Операция Crossroads

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Операция «Перекрёстки»»)
Перейти к: навигация, поиск

Координаты: 11°36′ с. ш. 165°30′ в. д. / 11.6° с. ш. 165.5° в. д. / 11.6; 165.5 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=11.6&mlon=165.5&zoom=14 (O)] (Я)

Операция «Перекрёстки» (англ. Crossroads) — серия тестов атомной бомбы, проведённая США на атолле Бикини летом 1946 года. Целью было испытать эффект атомного оружия на кораблях. Серия состояла из двух взрывов, каждый мощностью 23 килотонны:[1] объект «Эйбл» был взорван на высоте 520 футов (158 м) 1 июля 1946 года; «Бэйкер» был взорван на глубине 90 футов (27 м) под водой 25 июля 1946 года. Третий планируемый взрыв, «Чарли», запланированный на 1947 год, был отменён в связи с тем, что ВМС США не смогли дезактивировать корабли после испытания «Бэйкер»[2]. Во время взрывов на кораблях были размещены подопытные животные.

Испытания, проведённые в рамках операции «Перекрёстки», стали четвёртым и пятым атомными взрывами, проведёнными США (после испытания «Тринити» на полигоне Аламогордо и бомбардировки Хиросимы и Нагасаки). Это были первые атомные испытания, проведённые на Маршалловых островах, и первые объявленные публично. На испытаниях присутствовали приглашенные гости и пресса. От Советского Союза присутствовали руководитель циклотронной лаборатории Радиевого института АН СССР М. Г. Мещеряков, эксперт при представителе СССР в Комиссии ООН по контролю над атомной энергией С. П. Александров и начальник секции отдела проектирования ЦНИИ кораблестроения, капитан 2-го ранга А. М. Хохлов, который числился журналистом «Красной звезды»[3].

В результате испытаний произошло радиоактивное заражение всех кораблей, использованных в качестве мишеней при подводном взрыве «Бэйкер». Это был первый случай, когда произошло немедленное концентрированное местное радиоактивное заражение в результате ядерного взрыва. Заражение при высотном взрыве было общим, регистрировалось в стратосфере несколько дней, а затем рассеялось[4]. Химик Гленн Сиборг, председатель Комиссии по атомной энергии, назвал «Бэйкер» «первой в мире ядерной катастрофой»[5].

При подготовке к операции «Перекрёстки» жители атолла Бикини были эвакуированы и переселены на меньшие, необитаемые острова. Позднее, в 1950-е годы, в результате серии больших термоядерных испытаний Бикини стал непригоден для сельского хозяйства и рыболовства. В связи с радиоактивным заражением Бикини оставался необитаемым до 2010 года, не считая редких визитов дайверов.





Предшествующие события

.

Первое предложение провести ядерные испытания против военных кораблей поступило 16 августа 1945 года от Льюиса Страусса (англ. Lewis Strauss), будущего председателя Комиссии по атомной энергии. Во внутренней служебной записке министру военно-морских сил Джеймсу Форрестолу Страусс писал: «Если не провести такое испытание, то начнутся нежелательные разговоры о том, что флот устарел перед лицом этого нового оружия, и это создаст препятствия новым ассигнованиям на сохранение послевоенного ВМФ в том размере, в каком это сейчас планируется»[6]. Для применения было доступно только несколько бомб, поэтому он предложил использовать множество кораблей-мишеней, рассредоточенных на большой площади. Четвертью столетия ранее, в 1921 году, престиж флота в глазах общественности был подорван бомбардировщиками генерала Билли Митчелла (англ. Billy Mitchell), которые затопили все корабли-мишени флота во время испытаний бомбометания с самолётов по кораблям. Испытания Страусса были призваны продемонстрировать живучесть кораблей, по крайней мере в теории; в конечном счёте весь флот-мишень был бы фактически уничтожен радиоактивностью.

Через девять дней сенатор Брайен Макмэйхон (англ. Brien McMahon), который впоследствии в течение года подготовит Акт по атомной энергии (англ. Atomic Energy Act), организует и возглавит в Конгрессе Объединённый комитет по атомной энергии (англ. Joint Committee on Atomic Energy), сделал первое публичное предложение провести такие испытания, но призванные продемонстрировать уязвимость, а не живучесть кораблей. Он предложил сбросить атомную бомбу на захваченные японские корабли и предположил: «Получившийся взрыв должен показать нам насколько эффективна атомная бомба против гигантских военных кораблей»[7]. 19 сентября командующий ВВС США (USAAF) генерал Генри Арнольд просил у флота сохранить десять из тридцати восьми захваченных японских кораблей для использования в испытаниях, предложенных Макмэйхоном[8].

Тем временем, флот следовал своему собственному плану, обнародованному 27 октября адмиралом Эрнестом Кингом на пресс-конференции. Он предложил использовать от 80 до 100 кораблей-мишеней, большая часть которых была избыточными кораблями США[8]. В связи с тем, что армия и флот конкурировали за управление испытаниями, сотрудник военного ведомства Говард С. Петерсон отмечал, «Что до мнения общественности, испытания представляются как подвергающие угрозе будущность флота… Если флот выдержит испытания лучше, чем ожидает общественность, то в общественном мнении флот „одержит победу“»[9].

Флот выиграл в состязании за организацию и управление испытаниями, и 11 января 1946 года адмирал Уильям Блэнди (англ. William H. P. Blandy) был утверждён на должность главы Объединённого [армии и флота] оперативного соединения 1 (JTF-1), созданного специально для испытании под названием «Операция „Перекрёстки“»[10]. Кандидатом от армии на руководство испытаниями был генерал Лесли Гровс, возглавлявший в военное время Манхэттенский проект, который создал бомбы, но он эту должность не получил[11].

Под давлением армейского руководства адмирал Блэнди согласился сосредоточить больше кораблей в зоне испытаний, чем это предполагало руководство флота, но отказал армейскому генералу Кёртису Лимэю (англ. Curtis LeMay) в таком его требовании, что «каждый корабль должен иметь полную загрузку масла, боеприпасов и топлива»[12]. Аргументом Блэнди было то, что огонь и внутренние взрывы могли затопить корабли, которые иначе оставались бы на плаву и были бы доступны для обследования повреждений. Когда Блэнди предложил комиссию для подведения результатов, состоящую только представителей флота, сенатор Макмэйхон пожаловался президенту Гарри Трумэну, что флот не должен быть «единственным, кто отвечает за результат операции, которая может поставить под вопрос само его существование»[13]. Трумэн признавал, что «поступают доклады, что эти испытания могут быть проведены не вполне честно». Он настоял на присутствии гражданских наблюдателей за операцией «Перекрёстки» чтобы «убедить общественность в её объективности»[14].

Оппозиция проекту испытаний

Возражения относительно операции «Перекрёстки» раздавались со стороны учёных и дипломатов. Учёные, работавшие над Манхеттенским проектом, которые ранее возражали против публичных испытаний бомбы над японскими городами, в этот раз приводили аргументы, что последующие испытания атомной бомбы лишены смысла и опасны для окружающей среды. Учёные в Лос-Аламосе выяснили, что «вода рядом с недавним взрывом будет иметь дьявольский» уровень радиоактивности[15]. Когда они заявили, что испытания продемонстрируют только живучесть корабля, но не будет учтён эффект влияния радиоактивности на моряков[16], адмирал Блэнди добавил в программу испытаний наличие животных на некоторых кораблях, что вызвало протесты со стороны защитников прав животных[17].

Госсекретарь Джеймс Фрэнсис Бирнс, который годом ранее говорил физику Лео Силарду, что публичная демонстрация бомбы должна сделать Россию «более управляемой» в Европе[18], сейчас присоединился к оппозиции: предстоящая демонстрация американского ядерного оружия может укрепить позицию России против принятия плана Эйчесона — Лилиенталя (англ. Acheson–Lilienthal Plan). 22 марта на встрече в кабинете он сказал: «С точки зрения международных отношений было бы хорошо, если бы испытания были отложены или вообще никогда бы не проводились»[19]. Он убедил президента Трумэна перенести первое испытание на шесть недель, с 15 мая на 1 июля. До сведения общественности было доведено, что перенос связан с тем, чтобы дать возможность большему числу наблюдателей от Конгресса наблюдать испытания, так как в это время у них будет летний отпуск[20].

Когда конгрессмены выступили с критикой уничтожения кораблей мишеней стоимостью 450 млн долл., адмирал Блэнди ответил, что их действительная стоимость соответствует цене металлолома 10 долл. за тонну, только 3,7 млн долларов[21] Ветераны и законодатели штатов Нью-Йорк и Пенсильвания подали запрос о сохранении линкоров, которые носят имена штатов, в качестве кораблей-музеев, как ранее со своим линкором это сделал Техас, но JTF-1 ответил, что «к сожалению, такие корабли, как „Нью-Йорк“ (англ. USS New York [BB-34]), не могут быть сохранены»[22].

Подготовка

Была рекомендована программа из трёх испытаний для изучения влияния ядерного оружия на корабли, оборудование и материалы. Полигон для испытаний должен был удовлетворять следующим требованиям:

  • закрытая якорная стоянка длиной как минимум 6 миль (10 км);
  • место должно быть необитаемым или малообитаемым;
  • полигон должен был находиться не ближе 300 миль (480 км) от ближайшего крупного города;
  • погодные условия не должны быть слишком холодными, не должно быть сильных штормов;
  • преобладающие ветра направлены в одну сторону до 60 000 футов (18 000 м) от уровня моря;
  • преобладающие морские течения должны были уходить как можно дальше от линий судоходства, рыболовецких районов и обитаемых берегов;
  • руководство должны осуществлять США.

Выбор времени также был важен, так как у Флота были ограниченные людские ресурсы, которые можно было задействовать для перегона кораблей и которые должны были быть освобождены с боевого дежурства, кроме того, гражданские учёные, изучающие атомное оружие, оставляли федеральную службу для преподавания в учебных заведениях[1].

24 января адмирал Блэнди выбрал лагуну атолла Бикини в качестве полигона для двух взрывов в 1946 году, Эйбл и Бэйкер. Глубоководное испытание, Чарли было назначено на весну 1947 года и должно было пройти в океане к западу от Бикини[23]. Среди других мест серьёзно рассматривались принадлежащие Эквадору Галапагосские острова, однако был выбран Бикини из-за более удалённого расположения, большой защищённой гавани, благоприятных погодных условий,[24] и небольшого населения, которое было легко эвакуировать. Бикини попал под контроль США 15 января, когда Трумэн объявил, что США берут на себя исключительную ответственность за все тихоокеанские острова, захваченные у Японии во время войны[25]. 6 февраля судно Самнер начало пробивать каналы через риф в лагуну. Местных жителей не уведомляли о цели этих работ[26].

167 жителей острова Бикини впервые узнали о своей участи четырьмя днями позже, в воскресенье 10 февраля, когда командор Бен Уятт, военный губернатор США на Маршалловых островах, прибыл на гидросамолёте из Кваджалейна. Ссылаясь на библейские истории, которые местные жители знали от протестантских миссионеров, он сравнил аборигенов с «детьми Израилевыми, которых Бог спас от их врагов и поведёт их в землю обетованную». Никаких документов подписано не было, но, он сообщил по кабельной связи, что «местный вождь, которого называли король Иуда, вышел и сказал, что жители Бикини сочтут за честь быть частью этого удивительного свершения»[27]. 6, марта командор Уятт предпринял попытку отснять сцену реконструкции собрания 10 февраля, на котором жители Бикини передали свой атолл. Несмотря на неоднократные увещевания и как минимум семь отснятых дублей, Иуда ограничился только одним замечанием в камеру: «Мы готовы идти. Всё в руках Господа». На следующий день на десантном корабле местные были перевезены на 128 миль (206 км.) к востоку на необитаемый атолл Ронгерик, что стало началом их долговременного изгнания[28]. Три семьи с Бикини вернулись домой в 1974 году, но снова были эвакуированы в 1978 году в связи с тем, что их тела накопили радиацию из-за того, что они четыре года ели пищу в заражённой местности. По состоянию на 2010 год атолл остаётся необитаемым[29].

Корабли

Для того, чтобы корабли-мишени могли войти в гавань, было использовано 100 тонн динамита для уничтожения коралловых выступов на входе в лагуну Бикини. В то же время в Опытовом бассейне Дэвида Тэйлора недалеко от Вашингтона, округ Колумбия, проводилась генеральная репетиция испытания Бэйкер, которая заключалась в использовании динамита и моделей кораблей, и получила название «Маленькое Бикини»[30].

Флот из 95 кораблей-мишеней был собран в лагуне Бикини. В центре будущего взрыва судна располагались плотностью 20 кораблей на квадратную милю (7,7 на кв. км.), то есть от трёх до пяти раз больше, чем позволяла военная доктрина. Целью такого расположения было не воссоздание реальной якорной стоянки, а измерение повреждений как функции расстояния от центра взрыва, при этом требовалось расположить больше кораблей[31]. Расстановка также отражала результат несоответствий требований Флота и Армии о количестве кораблей, которые могли быть затоплены[32].

Кораблями-мишенями стали четыре устаревших американских линкора, два авианосца, два крейсера, одиннадцать эсминцев, восемь подводных лодок, многочисленные вспомогательные и десантные корабли и три захваченных у Японии и Германии корабля[1]. На кораблях находилось обычное для них количество топлива и боеприпасов, а также приборы для измерения атмосферного давления, перемещений кораблей и излучения. На нескольких кораблях-мишенях были размещены живые животные[33]. Они были доставлены на вспомогательном судне Бурлесон, который привёз 200 свиней, 60 морских свинок, 204 козы, 5 000 крыс, 200 мышей и зёрна, содержащие насекомых, для изучения влияния на генетику от Национального института рака[1]. Десантные корабли-мишени были поставлены у причала на Бикини.

Вспомогательный флот из более чем 150 кораблей обеспечил жильём, пунктами наблюдения за экспериментом и лабораториями большую часть из 42 000 мужчин (из которых 37 000 представляли Флот США) и 37 медсестёр[34]. Дополнительный персонал был размещён на ближайших атоллах, таких как Эниветок и Кваджалейн. Служащим Флота предлагалось продлить свои контракты ещё на один год, если они хотят принять участие в испытаниях и увидеть взрыв атомной бомбы[35]. Острова атолла Бикини использовались для размещения приборов и как рекреационная зона, до того, как при испытании Бэйкер они были загрязнены.

Фото- и видеосъёмка

На восемь бомбардировщиков B-17 были установлены радиоуправляемые автопилоты, которые таким образом стали беспилотными летательными аппаратами, и на них были загружены автоматическая фотоаппаратура, детекторы излучения, а также сборники образцов воздуха. Пилоты управляли ими с самолётов управления на безопасном расстоянии от места испытаний. Беспилотные аппараты могли залетать в зоны высокого уровня излучения, в том числе в ядерный гриб Эйбл, что было бы смертельно для членов экипажа[36].

Все фотографы, которые должны были снимать взрыв с земли, получили удалённое управление фотоаппаратами на высоких башнях, воздвигнутых на нескольких островах атолла. В общей сложности фотоаппараты на Бикини получили около 50 000 фотографий и 1,5 млн футов (457 км) киноплёнки. Каждая из камер могла вести съёмку со скоростью до 1 000 кадров в секунду[37].

Перед первым испытанием весь персонал был эвакуирован от флота-мишени и с атолла Бикини. Они были погружены на вспомогательные суда, которые заняли позицию не ближе 10 морских миль (18,5 км) к востоку от атолла. Персонал, который должен был принимать участие в испытаниях, получили специальные чёрные очки для защиты глаз, но незадолго до испытания Эйбл было принято решение о том, что очки не обеспечивают адекватную защиту. Персонал был проинструктирован, что необходимо отвернуться от взрыва, закрыть глаза и перекрестить руки на лице для дополнительной защиты. Некоторые наблюдатели, которые пренебрегли предложенными мерами безопасности, информировали других, что бомба взорвалась. Большинство наблюдателей на борту кораблей говорили, что почувствовали лёгкие симптомы сотрясения мозга и слышали печальный короткий «пум»[35].

Названия

«Эйбл» и «Бэйкер» — первые две буквы фонетического алфавита, который применялся в армии и флоте США с 1941 по 1956 годы. «Альфа» и «Браво» стали их преемниками в фонетическом алфавите НАТО. «Чарли» — третья буква в обеих системах. По сообщениям очевидцев, время после взрыва на обоих испытаниях было объявлено как «H» или время «Хау»[38]; в официальной истории JTF-1 используется буква «M» или «Майк» вместо этого[39].

Две бомбы были копиями плутониевого Толстяка, сброшенного на Нагасаки. Бомба Эйбл получила имя Джильда и была украшена изображением Риты Хейворт, звезды фильма 1946 года Джильда. Бомба Бэйкер получила название Хелен из Бикини. Эта тема роковых женщин на атомном оружии, соединяющая обольщение и разрушение, способствовала появлению во всех языках, начиная с 1946 года, использования слова бикини в качестве названия для женского купальника[40][41][42][43].

Плутониевая начинка Джильды первоначально получала название «Демоническое ядро» от учёных Лос-Аламоса после двух несчастных случаев при экспериментах в 1945 и 1946 годах. В каждом из случаев погибли учёные (Гарри Даглян и Луис Злотин).

Испытание Эйбл

1 июля в 09:00[1] атомная бомба была сброшена с бомбардировщика B-29 Superfortress Dave’s Dream (бывший Big Stink из 509-й операционной группы, принимавший участие в бомбардировке Нагасаки) и взорвалась в 520 футах (158 м) над флотом-мишенью, мощность взрыва составила 23 килотонны. Пять кораблей затонуло. Два десантных корабля затонули немедленно, два эсминца через час, один японский крейсер — на следующий день.

Некоторые из 114 присутствующих на испытаниях представителей прессы были разочарованы эффектом, который произвёл взрыв на корабли[44]. New York Times писала, преждевременно, что «только два корабля затонули, один опрокинулся, а восемнадцать получили повреждения»[45]. На следующий день Times напечатала объяснения министра военно-морского флота Джеймса Форрестола, что «крепко построенные и хорошо бронированные корабли сложно потопить, если им не не нанесено повреждений в подводной части»[46].

Однако главной причиной того, что ущерб для судов был меньше, чем ожидалось, была в том, что бомба упала в стороне от заданной точки, в 710 ярдах (649 м)[47]. Корабль, который был целью для бомбы, не затонул. Промах стал поводом к правительственному расследованию в отношении экипажа бомбардировщика B-29. В конечном итоге она пришла к выводу, что причиной промаха стал стабилизатор бомбы, и экипаж избежал ответственности.

Линкор Невада был выбран в качестве цели для Эйбл и был окрашен в красный цвет с белыми пушечными стволами и релингом, и был помещён в центральный кластер кораблей-мишеней. В радиусе 400 ярдов (366 м) было расположено восемь кораблей. Если бы бомба взорвалась над Невадой , как планировалось, как минимум девять кораблей, включая два линкора и авианосец, должны были затонуть. Реальная точка взрыва находилась на запад-северо-запад от цели и была ближе всего к десантному кораблю Джиллиам, на участке с намного меньшей плотностью кораблей.

Флот-мишень Эйбл

Затонувшие корабли[48]
# Название Тип Расстояние от эпицентра, м
5 Джиллиам Транспорт 46
9 Сакава Японский крейсер 384
4 Карлайсл Транспорт 393
1 Андерсон Эсминец 549
6 Лэмсон Эсминец 695
Тяжелые повреждения
# Название Тип Расстояние от эпицентра, м
40 Скэйт Подводная лодка 366
12 YO-160 Заправщик 475
28 Индепенденс Авианосец 512
22 Криттенден Транспорт 544
32 Невада Линкор 562
3 Арканзас Линкор 567
35 Пенсакола Крейсер 649
11 ARDC-13 Сухой док 755
23 Доусон Транспорт 782
38 Солт-Лейк-Сити Крейсер 818
27 Хьюджес Эсминец 841
37 Ринд Эсминец 925
49 LST-52 Большой десантный корабль 1400
10 Саратога Авианосец 2070

Кроме пяти затонувших кораблей, ещё четырнадцать были признаны получившими тяжёлые повреждения или ущерб, по большей части от ударной волны от взрыва бомбы. Все, кроме трёх, располагались в радиусе 1000 ярдов (914 м) от центра взрыва. Внутри этого радиуса ориентация корабля к точке взрыва была важным фактором влияния ударной волны. Например, корабль #6, затонувший эсминец Лэмсон, находился дальше, чем другие семь кораблей, оставшихся на плаву. Лэмсон располагался бортом к взрыву, и ударная волна пришлась ему на левый борт, в то время как семь ближайших к взрыву кораблей стояли кормой к месту взрыва, что защитило большую часть корпуса.

Единственным большим кораблём внутри 1000-ярдового радиуса, который получил средние, а не тяжёлые повреждения был крепко построенный японский линкор Нагато, корабль #7, который находился кормой ко взрыву, что также дало некоторую защиту. Кроме того, неотремонтированные повреждения со времени Второй мировой войны могли усложнить анализ повреждений. Как корабль, с которого руководили атакой на Пёрл-Харбор, Нагато был расположен близко к целевой точки для гарантии затопления. Так как бомба Эйбл прошла мимо намеченной цели, это символическое затопление было перенесено на три недели позже, на испытание Бэйкер.

Серьёзные повреждения получил корабль #10, авианосец Саратога, находившийся на расстоянии более одной мили (1,6 км) от взрыва, который загорелся после взрыва. Для чистоты эксперимента на все корабли погрузили обычное количество топлива и боеприпасов, а также самолёты. Большая часть крупных боевых кораблей несла на борту гидросамолёты, которые могли быть опущены в воду кранами[49], но на Саратоге находилось несколько самолётов с легковоспламеняющимся авиационным топливом, на палубе и в нижних ангарах. Огонь был потушен, и Саратога осталась на плаву и впоследствии использовалась в испытании Бэйкер.

В таких целях, как город, например, Хиросима, объекты, находящиеся к эпицентру ближе, чем Саратога, попадают в зону, где избыточное давление составляет 5 psi (≈34,5 кПа), и возникает огненный смерч диаметром свыше 2 миль (3,2 км)[50]. Корабли, кроме авианосцев, имеют защиту от взрыва и огня.

Радиация

Как и при всех трёх предыдущих ядерных взрывах — Тринити, Малыш (Хиросима) и Толстяк (Нагасаки) — взрыв Эйбл был атмосферным[4], и произошёл достаточно высоко в воздухе, чтобы внешние материалы не образовали огненный шар. После взрыва радиоактивные продукты распада поднялись в стратосферу и вызвали глобальное загрязнение окружающей среды в большей степени, чем местное. Атмосферные взрывы официально считались как «самоочищающиеся»[51].

Тем не менее, интенсивная вспышка радиации длительностью несколько секунд произошла сразу после взрыва. Многие из близкорасположенных к центру взрыва кораблей получили дозы нейтронного и гамма-излучения, которые могли бы быть летальными для всего живого на кораблях, но сами корабли не стали радиоактивными, за исключением нейтронной активации материалов корабля, которая считалась второстепенной проблемой (по стандартам того времени)[53]. В течение дня почти на всех уцелевших кораблях-мишенях была починена обшивка. Корабли были проинспектированы, инструменты восстановлены, а корабли переставлены для предстоящего испытания Бэйкер по расписанию.

Пятьдесят семь морских свинок, 109 мышей, 146 свиней, 176 коз и 3030 белых крыс были размещены на 22 кораблях-мишенях в тех местах, где обычно находятся люди[54]. 10 % животных были убиты взрывом, 15 % — от вспышки излучения, 10 % погибли впоследствии. В общей сложности 35 % животных умерло непосредственно от взрыва или излучения[55].

Высокий процент спасшихся подопытных животных был связан с природой одиночного импульса излучения. Так же, как в критических инцидентах в Лос-Аламосе с ядром Эйбл, жертвы находились слишком близко и получили смертельную дозу радиации, а находящиеся дальше от взрыва восстановились и выжили. Также всех крыс, находящихся за пределами смертельной зоны, впоследствии отправили на изучение возможных мутаций в следующих поколениях. При том, что численность крыс составляла в общей сложности 86 %, и только 65 % подопытных животных выжили, среди погибших были и крысы[56].

Несмотря на то, что бомба Эйбл взорвалась не в назначенной точке, на Неваде, находящейся на расстоянии полумили, но не затонувшей и не получившей высокого уровня загрязнения, коза #119, привязанная внутри орудийной башни и защищённая бронёй, получила такой уровень излучения при взрыве, что умерла через четыре дня от лучевой болезни (прожив на два дня дольше, чем коза #53, находящаяся на палубе без защиты)[57]. Если бы Невада была полностью укомплектована экипажем, она стала бы после взрыва плавающим гробом, погибающим в океане из-за недостатка живых членов экипажа[58].

Испытание Бэйкер

В испытании Бэйкер 25 июля бомба была подвешена к днищу десантного корабля USS LSM-60, поставленного на якорь в середине флота-мишени. Заряд Бэйкер взорвался в 90 футах (27 м) под водой, глубина в точке взрыва составляла 180 футов (54 м). Время Хау/Майк было 08:35[1]. Ни одной уверенно идентифицированной части LSM-60 вначале не было обнаружено: ударные волны с потоками воды разрушили его на части, которые затем разлетелись, упали в воду, а поднявшийся после взрыва ил осел и засыпал дно на площади поперечником более 1,6 км слоем толщиной до 3 м[59] . Затонуло десять кораблей, в том числе немецкий тяжёлый крейсер Принц Ойген, который затонул в декабре, через пять месяцев после испытаний, в связи с тем, что высокий радиоактивный фон препятствовал ремонту корпуса.

Фотографии Бэйкер значительно отличаются от фотографий других ядерных взрывов. Ослепительная вспышка, которая обычно засвечивает зону взрыва, на этот раз была под водой и поэтому была едва видна. Чёткое изображение кораблей на переднем и на заднем планах даёт представление о масштабе. Большое облако Вильсона и вертикальный столб воды отличают взрыв Бэйкер, в связи с чем фотографии легко идентифицируются. На наиболее известной фотографии запечатлёно место, где был 27 000-тонный линкор Арканзас[60].

Как и при испытаниях Эйбл, корабли, оставшиеся на плаву в результате взрыва в радиусе 1,000 ярдов от его центра были серьёзно повреждены, но в этот раз источник повреждений был снизу, и это было давление воды, а не давление воздуха. Самым большим различием в этих взрывах, тем не менее, стало радиоактивное заражение всех кораблей-мишеней при Бэйкер. Несмотря на степень повреждений, только девять кораблей-мишеней испытаний Бэйкер были окончательно дезактивированы и проданы на слом. Остальные были затоплены в океане после того как мероприятия по обеззараживанию потерпели неудачу[61].

Флот-мишень

Затонувшие корабли[48]
# Название Тип Радиус от эпицентра, м
50 LSM-60 Десантный корабль 0
3 Арканзас Линкор 155,5
8 Пайлотфиш Подводная лодка 332
10 Саратога Авианосец 411,5
12 YO-160 Заправщик 475,5
7 Нагато Линкор 704
41 Скипджэк Подводная лодка 731,5
2 Апогон Подводная лодка 777
11 ARDC-13 Плавучий док 1051,5
36 Принц Ойген Крейсер 1646

Немецкий тяжёлый крейсер Принц Ойген не затонул во время испытаний Эйбл и Бэйкер, но имел настолько высокий уровень радиоактивного загрязнения, что не ремонтировался. В сентябре 1946 года он был отбуксирован к атоллу Кваджалейн, где опрокинулся на мелководье 22 декабря 1946 года, через пять месяцев после испытания Бэйкер. Он находится там и сегодня, с винтами правого борта над водой[62].

Подводная лодка Скипджэк была единственным поднятым кораблём из затонувших у Бикини[63]. Она была отбуксирована в Калифорнию и два года спустя снова затоплена в качестве корабля-мишени у берега.

Три других корабля, все в тонущем состоянии, были отбуксированы к берегу Бикини и выброшены на него:[64] десантный корабль Фэллон, корабль #25; эсминец Хьюджес, корабль #27 и подводная лодка Дентуда, корабль #24. Дентуда, которая была в подводном положении (поэтому избежала главной ударной волны) и за пределами 1000-ярдового радиуса, избежала серьёзного загрязнения и повреждений корпуса и была успешно дезактивирована, отремонтирована и на короткий срок вернулась к несению службы.

Последовательность событий после взрыва

Взрыв Бэйкер породил так много неожиданных явлений, что через два месяца после испытаний была созвана конференция для стандартизации номенклатуры и определения новых терминов для использования в описаниях и исследованиях[65].

Подводный огненный шар принял форму стремительно расширяющегося горячего «газового пузыря», который выстрелил из воды, образовав сверхзвуковую гидравлическую ударную волну, которая разрушила корпуса близлежащих кораблей. В конечном счёте она замедлилась до скорости звука в воде, которая составляла одну милю в секунду (1,85 км/с), в пять раз быстрее скорости звука в воздухе[66]. На поверхности ударная волна была видна как передний край быстро расширяющегося круга в тёмной воде, получившего название «плёнка» англ. slick за его похожесть на нефтяную плёнку[67]. Находящееся за плёнкой визуально более заметное, но на самом деле менее разрушительное побеление воды на небольшой глубине получило название «треск» англ. crack[68].

Со времени взрыва прошло только четыре миллисекунды, а на поверхности начал появляться брызговой купол, образованный ударной волной. Ещё через несколько миллисекунд диаметр газового пузыря стал равен глубине в месте взрыва, 180 футов (54 м), он достиг поверхности воды и морского дна одновременно. На дне он начал создавать неглубокий кратер, примерно 30 футов в глубину (9 м) и 2000 футов (610 м) в диаметре[69] Наверху он выстрелил из воды над собой «брызговым куполом», который взлетел над поверхностью как гейзер.[70].

Во время первой секунды взрыва расширяющийся пузырь подхватил из воды всё в радиусе 500 футов (152 м) и поднял вверх два миллиона тонн[71] брызг и морского песка. Пузырь поднимался вверх со скоростью 2500 футов в секунду (762 м/с)[72], он поднял купол брызг в виде цилиндра или печной трубы, получивший название «колонна» англ. column, высотой 6000 футов (1829 м), диаметром 2000 футов (610 м) и с толщиной стенок 300 футов (91 м).

Сразу после того, как пузырь достиг поверхности воды, он породил сверхзвуковую атмосферную ударную волну, которая, как и «треск», была более визуально страшно выглядящей, чем разрушительной. Визуально воздушная ударная волна давала о себе знать во-первых расширением белого диска на поверхности воды (взбивание пены). Во-вторых, понижение давления сразу за ударной волной стало причиной мгновенного возникновения тумана, который окутал поднимающуюся колонну и скрыл её на две секунды. Этот туман имеет два названия: «конденсационное облако» и «облако Вильсона». Облако сначала приняло форму полусферы, затем превратилось в диск, который поднимался от воды вместе с колонной брызг, его форма стала напоминать пончик и оно исчезло. При взрыве Эйбл также образовалось облако Вильсона, но температурой огненного шара его высушило намного быстрее.

К моменту, когда облако Вильсона рассеялось, облако над колонной стало похоже на цветную капусту и все брызги в колонне и облако начали падать вниз, обратно в лагуну. Несмотря на то, что облако сохраняло форму, цветная капуста была больше похожа на вершину гейзера, где вода останавливается, прежде чем упасть вниз. Это не был ядерный гриб; ничего не поднималось в стратосферу.

Тем временем вода в лагуне начала двигаться обратно в освободившееся пространство, где до этого находился газовый пузырь, что привело к образованию волны цунами, которая поднимала корабли, проходя под ними. На 11-й секунде после взрыва первая волна дошла до точки 1000 футов (305 м) от центра взрыва на поверхности и имела высоту 94 фута (28,7 м)[74]. К моменту, когда она дошла до берега атолла Бикини, до которого было 3,5 миль (6 км), она достигала 15 футов (5 м) в высоту, выбросив десантные корабли на берег и засыпав их песком[75].

Через 12 секунд после взрыва падающая вода колонны начала образовывать «базисную волну» 900-футовой (274 м) высоты, напоминающую туман внизу большого водопада. В отличие от обычной волны, базисная волна перехлестнула корабли сверху. Из всех эффектов взрыва бомбы базисная волна имела наибольшие последствия для большинства кораблей-мишеней, так как привела к их радиоактивному загрязнению, от которого они не могли очиститься[76].

Арканзас

Линкор Арканзас был самым близким кораблём к точке взрыва бомбы, не считая корабля, к которому она была подвешена. Подводная ударная волна ударила в правый борт корпуса, который был расположен со стороны взрыва, и перевернула линкор через левый борт. Она также сорвала два винта правого борта и их крепления вместе с рулём и частью кормы, укоротив корпус на 25 футов (7 м). Некоторые корабли-мишени имели гироскопические приборы для записи изменений тангажа и крена;[77] однако если бы на Арканзасе и были такие приборы, вряд ли бы после взрыва их возможно было обнаружить. Нет никаких записей о том, что происходило с кораблём во время тех двух секунд, когда облако Вильсона закрывало вид на место, где находился линкор.

Имея длину 562 фута (171 м), линкор был в три раза длиннее глубины воды в месте, где он находился. Когда поднялось облако Вильсона Арканзас, возможно, носом воткнулся в морское дно, а его корма поднялась на 350 футов (106 м) в воздух.[60] Так как корабль не мог затонуть сразу в мелкой лагуне, он свалился в воду, закрытый колонной брызг.

Впоследствии, в том же самом году, его видели водолазы ВМС США лежащим днищем вверх с носом на ободе подводного кратера и кормой, направленной в центр. Не было никаких деталей надстройки или больших пушек. Первый водолаз для обнаружения Арканзаса был вынужден погрузиться в радиоактивную грязь по грудь. Когда водолазы Службы национальных парков США возвращались в 1989 и 1990 годах, дно было снова засыпано песком, а грязь к этому времени смыло. Они смогли увидеть стволы передних пушек, которых не было видно в 1946 году.[78]

Все большие артиллерийские корабли слишком тяжелы и переворачиваются, когда тонут, известным исключением был Бисмарк, который начинал тонуть, перевернувшись, но после того, как отвалились орудийные башни, перевернулся снова до того, как опуститься на дно. Арканзас перевернулся, но в 1989 году на зарисовке водолаза затопленного корабля[79] видно, что правая часть корпуса, на которой линкор лежит, сильно пострадала. Большая часть правого борта видна, но она сильно сжата.

Надстройка не была обнаружена. Она либо была оторвана и находится далеко, либо находится под корпусом, разбитая и засыпанная песком, который частично заполнил образовавшийся при взрыве кратер. Единственный возможный путь для водолазов внутрь корпуса находится через каземат левого борта, носящий название «воздушный за́мок». Водолазы Службы национальных парков проводили учения на однотипном воздушном за́мке однотипного корабля-музея Техас перед погружением к Арканзасу в 1990 году.[80]

Авианосцы

Саратога затонула через восемь часов после того, как от подводной ударной волны образовались пробоины в корпусе. Непосредственно после прохождения ударной волны, волна воды поднялась над кормой на 43 фута (13 м) и над носом на 29 футов (9 м), раскачав корабль из стороны в сторону и обрушившись на него, сметя все пять самолётов, стоящих на лётной палубе и свалив трубу на палубу.[81] Корабль оставался в вертикальном положении в стороне от колонны брызг, но слишком близко к ней, и был окачен радиоактивной водой от падающей базисной волны.

Адмирал Блэнди приказал буксирам отбуксировать авианосец к острову Эню и выбросить на берег, но Саратога и окружающие воды имели слишком большой уровень радиоактивного загрязнения, и буксиры не смогли к ней подойти до того, как она затонула.[82] Корабль опустился вертикально на дно, его верхняя точка находится в 40 футах (12 м) от поверхности. Сегодня, когда уровень радиоактивного загрязнения опустился до безопасного уровня, Саратога является одним из популярнейших объектов дайвинга.[83] (Сезон 2009 года для дайверов был отменён, из-за высоких цен на горючее, нестабильного авиасообщения с островом и отказа фонда Островитян Бикини, субсидировавшего эти мероприятия.)[84]

Индепенденс пережил Эйбл, но верхней палубе был нанесён большой урон.[85] Корабль находился достаточно далеко от взрыва Бэйкер и избежал физических разрушений, но был сильно загрязнён. Он был отбуксирован в Сан-Франциско, где четыре года шли эксперименты по обеззараживанию на верфях Хантерс-пойнт, которые не привели к удовлетворительным результатам. 29 января 1951 года корабль был затоплен в океане около Фараллонских островов.

Загрязнение радиоактивными продуктами деления

Бэйкер стал вторым ядерным взрывом, произошедшим близко к поверхности, что привело к загрязнению радиоактивными продуктами деления окружающей среды[4]. «Самоочищение» не произошло. В результате радиационная экология лагуны и кораблей-мишеней нарушились. Масштаб возникших проблем оказался гораздо больше, чем ожидалось до испытаний[86].

При взрыве Бэйкер образовалось около полутора килограммов продуктов распада[87][88]. Эти продукты распада полностью смешались с двумя миллионами тонн брызг и морского песка, которые поднялись колонной в воздух и образовали голову цветной капусты, а затем упали обратно в лагуну. Большая его часть осталась в лагуне и осела на дно или была вынесена в океан внутренними приливно-отливными и ветровыми течениями.

Напишите отзыв о статье "Операция Crossroads"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 Daly 1986. Примечание: часто в докладах также указывалась 21 килотонна, мощность 23 килотонны используется на протяжении всей данной статьи.
  2. "What Science Learned at Bikini, Life Magazine, August 11, 1947, с 77.
  3. [www.dvtornik.ru/files/newnomer/4-p_26.pdf Экспедиция на Бикини. Несколько малоизвестных страниц из истории испытаний ядерного оружия, «Деловой вторник», 27.03.2007.]
  4. 1 2 3 Высотный взрыв первого ядерного испытания «Тринити» в Нью-Мексико 16 июля 1945 года проводился на высоте 100 футов (30 м), бомба находилась на вершине башни. В результате взрыва образовался кратер глубиной 6 футов (2 м) и радиусом 500 футов (170 м), а также привело к некоторому заражению, Hansen 1995, С. 154, Vol 8, Table A-1. и Glasstone & Dolan 1977, pp. 409, 622. Чтобы не вызвать местного заражения, испытание «Тринити» надо было проводить на высоте не менее 580 футов (200 м), Fletcher 1977. Однако испытания были секретными и в мире ничего в то время не было известно об радиоактивном заражении.
  5. Weisgall 1994, С. ix.
  6. Strauss 1962, pp. 208,9.
  7. Shurcliff 1947, С. 10.
  8. 1 2 Weisgall 1994, С. 16.
  9. Peterson 1946, цитата по Weisgall 1994, С. 17.
  10. Weisgall 1994, С. 31.
  11. Weisgall 1994, С. 30.
  12. Weisgall 1994, С. 126.
  13. Weisgall 1994, С. 67.
  14. Weisgall 1994, pp. 68,69.
  15. Newson 1945, С. 4, цитата по Weisgall 1994, С. 216.
  16. Bulletin Editors 1946, С. 1.
  17. Delgado 1991, С. Ch 2.
  18. Szilard 1978, С. 184.
  19. Weisgall 1994, С. 90.
  20. Weisgall 1994, С. 94.. Несмотря на перенос сроков, только 13 конгрессменов стали свидетелями испытания «Эйбл» и 7 — «Бэйкер»Shurcliff 1947, С. 185.
  21. Weisgall 1994, С. 79.
  22. Letter, Brig. Gen. T. J. Betts, USA, to Peter Brambir, March 21, 1946, filed in Protest Answers, National Archives Record Group 374. Cited in Delgado 1991, С. Ch 2.
  23. Weisgall 1994, С. 117.
  24. Бикини не соответствовал одному из погодных критериев: «преобладающие ветра направлены в одну сторону до 60 000 футов от уровня моря»Daly 1986, С. 68.. Как и в большинстве мест в океане в тропиках, у поверхности ветры дуют на запад, а в стратосфере — на восток.
  25. Флот изучал потенциальные полигоны для испытаний с октября 1945 года и был готов к оглашению своего выбора вскоре после декларации Трумэна о контроле США над ним. Weisgall 1994, pp. 31–33.
  26. Weisgall 1994, pp. 105, 106.
  27. Weisgall 1994, С. 107.
  28. Weisgall 1994, С. 113.
  29. Niedenthal 2008.
  30. Shurcliff 1946, pp. 22, 23, 26, 27.
  31. Shurcliff 1946, С. 119.
  32. Weisgall 1994, С. 124.
  33. Navy History and Heritage Command 2002.
  34. Shurcliff 1947, С. 33.
  35. 1 2 Waters 1986, pp. 72–74.
  36. Shurcliff 1946, С. 111.
  37. Shurcliff 1946, С. 9.
  38. Cunningham 1946 и Bradley 1948, pp. 40, 91.
  39. Schurcliff 1947, pp. 109, 155.
  40. [www.factroom.ru/facts/1198 Бикини получило своё название благодаря атомной бомбе]. Проверено 26 декабря 2012. [www.webcitation.org/6DDeLQe15 Архивировано из первоисточника 27 декабря 2012].
  41. [pda.sb.by/post/133231/ Иллюзия моды]. Проверено 26 декабря 2012. [www.webcitation.org/6DDeNIw0a Архивировано из первоисточника 27 декабря 2012].
  42. [www.garderobchik.com/one_new-bikiny.html История бикини]. Проверено 26 декабря 2012. [www.webcitation.org/6DDeQK0sb Архивировано из первоисточника 27 декабря 2012].
  43. [www.fashionbank.ru/articles/article1735.html История бикини]. Проверено 26 декабря 2012. [www.webcitation.org/6DDeSeE68 Архивировано из первоисточника 27 декабря 2012].
  44. Delgado 1991, С. 26.
  45. New York Times, July 1, 1946, p 1.
  46. New York Times, July 2, 1946, p 3.
  47. Delgado 1991, С. 86.
  48. 1 2 Данные в таблице и карта взяты из Delgado 1991. Карта с Эйбл на с. 16, с Бэйкер — на с. 17, повреждения кораблей и расстояния — сс. 86-136. Полный текст этого доклада выложен в сеть интернет (см. ссылку на источники ниже).
  49. Shurcliff 1946, pp. 165, 166, 168.
  50. Fletcher 1977.
  51. Shurcliff 1946, С. 143.
  52. Life Editors 1947, С. 77.. Эти две козы, находящиеся на борту десантного корабля Ниагара, находились достаточно далеко от взрыва, чтобы остаться в живых Delgado 1991, С. 22.
  53. Один из моряков вспомогательного судна Хэйвен впоследствии стал «спящим в душе гамма-лучей» от металлического сувенира, который он тайно взял на одном из кораблей-мишеней. Нейтроны, излучённые во время взрыва, сделали его радиоактивным.Bradley 1948, С. 70.
  54. Shurcliff 1946, С. 108.
  55. Shurcliff 1947, С. 140.
  56. Shurcliff 1947, pp. 140–144.
  57. Life Editors 1947, С. 76.
  58. Теоретически все незащищённые места на корабле получили 10 000 бэр нейтронного излучения при взрыве. Fletcher 1977. Вследствие этого люди, находившиеся бы внутри корабля и получившие в 10 раз меньшую дозу излучения, получили бы всё ещё смертельную дозу 1000 бэр. Glasstone & Dolan 1977, С. 580. Из Bulletin of the Atomic Scientists: «… большой корабль, находящийся в миле от взрыва, может избежать затопления, но его экипаж будет убит смертельной вспышкой излучения от бомбы, и останется только корабль-призрак, плавающий по воле волн в океанских водах»Bulletin Editors 1946, С. 1.
  59. [www.nlr.ru/e-case3/sc2.php/web_gak/lc/25916/10 Действие атомного оружия. Пер. с англ]. — М.: Изд-во иностр. лит, 1954. — С. 102. — 439 с.
  60. 1 2 Переворачивание корабля отмечено в докладах участников операции Перекрёстки и запечатлено на двух современных рисунках (см. [www.history.navy.mil/ac/bikini/bikini4.htm Battleship Arkansas Being Tossed in Giant Pillar]), и два автора считали, что они видят как силуэт вертикально поднятого корпуса линкора, но в действительности это является брешью в колонне водяных брызг (взрывной султан), потому как всё ещё горизонтально расположенный корпус Арканзаса блокировал вертикальный поток капель воды в султане. Это объяснение было описано как возможность в Shurcliff 1947, pp. 155,156. Дельгадо пишет, уверенно утверждая это в Delgado 1991, pp. 55,88, и снова в Delgado 1996, С. 75.
  61. Судьба 13 малых десантных кораблей неизвестна; возможно они были проданы на слом, возможно — затоплены. Delgado 1991, С. 33.
  62. Delgado 1991, pp. 60–64. В 1978 винт его правого борта был демонтирован и сегодня он находится в мемориале немецкого флота в Лабое.
  63. Delgado 1996, С. 83.
  64. Delgado 1996, С. 87.
  65. Shurcliff 1947, С. 151.
  66. Glasstone & Dolan 1977, С. 244.
  67. Glasstone & Dolan 1977, С. 48.
  68. Glasstone & Dolan 1977, С. 49.
  69. Glasstone & Dolan 1977, С. 251.
  70. Glasstone & Dolan 1977, pp. 49, 50.
  71. Shurcliff 1947, С. 156.
  72. Glasstone & Dolan 1977, С. 50.
  73. Два видеофрагмента, попавшие в документальный фильм 1988 года Роберта Стоуна Радио Бикини, в моменты времени 42:44 и 42:45. Доклады очевидцев и пояснения Блэнди по Weisgall 1994, pp. 162–3. 2 августа 1946 года Предварительный отчёт Объединённого Комитета англ. Joint Chiefs of Staff Evaluation Board гласил: "На некоторых фотографиях видно, что колонна подняла 26000-тонный линкор Арканзас на небольшой промежуток времени до того, как корабль ушёл на дно лагуны. Подтверждение этого мы ждём от анализа высокоскоростных фотографий, который пока не завершён." Shurcliff 1947, С. 196. Показанные видеофрагменты впервые были опубликованы в 1988 году, когда Роберт Стоун получил разрешение на использование их в документальном фильме. Они доступны в интернете по адресу sonicbomb.com, 39 секунд видеозаписи, [www.sonicbomb.com/modules.php?name=Content&pa=showpage&pid=47&page=1 Baker]. Проверено 3 ноября 2008.
  74. Glasstone & Dolan 1977
  75. Shurcliff 1947, С. plate 29.
  76. Glasstone & Dolan 1977, С. 52.
  77. Shurcliff 1946, С. 151.
  78. Delgado 1996, pp. 119, 120.
  79. Delgado 1991, С. 95.
  80. Delgado 1996, С. 117.
  81. Delgado 1991, С. 101.
  82. Shurcliff 1946, С. 213.
  83. Davis 1994.
  84. Niedenthal 2008 Письмо, отправленное 23 августа 2008 года Джэком Нидиенталем, управляющего по туризму местным властям атолла Бикини.
  85. Shurcliff 1946, pp. 154–157.
  86. Memorandum, Col. A. W. Betts, USACOE, to Brig. Gen. K. D. Nichols, MED, USACOE, 10 августа 1946 года, цитата по Delgado 1996, С. 87.
  87. Соотношение массы продуктов распада к энергии взрыва составляет один фунт продуктов распада на восемь килотонн энергии. Поэтому 23-килотонный взрыв Бэйкер привёл к выбросу только трёх фунтов продуктов распада плутония-239. Glasstone 1967, С. 481.
  88. Shurcliff 1947, pp. 167, 168, & plate 28.

Литература

  • David J. Bradley. No Place to Hide. — Little, Brown. — Boston, 1948.
  • Bulletin Editors. [books.google.com/books?id=GAwAAAAAMBAJ&printsec=frontcover&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false Operation Crossroads: The effect of the Atomic Bomb on Naval Power]. — Chicago, 1946. — Vol. Vol. 1, No. 5, February 15. 1946. — P. 1. — (en:Bulletin of the Atomic Scientists).
  • John Coster-Mullen. Atom Bombs: The Top Secret Inside Story of Little Boy and Fat Man (Spiral-bound). — Milwaukee: Self published, 2003.
  • F. L. Cunningham. [www.atomicheritage.org/index.php?option=com_content&task=view&id=306 Notes from Operation Crossroads]. — The Atomic Heritage Foundation, 1946.

Thomas N. Daly. Crossroads at Bikini. — Annapolis, Maryland, 1986. — Vol. Vol. 112, No. 7, July 1986. — P. 65–74. — (Proceedings of the U.S. Naval Institute). — ISBN 0041-798X.

  • Jeffrey Davis. [www.bikiniatoll.com/NYTM.html Bombing Bikini Again (This Time With Money): Decades after their atoll was nearly vaporized by nuclear tests, Bikinians consider selling their home to Americans - as an atomic theme park]. — New York Times Magazine. — New York, 1994. — ISBN 0028-7822.
  • James P. Delgado. The Archeology of the Atomic Bomb: A Submerged Cultural Resources Assessment of the Sunken Fleet of Operation Crossroads at Bikini and Kwajalein Atoll Lagoons = www.nps.gov/history/history/online_books/swcrc/37/index.htm. — Santa Fe, New Mexico: National Park Service, 1991. — (B0014H9NEW).
  • James P. Delgado. Ghost Fleet: The Sunken Ships of Bikini Atoll. — Honolulu: University of Hawaii Press, 1996. — ISBN 978-0824818647.
  • James P. Delgado. America at a Crossroads 60 Years Later. — Annapolis, Maryland: Proceedings of the U.S. Naval Institute, 2006. — Vol. Vol. 132, No. 7, July 2006. — ISBN 0041-798X.
  • E. Royce Fletcher. Nuclear Bomb Effects Computer // [www.fourmilab.ch/bombcalc/ The Effects of Nuclear Weapons] / Samuel Glasstone, Philip J. Dolan. — U.S. Government Printing Office: 1977 O-213-794, 1977.
  • Samuel Glasstone. Sourcebook on Atomic Energy. — 3rd. — Huntington, New York: Robert E. Krieger Publishing Company, Inc. (1979 reprint edition), 1967. — ISBN 978-0882758985.
  • Samuel Glasstone, Philip J. Dolan. The Effects of Nuclear Weapons = www.princeton.edu/sgs/publications/articles/effects/. — 3rd. — U.S. Government Printing Office: 1977 O-213-794, 1977.
  • Chuck Hansen. The Swords of Armageddon: U.S. Nuclear Weapons Development since 1945. — Sunnyvale, California: Chucklea Productions, 1995.
  • National Academy of Sciences Institute of Medicine. [www.nap.edu/catalog.php?record_id=5428 Mortality of Veteran Participants in the CROSSROADS Nuclear Test: Study pursuant to 1983 Public Law 98–160]. — Washington: National Academy Press, 1996.
  • Life Editors. [books.google.com/books?id=V04EAAAAMBAJ&pg=PA74&source=gbs_toc_r&cad=1#v=onepage&q=&f=true What Science Learned at Bikini]. — New York: Life, 1947. — Vol. Vol. 23, No. 16, August 11, 1947. — P. 74–85.
  • Navy History and Heritage Command. [www.history.navy.mil/faqs/faq76-1.htm Operation Crossroads: Fact Sheet]. — Washington, 2002.
  • [www.bikiniatoll.com A Short History of the People of Bikini Atoll]. — 2008.
  • Jack Niedenthal. [www.thebulletin.org/web-edition/op-eds/the-worlds-debt-to-bikini The world's debt to Bikini]. — Chicago, 2009. — Vol. March 11, 2009. — (Bulletin of the Atomic Scientists Web Edition).
  • Henry W. Newson. Memorandum to Norris Bradbury, December 17, 1945, Possible Difficulties in Naval Tests. — Los Alamos National Laboratory, DOE/CIC 120851, 1945.
  • Howard C. Peterson. Memorandum to General J. Lawton Collins, February 12, 1946. — Records of the Office of the Secretary of War, RG 107 (Atomic Energy Folder), National Archives, 1946.
  • William A. Shurcliff. [www.archive.org/details/operationcrossro00unit Operation Crossroads: The Official Pictorial Record]. — New York: William H. Wise and Co, 1946.
  • William A. Shurcliff. [ttp://www.archive.org/details/bombsatbikinioff00unit Bombs at Bikini: The Official Report of Operation Crossroads]. — New York: William H. Wise and Co, 1947.
  • Robert Stone. Radio Bikini. — (Video). — Crossroads Film Project Limited, 1988. — ISBN 0-7670-5872-0.
  • Lewis Strauss. Men and Decisions. — Garden City, New York: Doubleday, 1962.
  • Leo Szilard. Leo Szilard: his version of the facts : selected recollections and correspondence / Spencer R. Weart, Gertrude Weiss Szilard. — Cambridge, Massachusetts: MIT Press, 1978. — ISBN 9780262690706.
  • Stafford L. Warren. [books.google.com/books?id=V04EAAAAMBAJ&pg=PA86&source=gbs_toc_r&cad=1#v=onepage&q=&f=true Conclusions: Tests Proved Irresistible Spread of Radioactivity]. — Life. — New York, 1947. — Vol. Vol. 23, No. 16, August 11, 1947. — P. 86, 88.
  • Odale D., Jr. Waters. Crossroads: A Tin Can Perspective. — Proceedings of the U.S. Naval Institute. — Annapolis, Maryland, 1986. — Vol. Vol. 112, No. 7, July 1986. — P. 72–74. — ISBN 0041-798X.
  • Jonathan Weisgall. Operation Crossroads: The Atomic Tests at Bikini Atoll. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1994. — ISBN 978-1-55750-919-2.

Ссылки

  • [www.history.navy.mil/ac/bikini/bikini1.htm A series of watercolour paintings], made by U.S. Military combat artists, as a report of the tests.
  • [www.history.navy.mil/faqs/faq4-1.htm US Navy and Nuclear Weapons Testing]
  • [www.mbe.doe.gov/me70/manhattan/crossroads.htm Manhattan Project — Operation Crossroads (DOE History)]
  • [www.nv.doe.gov/library/films/film.aspx?ID=63 Links to a clip from a film from the U.S. Department of Energy about the Able shot.]
  • [www.nv.doe.gov/library/films/film.aspx?ID=66 Links to a clip from a film from the U.S. Department of Energy about the Baker shot.]
  • [www.archive.org/details/1946-07-08_First_Pictures_Atomic_Blast Newsreel footage of the Able blast.]
  • [www.dtra.mil/documents/rd/DNATR8205V1.pdf dtra.mil: Analysis of Radiation Exposure for Naval Units of Operation Crossroads — Volume I-Basic Report]
  • [www.dtra.mil/documents/rd/DNATR8205V2.pdf dtra.mil: Analysis of Radiation Exposure for Naval Units of Operation Crossroads — Volume II-(Appendix A) Target Ships]
  • [www.nps.gov/history/history/online_books/swcrc/37/index.htm The Archeology of the Atomic Bomb — A Submerged Cultural Resources Assessment of the Sunken Fleet of Operation Crossroads at Bikini and Kwajalein Atoll Lagoons (1991)]
  • [www.dtra.mil/documents/rd/DNATR84119.pdf dtra.mil: Internal Dose Assessment — Operation Crossroads]
  • [www.wikimapia.org/#y=11695693&x=165279007&z=14&lm=0&m=h Wikimapia link] showing Bikini Atoll and, particularly, the Castle Bravo crater.
  • [www.youtube.com/watch?v=lJ4OM6KHTk4 Документальный фильм с русским переводом]

Отрывок, характеризующий Операция Crossroads

Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.
Борис в щегольском, адъютантском мундире, возмужавший, свежий и румяный, свободно вошел в гостиную и был отведен, как следовало, для приветствия к тетушке и снова присоединен к общему кружку.
Анна Павловна дала поцеловать ему свою сухую руку, познакомила его с некоторыми незнакомыми ему лицами и каждого шопотом определила ему.
– Le Prince Hyppolite Kouraguine – charmant jeune homme. M r Kroug charge d'affaires de Kopenhague – un esprit profond, и просто: М r Shittoff un homme de beaucoup de merite [Князь Ипполит Курагин, милый молодой человек. Г. Круг, Копенгагенский поверенный в делах, глубокий ум. Г. Шитов, весьма достойный человек] про того, который носил это наименование.
Борис за это время своей службы, благодаря заботам Анны Михайловны, собственным вкусам и свойствам своего сдержанного характера, успел поставить себя в самое выгодное положение по службе. Он находился адъютантом при весьма важном лице, имел весьма важное поручение в Пруссию и только что возвратился оттуда курьером. Он вполне усвоил себе ту понравившуюся ему в Ольмюце неписанную субординацию, по которой прапорщик мог стоять без сравнения выше генерала, и по которой, для успеха на службе, были нужны не усилия на службе, не труды, не храбрость, не постоянство, а нужно было только уменье обращаться с теми, которые вознаграждают за службу, – и он часто сам удивлялся своим быстрым успехам и тому, как другие могли не понимать этого. Вследствие этого открытия его, весь образ жизни его, все отношения с прежними знакомыми, все его планы на будущее – совершенно изменились. Он был не богат, но последние свои деньги он употреблял на то, чтобы быть одетым лучше других; он скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ехать в дурном экипаже или показаться в старом мундире на улицах Петербурга. Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его, и потому могли быть ему полезны. Он любил Петербург и презирал Москву. Воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе – было ему неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых. В гостиной Анны Павловны, в которой присутствовать он считал за важное повышение по службе, он теперь тотчас же понял свою роль и предоставил Анне Павловне воспользоваться тем интересом, который в нем заключался, внимательно наблюдая каждое лицо и оценивая выгоды и возможности сближения с каждым из них. Он сел на указанное ему место возле красивой Элен, и вслушивался в общий разговор.
– Vienne trouve les bases du traite propose tellement hors d'atteinte, qu'on ne saurait y parvenir meme par une continuite de succes les plus brillants, et elle met en doute les moyens qui pourraient nous les procurer. C'est la phrase authentique du cabinet de Vienne, – говорил датский charge d'affaires. [Вена находит основания предлагаемого договора до того невозможными, что достигнуть их нельзя даже рядом самых блестящих успехов: и она сомневается в средствах, которые могут их нам доставить. Это подлинная фраза венского кабинета, – сказал датский поверенный в делах.]
– C'est le doute qui est flatteur! – сказал l'homme a l'esprit profond, с тонкой улыбкой. [Сомнение лестно! – сказал глубокий ум,]
– Il faut distinguer entre le cabinet de Vienne et l'Empereur d'Autriche, – сказал МorteMariet. – L'Empereur d'Autriche n'a jamais pu penser a une chose pareille, ce n'est que le cabinet qui le dit. [Необходимо различать венский кабинет и австрийского императора. Австрийский император никогда не мог этого думать, это говорит только кабинет.]
– Eh, mon cher vicomte, – вмешалась Анна Павловна, – l'Urope (она почему то выговаривала l'Urope, как особенную тонкость французского языка, которую она могла себе позволить, говоря с французом) l'Urope ne sera jamais notre alliee sincere. [Ах, мой милый виконт, Европа никогда не будет нашей искренней союзницей.]
Вслед за этим Анна Павловна навела разговор на мужество и твердость прусского короля с тем, чтобы ввести в дело Бориса.
Борис внимательно слушал того, кто говорит, ожидая своего череда, но вместе с тем успевал несколько раз оглядываться на свою соседку, красавицу Элен, которая с улыбкой несколько раз встретилась глазами с красивым молодым адъютантом.
Весьма естественно, говоря о положении Пруссии, Анна Павловна попросила Бориса рассказать свое путешествие в Глогау и положение, в котором он нашел прусское войско. Борис, не торопясь, чистым и правильным французским языком, рассказал весьма много интересных подробностей о войсках, о дворе, во всё время своего рассказа старательно избегая заявления своего мнения насчет тех фактов, которые он передавал. На несколько времени Борис завладел общим вниманием, и Анна Павловна чувствовала, что ее угощенье новинкой было принято с удовольствием всеми гостями. Более всех внимания к рассказу Бориса выказала Элен. Она несколько раз спрашивала его о некоторых подробностях его поездки и, казалось, весьма была заинтересована положением прусской армии. Как только он кончил, она с своей обычной улыбкой обратилась к нему:
– Il faut absolument que vous veniez me voir, [Необходимо нужно, чтоб вы приехали повидаться со мною,] – сказала она ему таким тоном, как будто по некоторым соображениям, которые он не мог знать, это было совершенно необходимо.
– Mariedi entre les 8 et 9 heures. Vous me ferez grand plaisir. [Во вторник, между 8 и 9 часами. Вы мне сделаете большое удовольствие.] – Борис обещал исполнить ее желание и хотел вступить с ней в разговор, когда Анна Павловна отозвала его под предлогом тетушки, которая желала его cлышать.
– Вы ведь знаете ее мужа? – сказала Анна Павловна, закрыв глаза и грустным жестом указывая на Элен. – Ах, это такая несчастная и прелестная женщина! Не говорите при ней о нем, пожалуйста не говорите. Ей слишком тяжело!


Когда Борис и Анна Павловна вернулись к общему кружку, разговором в нем завладел князь Ипполит.
Он, выдвинувшись вперед на кресле, сказал: Le Roi de Prusse! [Прусский король!] и сказав это, засмеялся. Все обратились к нему: Le Roi de Prusse? – спросил Ипполит, опять засмеялся и опять спокойно и серьезно уселся в глубине своего кресла. Анна Павловна подождала его немного, но так как Ипполит решительно, казалось, не хотел больше говорить, она начала речь о том, как безбожный Бонапарт похитил в Потсдаме шпагу Фридриха Великого.
– C'est l'epee de Frederic le Grand, que je… [Это шпага Фридриха Великого, которую я…] – начала было она, но Ипполит перебил ее словами:
– Le Roi de Prusse… – и опять, как только к нему обратились, извинился и замолчал. Анна Павловна поморщилась. MorteMariet, приятель Ипполита, решительно обратился к нему: