя показал, что большинство уничтоженных вражеских танков были ликвидированы силами наземных войск, и что основной целью воздушных бомбардировок было уничтожение небронированых транспортных средств и живой силы во время наступления, а также заставить немецкие войска укрыться. Точность ракет и бомб союзных истребителей-бомбардировщиков позволяла поражать всего лишь несколько танков, а страх быть сожжённым внутри танка из-за попадания ракеты или бомбы была вызвана неопытными танкистами, которые спешно бросали свой транспорт во время авиа-атаки[20]. В одном британском исследовании обнаружили, что в среднем пилот «Тайфуна» при стрельбе из всех восьми ракет имел шанс попасть в цель, размером с бак всего-лишь 4 %[21]. Но например Начальник штаба группы армий «B» Ханс Шпайдель вспоминал "Непрерывные атаки союзников с воздуха по танковым силам вынуждали снова и снова откладывать день проведения этой атаки. Контрнаступление началось вскоре после полуночи, прежде чем военно-воздушные силы союзников смогли возобновить истребительные операции. Атака была успешной до рассвета. С рассветом боевые эскадрильи с ревом проносились над головой волнами, совершая быстрые, успешные налеты и сковывая все движения. Таким образом, военно-воздушные силы союзников были в состоянии одни сорвать танковую операцию с помощью хорошо скоординированной системы взаимодействия «земля — воздух» " .[22] То же самое пишет в своей книге последний командир полка « Дер Фюрер» и участник тех боев Отто Вайдингер «С рассветом вражеские бомбардировщики „Тандерболт“ и истребители, как всегда, господствовали в воздухе и, словно стервятники, набрасывались на атакующую колонну. В два штурмовых орудия попали выпущенные с самолетов ракеты, и они загорелись. Впервые массированное наземное наступление было остановлено исключительно ударами с воздуха.»[23]

Контрудар американцев

Весь день 7 августа американские войска продолжали наступать на юг недалеко от Вира на правом фланге немецкого наступления[16]. 116-ю танковую дивизию, которая должна была наступать в этом секторе, фактически отбросили. Во второй половине дня 1-я танковая СС и 116-я танковая дивизия сделали очередную атаку, но они были остановлены на флангах позиций у Мортена, позволив VII корпусу США сдержать наступление немцев[16].

Тем временем, Брэдли отправил две бронетанковые боевые группы против немецкого южного фланга. 8 августа одна из этих групп (из 2-й бронетанковой дивизии) атаковала две танковые дивизии СС сзади. Хотя боевые действия возле Мортена ещё будут продолжаться ещё несколько дней, уже тогда не было никакой перспективы дальнейшего успеха немецких войск[12][24]. Немцы отдали приказ перейти к обороне по всему фронту, но проблемы с связью и, в конечном итоге, опоздание данного приказа привели к тому, что войска не смогли выполнить задание — некоторые немецкие войска отступали, а другие готовились удерживать свои позиции[25].

Поскольку 1-я армия США контратаковала немецкие части возле Мортен, части 3-й армии Паттона беспрепятственно продвигались через открытую местность в тылу немецких войск, и взяли Ле-Ман 8 августа[19]. В тот же день 1-я канадская армия атаковала ослабленные немецкие позиции к югу от Кана во время операции «Тоталайз» и угрожала прорваться к Фалезу, однако эта атака остановилась через два дня. В отчаянии Гитлер приказал возобновить с новой силой наступление на Мортен, и также потребовал, чтобы 9-я танковая дивизия, чуть ли не единственная дивизия, которая оборонялась от Паттона к востоку от Ле-Ман, отправилась в Мортен принять участие в новой атаке[12]. Командующему танковой группы Запад Генриху Эбербаху приказали сформировать новую штаб-квартиру под названием «Танковая группа Эбербаха» для командованием нового наступления[26]. Фон Клюге, который боялся, что он мог быть причастен гестапо в покушении на Гитлера согласился на этот самоубийственный приказ[27]. Эбербах предлагал очередную контратаку, но из-за изменений ситуации на фронте она так и не была реализована[27].

Последствия

К 13 августа после того, как немцы отступили с Мортена, немецкое наступление полностью остановилось. Танковые дивизии Вермахта потеряли больше 150 танков от контратак и бомбардировок союзников, почти ½ своего состава[1][28]. Когда Гитлер приказал немецким войскам в Нормандии удерживать свои позиции, VII и XV корпуса США развернулись на восток и на север в сторону на Аргентан[27]. Наступление Германии на западном направлении оставило 7-ю армию' и Танковую группу Запад в опасности быть окружёнными войсками союзников. Как только американские войска продвинулись на Аргентан, британские и канадские войска начали наступать на Фалез, угрожая отрезать обе немецкие армии в новообразованном Фалезском мешке[27].

Хотя американские потери в операции Lüttich были значительно меньше, чем в предыдущих операциях, на определенных участках фронта, в частности, на позициях, занимаемые 30-й дивизией вокруг Мортена, имели огромные потери. К концу 7 августа почти 1000 человек из 30-й дивизии были убиты[24]. Оценки американских потерь в период 6-13 августа варьируется от 2000-3000 погибших, с неизвестным количеством раненых[29].

14 августа, канадские войска начали операцию Трактэбл совместно с американскими войсками севернее Шамбуа. 19 августа бригада 1-й польской бронетанковой дивизии соединилась с силами 90-й пехотной дивизии. В результате около 50000 немецких войск оказались в «мешке». К 21 августа попытки немцев деблокировать кольцо было сорвано, и все немецкие войска в «мешке» сдались союзным войскам, фактически положив конец немецкой 7-й армии.

Источники

  1. ↑ 1 2 3 4 5 [montormel.evl.pl/?id=66 Operation Lüttich]. Memorial Mont-Ormel. Проверено 13 августа 2008. [www.webcitation.org/6DHxLuDrW Архивировано из первоисточника 30 декабря 2012].
  2. ↑ 1 2 3 4 Van der Vat, p.163
  3. ↑ D’Este, p.409
  4. ↑ D’Este, p.408
  5. ↑ Wilmot, p.399
  6. ↑ 1 2 Wilmot, p.400
  7. ↑ [www.libok.net/writer/4982/kniga/14110/tippelskirh_kurt_fon/istoriya_vtoroy_mirovoy_voynyi/read/116 Курт фон Типпельскирх. История Второй Мировой войны]
  8. ↑ D’Este, p. 414
  9. ↑ Wilmot, p.401
  10. ↑ Lewin, p. 338
  11. ↑ Fey, p.145
  12. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Van Der Vat, p.164
  13. ↑ D’Este, p.415
  14. ↑ 1 2 D’Este, p.416
  15. ↑ Wilmot, p.402
  16. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 D’Este, p.419
  17. ↑ D’Este, p.418
  18. ↑ Fey, p.146
  19. ↑ 1 2 Wilmot, p.404
  20. ↑ Gooderson, Ian. Air Power at the Battlefront: Allied Close Air Support in Europe 1943-45, p. 111—117
  21. ↑ Gooderson, Ian. Air Power at the Battlefront: Allied Close Air Support in Europe 1943-45, p. 76
  22. ↑ Вторжение 1944 года. Высадка союзников в Нормандии глазами генерала Третьего рейха. Глава 25: Авранш — Мортен и «фалезский мешок»
  23. ↑ Отто Вайдингер. Товарищи до конца. Воспоминания командиров панцер-гренадерского полка «Дер Фюрер». 1938—1945. Глава 7:Контратака под Мортеном
  24. ↑ 1 2 D’Este, p. 420
  25. ↑ Fey, p.147
  26. ↑ Wilmot, p. 414
  27. ↑ 1 2 3 4 Cawthorne, p.125
  28. ↑ Fey, p.150
  29. ↑ Cawthorne, p. 126

Напишите отзыв о статье "Операция «Люттих»"

Литература

  • Buisson, Jules and Gilles (1946) Mortain et sa bataille, 2-13 août 1944. French, Imprimerie Simon, Rennes; Le Livre d’Histoire, Paris, 2004
  • Buisson, Gilles, and Blouet, Léon (1954) La Montjoie héroïque; l’ermitage Saint-Michel au cours des siècles; la défense de la cote 314 pendants les combats d’août 1944. French, Imprimerie du Mortainais
  • Buisson, Gilles (1954) L’Epopée du bataillon perdu. French, Imprimerie du Mortainais; (1975), Historame, hors série n° 2
  • Cawthorne, Nigel (2005) Victory in World War II. Arcturus Publishing. ISBN 1-84193-351-1
  • D’Este, Carlo (1983). Decision in Normandy. Konecky & Konecky, New York. ISBN 1-56852-260-6
  • Fey, William [1990] (2003). Armor Battles of the Waffen-SS. Stackpole Books. ISBN 978-0-8117-2905-5
  • Lewin, Ronald (1978). Ultra Goes to War. McGraw-Hill, New York. ISBN 0-07-037453-8
  • Van Der Vat, Dan (2003). D-Day; The Greatest Invasion, A People’s History. Madison Press Limited. ISBN 1-55192-586-9.
  • Wilmot, Chester; Christopher Daniel McDevitt [1952] (1997). The Struggle For Europe. Wordsworth Editions Ltd. ISBN 1-85326-677-9.

Координаты: 48°38′55″ с. ш. 0°56′23″ з. д. / 48.64861° с. ш. 0.93972° з. д. / 48.64861; -0.93972 (Mortain) (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=48.64861&mlon=-0.93972&zoom=14 (O)] (Я)

Отрывок, характеризующий Операция «Люттих»

– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Операция_«Люттих»&oldid=77910916»